Ольга Шипилова - АНА навсегда: исповедь отличницы. Анорексия длиною в жизнь Страница 5

Учительница приносила нам желтые, пахнущие стариной журналы «Бурда Мода» за 1978 год, в которых были потрепанные ей же самой выкройки, и мы всем дружным составом девочек выбирали из них что-нибудь эдакое. После кропотливой работы на стрекочущих швейных машинках, обозначенной заунывным девичьим пением и плетением косы, мы были призваны восхищать окружающих готовым изделием на себе. Я не проявляла никакой инициативы. Сидела перед альбомом с цветными лоскутками, засиженными мухами, и равнодушно смотрела на суетящихся одноклассниц. Учительница не могла стерпеть моей бесхозяйственности и подзывала меня к себе. Я, молча, подходила.

– А что тебе здесь нравится? – заискивающе спрашивала она.

– Ничего! – холодно отвечала я, рассматривая серые линии выкроек.

– Ну, хоть что-нибудь да должно нравиться?! – раздражалась учительница.

– Ну, тогда это! – показывала я пальцем на первый попавшийся расчерченный листок.

– Нет, это тебе не пойдет. Ты у нас девочка крупная, а это совсем для детей!

Крупной я быть не хотела и потому вечером со слезами на глазах умоляла маму отвести меня к диетологу. В свои 13 я надежно вбила в голову, что имею ожирение, и больше никто меня не мог в этом переубедить. Масла в огонь добавляла моя племянница, она младше меня всего лишь на год, а комплекция ее была совершенно недоразвитой, больше походившей на изможденное тело ребенка из Освенцима. Если мы ходили вместе, моя огромная семья каталась по земле от смеха, называя меня «слоном» и «здоровухой». Как же я завидовала этому дистрофику, как мне хотелось поменяться с ней местами! Это была первая и единственная зависть в моей жизни. Достигнув вожделенной дистрофии, у меня даже не остается сил, чтобы дышать, не то что смотреть по сторонам и кому-то завидовать.

Летом мы с мамой отправились отдыхать на море. Такие поездки были неотъемлемой частью моей жизни, начиная с трех лет. Мама любила дорогу, поезда и самолеты. И едва я достигла возраста, позволяющего выдерживать утомительные путешествия, как она стала брать меня с собой. Раньше, будучи совсем несмышленой девочкой, я лазила по горам Кавказа следом за мамой, изучала окрестности или плескалась в соленом Черном море в Крыму во всех его мыслимых и немыслимых точках с единственной задачей: не потеряться, не утонуть, не обгореть. Но когда мне исполнилось 13, и мы отправились постигать местный колорит Феодосии, я поняла, что задач в жизни куда больше, особенно, если постоянно приходится ощущать на себе давление собственного недетского тела. Еще в поезде в мою голову пришли мысли, что изменилась я вся, начиная от восприятия людей в вагоне и заканчивая постоянным состоянием тошноты. Прежде все меня забавляло: поручни, верхние полки, веселые ребята в соседнем купе. Сейчас же обуревали раздражение к пассажирам, таскающимся туда-сюда с чашками и ложками, и негодование из-за кричащих детей и распивающих всю дорогу спиртные напитки их родителей. Путь, отнявший 28 часов моей жизни, казался сущим наказанием. Было жарко. Окна не открывались. Мамина подруга Таня, пожелавшая составить нам компанию на отдыхе, взяла с собой жареную курицу: жирную с золотой корочкой. Курица была завернута в огромный лопух. Когда Татьяна извлекла ее из своей дорожной сумки, меня затошнило. Купе наполнил приторный запах сладковатого мяса, жира и специй. Я закрыла пальцами нос. Но Таня, весело подмигнув мне, начала разворачивать темно-зеленый лопух. Женщина отломала крупное бедро и протянула мне. Я с отвращением смотрела на блестящие Танины пальцы, измазанные пряными травами и чесноком: на обручальное кольцо прилипло тонкое куриное сухожилие. Меня выворачивало наизнанку, но я все же потянулась за куском, направленным в мою сторону. Потом за вторым и третьим. Мимо проплывали степные пейзажи, а я мучилась болями в животе и корила себя за съеденное. В вагоне было настоящее пекло. Туалет не работал. Потные пассажиры ели яйца. Я валялась на своей нижней полке, обхватив обеими руками раздутый живот.

Феодосия встретила нас влажными деревьями алычи и сырыми улочками, пахнущими известью с едким ароматом стиральных порошков, источаемого огромной прачечной, расположенной рядом с домом, который мы арендовали. Все время шли дожди, делать было нечего, и во мне проснулся какой-то совершенно дикий аппетит. Я в непомерных дозах поглощала соленую кильку, заедала ее жирным украинским салом и закусывала сладчайшими персиками. Если выпадало счастье прогуляться по широкой набережной курортного города вечером в сухую погоду, то я непременно ловила на себе любопытные взгляды взрослых мужчин. Так заинтересованно обычно смотрят на женщин, которые согласны на все. Мне этого не хотелось. Я не желала становиться женщиной в 13, я ненавидела эти взгляды, ибо, невзирая на свое взрослое тело, в котором томилась моя закованная душа, я все равно ощущала себя маленьким ребенком, мечтающим заполучить толстого пупса из прибрежного магазина игрушек в голубом одеяльце с белыми рюшами.

По возвращении домой, сидя за большим деревенским столом, я слышала лишь насмешки над собой. Никому не было интересно, чем славится город Феодосия, все гадали, похудела я или все же опять поправилась. Чтобы хоть как-то реализовать себя, я начала писать рассказы и стихи, которые раз за разом публиковались в журналах и газетах и тем самым приносили мне небольшие, но все же гонорары. Мои литературные успехи еще больше раззадоривали семью, от чего подсчеты лишних килограммов на моем несчастном теле приобретали бухгалтерскую точность. Я очень страдала. С каждым днем во мне росла неприязнь к своему телу и к себе самой.

Постепенно я стала догадываться, что все мои беды не от наследственности, а от неуемного аппетита: оттого, что я могу есть продукты, которые совсем не люблю, но продолжаю употреблять в пищу, наполняя желудок тысячами калорий. Я никогда не любила сладкое, но когда мама приносила с работы огромные мягкие сметанники, я их живо уминала перед ужином, даже не задумываясь, вкусно это или нет. Съедала все без остатка и не чувствовала никакого насыщения, потом нетерпеливо ждала новой порции еды. Мы садились ужинать с мамой перед телевизором. Я забрасывала в себя картофельное пюре с подливой и жареные котлеты, выпивала стакан молока, чашку чая и все равно хотела есть. После ужина меня терзало невыполненное домашнее задание. Чтобы не думать о нем я съедала еще один припрятанный мамой сметанник и отправлялась спать. Ночью я никогда не вставала, чтобы поесть, эта беда придет ко мне гораздо позже, и еще спустя какое-то время я узнаю, что это серьезное расстройство пищевого поведения, которое зовется компульсивным перееданием.

Каждое утро я отмечала про себя, что мое тело становится немного тяжелее, чем вчера, мои руки и ноги наливаются жиром и отеками, мне сложно выполнять упражнения на занятиях по физкультуре, и я все чаще хочу спать днем. Даже моя бабушка, после того как я приехала на каникулы в деревню, неожиданно подметила, что мое тело жидкое как кисель. Я очень расстроилась и съела целую кастрюлю жирного супа, обижаясь на слова пожилого человека и жалея себя. Но чем больше во мне становилось жалости по отношению к заплывающему жиром телу, тем быстрее нарастало раздражение к голове, допускающей беспричинные обжорства. С этим нужно было что-то делать. Мне исполнилось 14 лет. Мой вес составлял 62 килограмма.

Глава 2. Отправная точка

Каждый человек в желаниях изменить к лучшему свою жизнь непременно ищет собственную отправную точку. Бросить курить – с нового года. Похудеть – с понедельника. Заняться спортом – с первого числа шестого месяца. Часто все попытки остаются четными: наступает понедельник, вторник, шестой месяц, седьмой, за ними – новый год, а в жизни ничего не происходит, никаких перемен к лучшему. Сигареты продолжают лежать в кармане пиджака, новые кроссовки пылятся в прихожей, а одна жировая складка лежит на другой. Но порой собственное бессилие и слабохарактерность настолько делаются невыносимыми и отвратительными для самого себя, что человек берет всю волю в кулак, совершает рывок на пути к своей цели, превозмогая боль, желания, потребности, и добивается блестящих результатов. Потом, спустя какое-то время он оглядывается назад и радостно вспоминает день и события в нем, послужившие отправной точкой. Для меня такой отправной точкой стала осень, в которую заболел мой родной дед. Эта осень перевернула мою жизнь, разделив ее на «до» и «после», на черное и белое, на жирное и обезжиренное.

Дед был единственным мужчиной, принимавшим участие в моем воспитании. Он заменил мне отца, которого я никогда не знала. Это единственный человек, не обращавший внимания на мою фигуру. Я всегда оставалась для него красавицей – в три, когда окружающим напоминала кавказского мальчишку, и в четырнадцать, когда была противна самой себе. Дед восхищался мною, обожал и любил. Любил, не задавая вопросов, принимая со всеми недостатками. Любил так, будто я была его частью, его продолжением. И вдруг эта осень, которая медленно забирала его у меня. Я вспоминаю желтые листья на сырой земле, поблекшую траву, холодное солнце и вижу его глаза, которые смотрят на меня из прошлого и не узнают свою девочку. Я так хотела быть на него похожа. Я достигла своего. Мы стали похожими друг на друга: я живая напоминаю себе высохшую мумию в гробу – все, что осталось от моего деда.