Анатолий Гладилин - Тигрушка (сборник) Страница 45

Ну, мы еще минут пять потрепались, я ей говорю: дескать, жалко, что у Мишки конференция. «Какая, отвечает, конференция, просто я ему утром скандал закатила. Отец ты или не отец? Чей ребенок? Один раз в жизни можешь с ней погулять? У меня зачет, и вообще мне надоело. Где же равноправие!»

Я опять извиняюсь: забыл, дескать: «Хоть и бракоделы, но все равно поздравляю. Сколько, спрашиваю?»

«Порядок, отвечает, уже пять килограммов. Спускайтесь во двор. Он там с коляской».

Выхожу во двор. Нет Медведя. На улицу. Нет Медведя. Вдруг из-за угла с бешеной скоростью выскакивает человек, одной рукой толкает перед собой коляску, другой держит «Советский спорт» – читает на ходу.

Я кричу:

«Мишка!»

Он:

«Привет, подожди, я сейчас!»

И не успел я слова вымолвить, как он уже скрылся, целый квартал отмахал. Я хоть когда-то и занимался спортом, но тут, смотрю, не догнать. Ничего, думаю, при таком темпе он скоро опять откуда-нибудь выскочит. И верно, появляется, но, к счастью, на доступных мне оборотах.

«Стой, – говорю. – У тебя тренировка?»

«Да нет, – отвечает, – она вопить начала, а я ее и так и сяк, и качал, и песни пел – ничто не помогало. Знаешь, сколько пришлось бегать, пока успокоилась и заснула».

Я сунул руку под одеяло. Еще бы, говорю, ей не вопить. Она мокрая с ног до головы. Надо просто сменить пеленки.

Я это все к тому рассказываю, что не нашлось ни одного дурака, который вышел бы с секундомером, пока Медведь делал круги по кварталу, а то плакал бы твой Армин Хари горючими слезами.

…Чердаков приподнял шляпу, кивнул и прошел мимо. Не остановился, не протянул руки, не спросил: «Как жизнь, Юрочка?» Что с ним? Обиделся? За что? А может, очередная блажь?

Он поднялся по лестнице и тут же увидел Федорова. Федоров стоял, заложив руки за спину, и не то что смотрел на него, а скорее рассматривал.

– Можно поздравить? – спросил Федоров.

– Проснулся! Давно подписано!

– Тогда ты ничего не знаешь. Жалко мне тебя, Юрка. Без дураков. Искренне говорю.

– Хватит разыгрывать, – сказал Бутенко. – Самое страшное, что ты можешь придумать, – это решение худсовета утвердить на главную роль Костюковского.

– Ты угадал, сегодня утром был худсовет. Вместо тебя – Костюковский.

– Привет, – сказал Юрка. – На эти фокусы давно не покупаюсь. Фантазия твоя ограниченна. Нашел бы что-нибудь пооригинальнее.

В театре была традиция – при встрече друг с другом рассказывать всякие ужасы: пьесу сняли, премьеру запретили, труппы сокращают, зарплату не выдают, «а тобой лично только что интересовались из милиции, уж не знаю, что ты вчера натворил».

Поэтому Юрка ткнул Федорова в живот и пошел дальше. Но вдруг повернул, подбежал к Федорову:

– Ты серьезно?

– Нет, шучу.

– Я серьезно тебя спрашиваю!

Они дружили с Федоровым. В глазах его Юрка ясно видел выражение искреннего сочувствия и еще… Как бы мы все ни волновались за человека, которому сообщили тяжелую весть, но волей-неволей, помимо нашего желания, нас тянет посмотреть, как он это воспримет.

– Поди к Василь Васильевичу, – сказал Федоров.

Василь Васильевич встретил его явно с тоскливой миной. Было ясно, что он не настроен разговаривать с Бутенко. Поэтому он засуетился вокруг него.

– Старик, самое главное – не отчаиваться, – начал Василь Васильевич, но уже вторая его фраза противоречила первой, а в третьей он перескочил совсем на другое.

Его речь была построена по железному логическому принципу: «В огороде бузина, а в Киеве дядька». Дескать, он лично, как постановщик спектакля, уверен, что Бутенко справится с ролью намного лучше Костюковского. Все знают, что Бутенко давно готовился к ней и даже выступал на концертах с отрывками, которые были превосходны. И конечно, молодым у нас дорога. Пожалуйста, Бутенко играет главную роль в одной из пьес Горького, центральной постановке сезона. Куда уж лучше! Поэтому Бутенко нечего жаловаться, что худсовет пересмотрел свое решение и утвердил Костюковского. Костюковский имеет звание заслуженного, много сделал для театра. Уже то, что Бутенко на равных соперничал с Костюковским, большая честь для молодого артиста. Но в труппе сложное положение. Костюковский играет главные роли в четырех постановках, но он устроил истерику, что его затирают; старики, сам знаешь, народ обидчивый. Главный режиссер не захотел портить отношения с Костюковским, тем более что Костюковский не один, за его спиной министерство, но мы еще посмотрим.

– Послушайте, Василь Васильевич, – сказал Юрка, – ведь я же не бегал, не интриговал. Вы мне сами предложили. Вы мне обещали. Вы меня убедили. Поймите, я уже поверил. Сразу бы сказали, – нет так нет, и ни у кого никаких претензий. Зачем дразнить? Ведь я живой человек, у меня есть нервы.

Это был плач в пустыне, глупый, никому не нужный.

В конце концов, ничего сверхъестественного не произошло. Передали роль другому. Бывает.

И все-таки.

В театре, как и в других видах искусства, есть незримое деление на разряды: первый, второй, третий, четвертый и т. п. После выхода фильма, после успеха в пьесе Горького, после статей в центральной прессе Бутенко стал выходить в первый разряд. Он прорвался сквозь строй маститых, и какие-то там десятые начали откровенно заискивать перед ним, а первые, вроде Чердакова, приняли его в свой круг. Это сказывалось даже в мелочах. Сам Евгений Евгеньевич пригласил Бутенко на день рождения. Недавно в ВТО сам Михаил Михайлович подошел к Бутенко, но ведь год назад он в лучшем случае только поздоровался бы с Юрой. Именно теперь Василь Васильевич предложил Юрке главную роль, и это предложение никого не удивило. Роль по праву была его. Он был готов к ней больше, чем Костюковский. Для Бутенко это была возможность выложить весь свой жизненный и артистический опыт, сейчас он сделал бы все не так, как делали до него, а лет через десять, кто знает, может, он сыграет так же, как Костюковский. Это было главным для Юрки. В творчестве необходимо, чтобы один раз повезло. Жар-птица улыбнулась ему, а когда он уверовал в нее, повернулась к нему задом.

Но объяснять это было бессмысленно. Такие вещи не объясняют.

Первым все позволено. Но теперь он опять станет вторым или третьим. Теперь опять ждать десять лет. И тот же Василь Васильевич, который сейчас клянется ему в любви, через год скажет: «Почему Бутенко, а не Иванов, Петров, Сидоров?» Взойдут другие имена. Вот так.

Два дня Юрка еще на что-то надеялся. Вдруг Борода (так звали в театре главрежа) увидит страшный сон и наутро завопит в дирекции: «Подать сюда маво любимаво Бутенку!» Или мысль еще более нелепая (Юрке даже перед самим собой было стыдно): вечером позвонит Бороде сам министр культуры: «Тут у нас просмотр был, фильм, конечно, не шедевр, но я обратила внимание на Бутенко. Ваш? По-моему, очень неплохой актер… Ну, привет! Давно не видела вас в министерстве». И Борода, как самый смелый человек на свете, помчится впереди собственного визга на худсовет: «Безобразие! В нашем театре затирают молодежь!»

Но на третий день вывесили списки. Все было кончено.

Появилась еще одна блестящая идея – повеситься. Гроб поставят в зале. Черный креп, трубы оркестра, непрерывный людской поток (откуда?) Главреж стряхивает слезы с бороды, как крошки от киевской котлеты (сравнение пришло, когда он вспоминал один официальный банкет, и идея сразу отпала).

Вечером Юрка позвонил Медведю.

Пришел Пятерка. Майор привел Барона. Ленька взял на себя роль арбитра. Как ни странно, все принялись осуждать Руслана. Дескать, ушел в подполье, и никто не помнит, когда видел его в последний раз. Совсем оторвался. Попробуй его найти. Наверно, это специально: сам не хочет! Потом:

упреки («А ты сам зазнался – не звонишь»), подозрения («Другие товарищи, да? Старых забываешь?»),

плач Ярославны («У меня на работе такая неприятность»),

оргвыводы (чаще собираться, Чернышеву – может приводить Аллу, ладно, признаем),

воспоминания (как у «профессора» отняли бутерброд) и т. д.

Юрка потребовал гитару:

– «Ах, Арбат, мой Арбат, ты мое отечество, никогда до конца не пройти тебя».

В начале второго Лена сказала:

– Ребята, имейте совесть, сидите хоть до утра, но родители спят, поэтому давайте еще тише. А Мишке, между прочим, в семь вставать, конечно, это его частное дело.

С седьмого этажа пришлось спускаться кубарем, потому что Барон бежал впереди и звонил во все звонки.

На улице Юрка первый запел:

– «Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше, когда дворники маячат у ворот…»

Жизнь опять была прекрасна и удивительна.

Кончался Ленькин отпуск. Двух месяцев (за прошлый и за этот год) не хватило, чтобы завершить интриги в московских учреждениях.

Вот в коридоре Мосгорсовнархоза он беседует с главным инженером одного из московских заводов.

Да, конечно, Майорова отхватили бы, как говорится, с руками и ногами. Опытные специалисты очень нужны. Но сначала его должны отпустить с Урала. Договаривайтесь там… Нет, вызов мы не можем прислать. Были бы рады, однако…