Александр Староверов - Баблия. Книга о бабле и Боге Страница 45

Не хотелось отвечать, но ответил.

– Слышу.

– Лучше бы тебя не было. Лучше никакого смысла, чем такой. Черви пускай лучше сожрут и небытие. Скажи, а ты можешь сдохнуть? Взять и умереть. Если можешь – сдохни. Сделай единственное доброе дело в своем поганом существовании. Закончи весь этот бред. А если мы с тобой закончимся, еще лучше. Нет никого, ни тебя, ни нас.

Очень важно показалось переубедить Антуана. Доказать ему. Объяснить. Смысл нарисовать. Жизнь от этого зависела, показалось.

– Есть мы, Антуан, – грустно сказал Алик. – Я есть, и ты есть. И все вокруг есть.

– Есть, – ответил Антуан и заплакал.

Неожиданно они потянулись друг к другу. Обнялись. Они стояли на холме над разрушенным городом. Не любили друг друга. А все же живая душа рядом. Страдающая. На кусочки порванная, однако живая. И легче стало немного обоим. Антуан плакал. Из глаз Алика струился песок. Сухой и невесомый, как сахарная пудра. Желтый, как желчь. Не понимал он, что с ним происходит. Но легче становилось. Отпускало. Живое что-то внутри прорастало. Нежное, зеленое, человеческое…

«Грязь пошла, – подумал он вдруг. – Как много грязи во мне. Из праха земного создан и в прах обращусь. Уже обращаюсь…»

Он приготовился умереть. Превратиться в вихревое облачко едко-желтой пыли. Рассеяться. Прекратиться. Исчезнуть. Рад даже был. Настрадался много. Избавлением смерть показалась. Свободой.

Проклятая рефлексия не покинула его. Дурацкая привычка оценивать ситуацию как бы со стороны была с ним до конца. Алик представил, как произойдет его такая романтичная и желанная смерть. Вот стоит Антуан. Плачет. Смысла ищет. Обнимает нелюбимого, но все же всемогущего и живого бога. И бог его обнимает. И вдруг фьюююють. И нет бога. Ушел сквозь пальцы. Песочком просыпался. Парень и так в дауне. Сомневается во всем. А тут еще бог на прощание приветик подкинул. Тщету и бренность всеобщую показал как бы. Не дело… В голове закрутилась идиотически бодрая песенка: «А помирать нам рановато. Есть у нас еще дома дела». Песок перестал струиться из глаз. Все живое и зеленое внутри на время исчезло. Зато вновь ожил неунывающий вертлявый аферист с маленькими симпатичными рожками на выпуклом лбу.

«Смысл, говоришь? – усмехнулся про себя Алик. – Дам я тебе смысл».

– А вот сейчас ты готов, – сказал он и отстранился от Антуана, отступил на шаг, окинув оценивающим взглядом, как художник, любующийся законченной картиной. – Точно готов. Сдал ты экзамен. На троечку с минусом, но сдал. Поздравляю. Зачет.

– К чему готов? Какой экзамен? – Антуан от удивления перестал плакать.

– Ну как же ты забыл? Я же говорил, что не просто так с тобой валандаюсь. Планы у меня на тебя большие. А ты думал, шутки это? Думал, богу заняться больше нечем? Воскрешать тебя, убивать, снова воскрешать. Рок-звезду из тебя делать. Зажигать с тобой в образе сисястых телочек. Города ради тебя рушить. Спектакли любительские с ангелами разыгрывать. Думаешь, времени у меня много?

– Это проверка была? – догадался Антуан.

– Можно и так назвать.

– Зачем, Господи?

– Понимаешь, дружище, – Алик подхватил его под руку и начал прогуливаться, как Сталин с больным Лениным в Горках. – Бог один ведь. Один, един и так далее. Согласен? Один, короче. А вас много. И поверь мне, не только здесь и не только вас. Вселенная большая, за всем не уследишь. Нет, я конечно, всемогущ. Буквально все могу. Смотри.

Он щелкнул пальцами, и Аликов стало много. Около трехсот Аликов стояло вокруг обалдевшего Антуана.

– Если бы ты знал, как мы одиноки, – хором сказали Алики. – То есть не мы, а я.

Антуан не выдержал и рухнул на колени. Стал шепотом молиться.

«Это хорошо, – подумал Алик. – Вот и страх божий к парнишке вернулся. Пригодится это ему в жизни».

Алики синхронно подняли ладони и одновременно щелкнули пальцами. Не успел еще звук от щелчков утихнуть, а Алик уже вновь оказался в единственном экземпляре. Поднимал упавшего Антуана с колен. Подхватывал его под руки.

– Понял, дружище? Как ни мультиплицируйся, а бог все равно один. И рук буквально не хватает. Вот и приходится в каждом мире заместителя подбирать. Уполномоченного, так сказать, по правам человека.

– Так ты из меня заместителя сделать хочешь?

– Из тебя. Достоин ты. Долго присматривался, проверял и понял – достоин. Только не заместителя, а круче. Больше, чем пророка, больше, чем святого. Мессию. Сына своего почти. Усыновляю я тебя.

– Господи! Я не смогу, не сумею. Я просто человек обычный. Это такая ответственность. Так трудно. Неужели других нет, достойных. Есть же, Господи, умнее, добрее, лучше…

– Во-первых, мне виднее. А во-вторых – не дрейфь. Все получится. Я тебе все полномочия дам. Силой наделю. Чудеса делать будешь. На первых порах помогать обещаю. Подскажу, если что. А потом уж сам научишься. Ну что, готов?

Антуан стал на колени, склонил голову. Тихо и печально сказал:

– На все воля твоя, Господи.

Алик положил руку на склоненную голову парня. Приподнял ее, посмотрел пристально в грустные глаза и торжественным, подобающим случаю голосом изрек:

– Раб божий Антуан. Нарекаю тебя сыном своим. Плоть от плоти моей и кровь от крови моей. Даю силу тебе чудеса творить именем моим. И человеков судить славой моей. И делаю тебя равным себе.

Он помолчал пару секунд, а потом все же добавил: «Почти».

Что-то знакомое было в том, что сейчас произошло. Очень знакомое. Архетипическое даже. Алик никак не мог вспомнить. Догадался и испугался сразу.

«Он же мессия теперь, – подумал, – а мессии, как правило, плохо заканчивают. На кресте чаще всего, в муках нечеловеческих… Не допущу», – твердо решил он и немного успокоился.

Антуан не торопился вставать с колен, задумчиво смотрел на краешек заходящего за горизонт солнца. Переменился сильно. Повзрослел, казалось.

– Это все? – подняв голову, спросил он.

– Все. Теперь ты всемогущ почти. Я тебе не нужен. Сам можешь любую мечту осуществить. Давай, попробуй для разминки. Есть же мечта?

– Есть. Всегда хотел уметь летать. Как птицы. С детства во сне летаю.

– Вперед, друг, лети. Почувствуй, каково это.

Антуан встал, развернулся к отблескам окончательно утонувшего в море солнца и побежал. Руки он раскинул в стороны, встречный ветер откидывал и полоскал каштановые волосы, на лице медленно проявлялось счастье. Одной ногой он легко оттолкнулся от пружинящей травы. И полетел…

Пролетел он недолго и невысоко. Упал на землю. Больно ударился о некстати подвернувшийся камень. Быстро встал, подбежал к Алику. Он смотрел на него недоуменно, обиженно, но с надеждой.

– Попробуй еще раз, дело-то непростое. Пообвыкнуться надо, пообтереться. Давай тренируйся.

Голос Алика звучал уверенно. А у самого уверенности не было. Боялся он вопрос себе задать, потому что ответа боялся. Не то чтобы знал ответ, так – смутные подозрения. Но даже неясные догадки заставляли горло сжиматься, а сердце выскакивать из груди.

Антуан еще раз разбежался и прыгнул. Счастья на лице уже не было. Зубы стиснуты. В глазах решимость и злость. Прыгнул выше, летел дольше. Приземлился удачнее.

– Вот видишь, уже лучше. Давай еще раз.

Антуан снова побежал. Снова упал. Поднялся. Побежал. Упал. Снова поднялся. Побежал. Упал. Раз двадцать разбегался и падал. Алик пробовал его остановить. Не смог. Он вырывался, бежал и снова падал. Устал наконец. Из сил выбился. Попытался подняться. Не получилось. Только на колени встал. Задрал голову. Посмотрел тоскливыми, больными глазами на Алика и завыл. К его вою присоединился еще один. Потом несколько. Выли бродячие собаки на набережной. Обгладывали выброшенные на берег трупы и выли. Страшно им было. Хоть и сытно, а страшно. Жрали мертвых людей и боялись. У собак тоже есть свои табу. Антуан выл, глядя в лицо своему богу. Иногда рычал, показывая ровные белые зубы. Вой его от собачьего ничем не отличался. Жуткий хор вышел. Непереносимый. Невозможный…

Алик решился. Все, что угодно, только не эта пытка. Спросил. Получил ответ. Понял. Ответ был такой, что захотелось упасть на колени рядом с Антуаном и завыть. Протяжно, безнадежно, страшно. Он так и сделал. Несколько минут выли вместе. Потом собаки стали постепенно смолкать. Устали, наверно. Потом замолчал Антуан. Алик остановиться не мог. Плакать хотелось. Слез не было. Ни соленых, ни песчаных, никаких. Плакать хотелось, а говорить – нет. И думать – нет. Выл. И жить – нет. Выл. Выл. Выыыыыыл…

Сильно и страшно ударил Антуан. Метился в висок. Попал в глаз. Алик рухнул на мокрую траву. Отполз. Застонал. Трава противно щекотала лицо. Кровь капала из рассеченной брови. И тоже щекотала. Антуан сосредоточенно рассматривал свой кулак. Трогал костяшки. Нюхал. Не верил.

Алик встал. Размазал текущую по лицу кровь. Медленно и трудно заговорил:

– Не знаю, что сказать. Виноват я перед тобой, перед всеми вами. Но я не виноват… Виноват, но не виноват… Так бывает. Прощения просить не буду. Не заслужил. И врать больше не буду. И грозного властелина-громовержца строить из себя не буду. Какой из меня громовержец? Такой же, как из тебя. Прав ты. Я ничем не лучше вас. Даже хуже. Вы себя рушите. Ну, еще пару сотен людей вокруг калечите. А я… я дрянь масштабная. Не стремился я к масштабу. Поверь. Получилось так…