Игорь Симонов - Уровень опасности Страница 5

Это была его последняя ночь, и эту последнюю ночь суждено было провести в глухом недостроенном доме на окраине какого-то дачного поселка. В доме с ним был только Иван. В комнате – письменный стол, диван, неподключенный к антенне телевизор, DVD-проигрыватель, на полу аккуратной стопкой сложены японские и южнокорейские боевики. Ахмед всегда все продумывал до мелочей. Час назад Иван спросил, хочет ли он чего-нибудь, ну там телок, или водки, или дури, чтобы поспать нормально. Он выглядел почти заботливым и разговаривал с ним как с равным, без своего обычного сержантского наезда. «Тебе надо расслабиться и выспаться, завтра рука должна быть твердой, давай телок вызову, отпетрушим по паре и расслабишься…» – ему явно не хотелось оставлять Алексея в эту последнюю ночь наедине с самим собой.

– А что, – спросил Алексей, – тебе тоже расслабиться надо? Я думал, ты профессионал, тебе все по херу…

– Ну профессионал, – без обиды ответил Иван, по привычке усаживаясь на корточки у недокрашенной стены, – так человек же, очко-то не каменное. Давай выпишем… Хочешь мулаток или азиаток, или и тех и тех, оттянемся, потом поспим…

– Иван, а ты много людей убил? – только сейчас Алексей понял, что вся эта забота была не о нем, а о себе, это Ивану хотелось водки и телок, чтобы не в одиночку продираться сквозь эту короткую майскую ночь, потому что и для него она могла оказаться последней – если не на белом свете, так на свободе.

– Ну тебя на хер, – беззлобно ответил Иван. – Если что надо, скажешь, – и вышел из комнаты, неплотно прикрыв дверь.

– Я на участок выйду, – крикнул ему вдогонку Алексей и, не услышав ответа, взял с дивана кожаную куртку и пошел мимо закрытых дверей, мимо кухни, лестницы, к выходу из дома.

– Фонарь возьми, – крикнул откуда-то сверху Иван, – около двери лежит. А то ноги в темноте переломаешь.

Это было справедливое замечание. Несколько часов назад, когда приехали, Алексей увидел, что участок соток в тридцать представляет собой поле битвы за журнальную красоту, и битва эта, судя по многочисленным признакам, шла с переменным успехом. Но при этом около недостроенной беседки все же был травяной покров и несколько нетронутых рукой ландшафтных дизайнеров старых деревьев. Алексей зашел в беседку, подсвечивая себе фонарем, и уселся на деревянную лавку. «Надо было чаю с собой взять», – подумал он – вдруг захотелось крепкого горячего чаю с сахаром. Но не хотелось возвращаться в дом и сталкиваться с Иваном.

В последний раз они с Катей тоже вот так сидели в беседке другого дома, ставшего на время его жилищем, недели три назад. Было намного прохладнее, она куталась в плед и плакала. А перед этим она сидела в комнате на диване, пристроив ноги на журнальном столике, а он, вместо того чтобы привычно любоваться каждым ее движением – тем, как внимательно разглядывает лак на ногтях, гладит коленку, ласкает щекой собственное плечо, – думал, как скажет эти ужасные слова, уже несколько дней перегнивающие внутри, и все не находил сил. В комнате повисла тяжелая тишина, он физически ощущал эту холодную тяжесть и, как в детстве, в который уже раз пытался досчитать до десяти, чтобы произнести первое слово.

– У тебя неприятности? – помогла ему Катя. – Если у тебя неприятности, скажи. Ты, конечно, самый-самый супермен, но у всех бывают неприятности, скажи…

– Да, – выдавил Алексей первое слово. Она сползла вниз по дивану, чтобы через стол ногой можно было коснуться его коленей.

– Эй, давай говори, что там у тебя – нефть в цене упала, ипотечный кризис, что еще, говори. Ты разорен, ты теперь бедный, мы будем жить в шалаше и кушать по утрам овсянку? Говори, не молчи.

– Боюсь, что хуже, Катюша.

– Это со здоровьем? – Теперь она, кажется, стала серьезной.

– Нет. На меня наехали. Причем очень жестко.

– Это опасно? – Он молча кивнул головой. – Кто?

– Тебе лучше не знать. И, самое главное, тебе лучше уехать.

– Леша, ты с ума сошел? При чем здесь я? Куда уехать? А как же ты? Я никуда не уеду без тебя. Давай уедем вместе.

– Катя, послушай меня внимательно.

Она убрала ноги со стола и прикрыла колени полами длинного халата. Она готова была возражать любому его слову, просто ждала, когда он закончит говорить.

– Послушай меня. Нет ничего на свете, чего бы я хотел больше, чем уехать с тобой. Куда угодно и на сколько угодно, но сейчас это невозможно. Меня никуда не выпустят. Я пропустил момент, когда можно было почти все отдать и выйти. Сейчас уже есть уголовное дело – меня не выпустят.

– Почему… – начала она и не закончила, увидев его таким, каким не видела никогда.

– Прости, я думал, что справлюсь, и не хотел тебя тревожить. Приходится говорить сейчас. Мой телефон давно прослушивается, значит, у них есть и твой номер и все данные на тебя. И они понимают, что ты – мое слабое место. Одна мысль о том, что с тобой может что-нибудь случиться… и я готов подписать любые бумаги. – Говорить это было легко, он не врал, Катя знала это, и оттого ей становилось по-настоящему страшно. – Пока ты здесь, у меня связаны руки. Я ничего не могу предпринять, потому что боюсь за тебя. Мне нужно разобраться со всем этим. Мне нужен примерно месяц. Поэтому я и хочу, чтобы ты уехала. Завтра.

– Месяц? Завтра? Куда? Леша, что ты говоришь?! – Она встала с дивана, села на ковер, обхватив руками его колени. – Почему вдруг? Ведь ты же не занимаешься ничем таким?

Что мог он сказать ей, кроме того, что уже сказал? Эта так похожая на правду ложь привычными словами слетала с его языка, привычными, потому что не о том же ли самом говорили за каждым третьим столиком любого дорогого московского ресторана, и бедная влюбленная Катя, так легко поверившая в сочиненную ею же самой сказку, ни разу всерьез не поинтересовалась, чем он там на самом деле занимается… Привычными стали эти слова, но каждый раз для человека, слушавшего или произносившего их, с этих слов начиналось разрушение окружающего мира, и редко какой домик мог выстоять под внезапными порывами ветра. При этом постепенно осознаваемая Катей беда была бесконечно дальше от беды настоящей, чем от вчерашней счастливой и беззаботной жизни. Только сейчас глубина пропасти, к краю которой он подвел ее и чуть не спихнул вниз, стала открываться ему. Так было жалко ее и так было стыдно самому. Ведь знал же, что все будет так, ведь по-другому и быть не могло! Нет, не знал, слабо оправдывался, гладя ее по вздрагивающей от всхлипываний голове, как можно заранее знать, что так полюбишь, и в какой же момент бросить все: пока просто хорошо и весело, или когда понял уже, что полюбил, но не знал, любит ли она, или когда знал уже да скрывал ответ? Другому целая жизнь дана на встречи, ошибки и исправления, а все люди ошибаются, снова и снова, и женятся, и разводятся, и чуть не до самой старости, а ему на все его большие ошибки меньше года и отвели, куда же успеть. Виноват, ох как виноват, и перед кем теперь оправдываться, что не со зла…

– Давай выпьем, – сказала Катя, – и поговорим нормально. Ты что будешь?

– Не знаю, – сказал Алексей, – что там есть покрепче?

– Водки?

– Да ну, нет. Водку закусывать надо.

– Хочешь текилу?

– Давай, здорово. Лимон порежешь?

– Порежу, – она шмыгнула носом и вытерла лицо рукавом халата. – Лед нужен?

– Нет, спасибо.

– А ты знаешь, кстати, что всю эту хрень с лаймом и солью придумали специально, чтобы лохов привлечь, когда текилу эту раскручивали? В Мексике ее просто так пьют и ни про какие «кусни-лизни» ничего не слышали!

– Ты была в Мексике? – Господи, только бы она успокоилась и не начала дальше допытываться.

– Да нет, просто знаю. За что пьем?

Он молча пожал плечами.

– Ладно, тогда я скажу. Ты очень сильный, Леша, пусть эта сила никогда не оставляет тебя.

– Спасибо. – Трудно было пожелать чего-то более нужного. Пусть оставшиеся силы не оставят. – За нашу любовь, и пусть сдохнут все, кто ей хочет помешать!

– Нет, давай за любовь отдельно и отдельно за то, чтоб сдохли.

– Ты не добрая.

– Я сейчас очень недобрая.

– Тогда за тебя, моя красавица. За добрую и за недобрую.

– За город Лондон, в котором я буду ждать тебя и в котором мы встретимся! И еще… за то, чтобы сюда больше никогда не возвращаться! Давай за это!

– Ты нормально, Катюша? – спросил он после пятой или шестой стопки, и это был совершенно лишний вопрос, потому что алкоголь дает полную анестезию только в результате последующего сна, а во всех других случаях анестезия получается местного характера, проходит быстро, и боль возвращается. Болит, может быть, и не сильнее, чем до первой рюмки, но пока пьешь, о боли забываешь, а потому по возвращении она кажется более сильной. – Пойдем на улицу, – сказал Алексей, помогая ей подняться со стула. – Тебе свежий воздух не помешает.

И вот они сидели в беседке, и Катя уже ничего не говорила, а только плакала. «Мне… надо… выплакаться, – с трудом разбирал он слова, – ты не думай… я потом смогу… разговаривать… мне только надо… все выплакать».