Александр Староверов - Баблия. Книга о бабле и Боге Страница 47

– Люблю, люблю, люблю! – орал Алик, впечатывая кулаки в красно-белое пятно перед собой.

Лицо Антуана превратилось в кровавую кашу. В какую-то секунду Алик осознал, что он голыми руками убивает парня и остановился.

– Во-о-о-т, – сквозь кровавые пузыри пробулькал Антуан, – что и требовалось доказать. Давай, добей. Не хочу я с тобой жить таким. И не буду. Сколько раз воскресишь, столько раз и сдохну. Пока тебе не надоест. Ты, мразь, божественная, живи сам в своей блевоте и тоске. Без меня. Я пас. Навсегда пас. Навечно.

– Прости меня, – прошептал Алик, и из глаз его хлынули слезы.

– Бог простит. Ха-ха-ха! – забулькал Антуан, сплевывая на землю сгустки крови. – Бог простит. Ха-ха-ха! Каламбур, твою мать. Игра, мать твою, слов! Ха-ха-ха… – Внезапно он перестал смеяться. Неожиданно ясным взором посмотрел на Алика и удивительно спокойно, равнодушно даже, сказал: – Смотри, сейчас фокус покажу. Смотри и помни.

Антуан каким-то мелким беличьим движением поднес запястья к окровавленному разбитому рту с обломанными крошащимися зубами и принялся грызть вены. Он грыз и смотрел на Алика. Спокойно смотрел, без эмоций. Грыз и смотрел… Когда из вен фонтаном забила кровь, он показал Алику два средних пальца, помахал ими у него перед носом, победно улыбнулся и… И воткнул пальцы себе в глаза. И утопил их там. И скрючил. И начал выковыривать мозг. Молча. Без единого стона. Только когда его руки выпали из пустых глазниц, увлекая за собой длинные сопли вытекающих глаз, сгустки крови и частички мозга, Алику показалось, что он услышал едва уловимый сквозь лопнувший красный пузырь на губах выдох Антуана.

– Будь ты проклят, отец.

А может, это ему показалось? Все равно ничего страшнее он в жизни не видел. Антуан не упал – просто обмяк. Склонив голову на грудь, он ронял кровавые сгустки на землю и покачивался, точно дерево на ветру. Правильно, он же сам велел ему замереть, и приказ никто не отменил. И некому отменять. Он здесь бог. Он, он…

Медленно, очень медленно, сквозь голливудскую трэшевую нереальность случившегося, до Алика стало доходить, что произошло и кто всему виной. Он подполз к Антуану, обнял его ноги и заплакал. А потом он катался по песчаным дорожкам парка, жрал сырую влажную землю, царапал лицо черными от грязи руками и снова плакал. А после, когда сил уже не осталось, он лежал на траве и смотрел в сиреневое ночное небо. Слушал вой сирен вдалеке и стрекот вертолетов. Он не мог пошевелиться, и думать он не мог, а мог только лежать и смотреть в небо. Небо становилось темнее и ниже, пока не превратилось в абсолютную черноту и не рухнуло на него.

И Алик стал болью. Всей болью, какая только была на Земле и выше, и в Либеркиберии, и везде. Вообще всей болью.

«Хорошо, что я боль, а не человек, – подумал он. – Человек бы этого не выдержал. А смысл боли в том, чтобы больно было. Вот мне и больно. Как хорошо. Как больно…»

Часть 3 Любовь

13 Один

Алик очнулся в кабинете у Михая. Кожа горела, голова никак не могла найти место на шее. Голову хотелось уронить на пол, словно надоевший сдувшийся мяч. Не до конца понимая, где он, Алик осмотрел сидевших перед ним людей. Говорил Михай. Юрист с благоговением слушал.

– …И не надо мотать головой, уважаемый Алексей Алексеевич. Подставили вы нас. Гонор решили проявить не по делу. А мы вам зла не желали. Как лучше хотели. Не по-человечески это. Я из-за тебя коллегу нашего, – Михай оттопыренным мизинчиком показал на юриста, – обидел незаслуженно.

«А чего юриста? – вяло подумал Алик. – Мог бы и себя обидеть для разнообразия».

Захотелось сказать гадость. Припечатать оборзевшего интригана, чтобы не разводил больше беспонтовые рыдания. Вспомнил огромный черный зал. Искалеченных людей со свечами. Промолчал.

Михай подождал несколько секунд, ожидая реакции на аккуратно заброшенную гранату. Не дождался. Продолжил более нахраписто.

– Ты что о себе возомнил? Нельзя жить в обществе и быть свободным от него. Думаешь, ты старшой здесь? Ни хрена. Старшой у нас бог. А после бога – шеф. А потом…

Михай скромно умолк. И без слов было понятно, кого имеет в виду.

«Бог, шеф, Михай, а дальше твари дрожащие. Иерархия, твою мать, – уныло думал Алик. – И не изменить ничего. Так все и устроено. Вот они, престолы небесные и земные. А попробуешь переиграть, еще хуже станет. Михай совсем в монстра превратится, шеф поплохеет, а где-то на далекой планете погибнет еще пара сотен тысяч ни в чем не повинных людей. Иерархия как иерархия. Ничем не хуже президента – премьер-министра – гаишника в кустах. Молчать буду».

– Коллективный разум всем правит, – изящно вырулил после паузы Михай. – Ноосфера. А кто не в ноосфере, тот против нее. Против разума. Вот ты против?

– Я – за.

– А ведешь себя, как будто против.

– Вы чего, ребята, да я за ноосферу пасть порву кому угодно! Моргалы выколю. Мне за ноосферу и жизнь не жалко положить. Скажете тоже, против.

Попытка сгладить ситуацию шуткой не удалась. Юрист возмущенно засопел. Михай покрылся красными пятнами. Зашипел зловеще.

– А ты не ерничай. Шеф нас все-таки вызвал. Не получилось у тебя одного вопрос решить. И не получится никогда. Слаб ты против общества. Думаешь, я тебя поддержал в соседнем кабинете, потому что ты шефа перед этим накрутил? Ошибаешься. Я и до этого был за сделку. Я всегда «за», если шеф не против. А он может быть и против. Хочешь, устрою? В пять секунд. Два звонка – и он против. Показать тебе, как это делается?

Юрист помрачнел. Уезжал от него обещанный «Ягуар» в туманные дали. В глазах его виднелся прощальный отблеск красных фонарей статусной тачки.

– Михай Эльдгардович, ну зачем вы так? Алексей Алексеевич все понял. Пошутил он просто. Ты же понял, Алик?

Алик задумался. Понял он, конечно, все давно. И поэтому Михаю верил. Мог он устроить бяку со сделкой. Легко мог. Сначала бы позвонил монументальной жене шефа. Почтенной, но патологически жадной сорокалетней матроне. Матери последних трех из примерно девяти детей ЛМ. Сказал бы, что подкладывает Алик шефу любовниц и, пользуясь завоеванным через их прелести доверием, грабит ненаглядного на фантастические суммы. Жена блюла шефа строго, а еще строже блюла его деньги. Потому что ЛМ рано или поздно умрет, а деньги – субстанция вечная. То есть у кого-то они закончиться могут, а в принципе нет. Под принципом она подразумевала, естественно, себя. Работала над собой. Копила скрупулезно. Деньги откладывала, как большая галапагосская черепаха яйца, на блистательно белые (no money laundry, ни в коем случае, ни-ни) швейцарские счета у лазурных горных озер.

Второй звонок, очевидно, следовал премьер-любовнице ЛМ – двадцатилетней Машке. Любовниц шеф имел великое множество. Все, что передвигалось на двух ногах, было о двух грудях, весом не более, ростом не менее, рассматривалось им в этом качестве. И не только рассматривалось… Но Машка воистину была королевой любовниц. Ее корыстолюбие спорило лишь с ее глупостью, ну и размером необъятного бюста, возможно. Ей Михай скажет, что не видать бедной овечке Машульке очередного «Шопарда» и шиншилловой шубейки на мерзнущее тельце к Новому году. Потому что злой и противный дядя Алик украл у несчастной сиротки Новый год. Увел на время, а может, и навсегда, волшебство с чудесной волшебной карточки ее покровителя. За моря неведомые, за леса дремучие, в офшоры дальние. Под пригляд жены шефской, ведьмы потомственной.

Алик знал теток ЛМ издалека. Сознательно не приближался. В своей бы личной жизни разобраться. Михай же просто купался в роскоши человеческого общения с многочисленными вторыми половинками шефа. По долгу службы, конечно. Финансовые вопросы он разруливал между ними. Но и использовал, в крайнем случае, как последний аргумент во внутриконторской борьбе за денежные потоки. Два звонка – и вечером шефа порвут на мелкие кусочки. Взбесившиеся бабы и не такое могут устроить. Несчастный ЛМ не то что сделки не захочет, он жить не захочет. Сбежит, бедняга, из дома в ближайший бордель. Нажрется там. А утром с похмелюги виновато потупит глаза и прикроет сделку.

Михаю это, конечно, тоже не очень нужно. Миллион опять-таки упущенный жалко. Да и шефские тетки как атомное оружие. Для сдерживания в основном. Используются один раз и приводят, скорее всего, к взаимному уничтожению. Потому что Алик тоже молчать не будет. Хрясь, бабах – и ядерная зима в конторе. Ни Алика, ни Михая. Скучно. Холодно.

Знал бы Михай, что Алик будет молчать, использовал последний козырь, наверное. А так… Так тоже может. На нервяке, на оскорбленном самолюбии может. Мужик он уязвленный, со странностями большими.

Как выруливать из сложившейся ситуации, Алик представлял смутно. Не очень и хотелось выруливать. Не отошел он еще от Либеркиберии. Зарыться мечтал в теплые одеяла и подушки. Хлобыстнуть полбутылки виски. И чтобы не трогал никто. Лежать, не думать ни о чем, не вспоминать и в сон проваливаться медленно.