Наталия Терентьева - Солнце на антресолях Страница 5

И вот именно тогда, в ту ночь, я поняла – если я хочу, чтобы жизнь у меня была нормальной, я не должна всегда и во всем слушать свою маму. Мама, оказывается, не всегда была права. Конечно, когда я влюбилась, я слушала ее – но это было пограничное состояние моего организма и мозга. Я плохо соображала – и первый раз, и второй. Что из этого вышло – уже известно. Ничего. Теперь я все равно слушаю маму – она порядочный и умный человек. Но делю, что она говорит, на десять. Потом умножаю на три, прибавляю пять и вычитаю восемь. После этого сравниваю со своими ощущениями и уже тогда действую. Если хватает времени на такое длинное размышление.

Я сложила все обратно на антресоли – лучше ничего не выбрасывать, мама хватится какой-то старой вещи, и будет целая трагедия – как же мы будем жить без моей белой водолазки с двумя трогательными дырочками, в которой я когда-то ходила в первый класс! Или без маминой шапки с ушками, в которой она гуляла со мной на площадке у пруда, и я первый раз пошла сама, слезла с коляски и сделала несколько шагов. При чем тут, правда, мамина шапка, никто не знает, но даже заговаривать об этом бесполезно. Я как-то предложила маме открыть ларек с нашими старыми шапками, заколками, непарными носочками, непишущими ручками, которые дороги как память – вдруг кто-то найдет себе что-то по душе. Для поделок, например. Но мама расплакалась и сказала, что я черствая и циничная, как… Я поняла, как кто – как мой папа, мама просто договаривать не стала – непедагогично, она меня воспитывает в глубоком уважении к папе.

– Расскажи мне, что хотел сказать папа, ведь ты поняла, расстроилась. – Я села напротив мамы на кухне и взяла сушку. Сушка оказалась жесткой, поэтому пришлось откусить ее с хрустом.

– Не чавкай, пожалуйста, – поморщилась мама. – Ну что ты ешь, как лесоруб…

– Ты видела когда-нибудь, как едят лесорубы? – удивилась я, заталкивая в рот остаток сушки.

– Ну или как огромный немец с большим животом… Нет, нет, – спохватившись, сама поправилась мама, – немцы такие же люди, но…

– Немцы – это внуки фашистов, мама, так что все правильно ты говоришь!

– Сашенька! Ну, как ты можешь! Я же воспитываю тебя в любви ко всем людям… – расстроилась мама.

– Минус внуки и правнуки фашистов, договорились? И еще американцы, которые хотят разделить Россию на пятьдесят маленьких частей, чтобы было как у них – много штатов, каждый со своей конституцией. А еще лучше совсем отдельно: страна Московия, страна Сибирия, страна Якутия…

– Сашенька… – Мама умоляюще смотрела на меня. – Пожалуйста, не начинай про политику… У меня сердце сразу стучит… Это все невыносимо и безвыходно…

– У меня просто зуб мудрости последний растет, мам, – объяснила я. – Поэтому я про глобальные вещи думаю и так некрасиво ем. Неудобно очень. Хочешь на зуб посмотреть?

– Нет… – Мама грустно покачала головой. – Почему ты такая? Ты ведь изящная, стройненькая, не бегемот вроде, и голос у тебя красивый, нежный даже, улыбка такая прекрасная, волосы, как у… – мама подумала, – у принцессы… А ты стараешься быть грубой… Как плохой мальчик… И у тебя не слишком хорошо это получается, знаешь ли. Почему так?

– Где ты этого начиталась! – вздохнула я. – Принцесса, плохой мальчик… Мам!..

– Я книжку сейчас правлю, – засмеялась мама. – Там одни принцессы, эльфы, еще какие-то… с несуществующими названиями… существа. И плохой мальчик, который попадает в этот мир.

– И что, его там съели? – спросила я.

– Сашенька! – Мама опять рассмеялась, щеки ее порозовели. – Знаешь, ты ведь на самом деле похожа на Сережу, только…

– Только девочка, да?

– Только ты лучше… – Мама с любовью погладила меня по голове. – У него все шутки такие… Смешные, но злые. А у тебя просто смешные.

– Ты поэтому когда-то его полюбила? За шутки?

Мама опустила глаза.

– Давай не будем говорить об этом.

– Почему, мам? Ты мне обещала рассказать, когда я буду большая, как ты познакомилась с папой и почему вы расстались. И вообще, как все было.

Мама испуганно подняла глаза.

– А ты уже выросла?

– Да.

Мама помолчала.

– Можно, я расскажу тебе это… через год? Хорошо?

– Почему?

Я понимала, что настаивать не нужно. Мне было жалко маму и одновременно не жалко. Как так может быть, я не знаю. Но ведь на самом деле так нельзя – не может человек не знать, как встретились его родители, как расстались и почему… Тот человек, который вынужден в бесконечных анкетах, которые мы заполняем в школе чуть ли не каждый месяц – психологические опросы, социологические опросы, тесты, проверки нашей адекватности, готовности к экзаменам, готовности к проверкам (проверка готовности к проверке!:)) – писать в графе семья – «неполная».

Я недавно как раз попробовала подчеркнуть слово «полная». Наша классная руководительница, перебирая анкеты, чтобы удостовериться, что мы все заполнили и подчеркнули, выхватила мою анкету, так и сяк покрутила ее перед глазами и при всех спросила:

– Веленина, ты уверена, что у тебя семья полная?

– Мне хватает, – ответила я.

– У тебя отец есть? Что ты нарываешься?! – повысила голос Агриппина Леонидовна, наша классная, которую из-за ее необыкновенного имени, а также необыкновенного роста, худобы и плохого характера мы зовем Шпала, Дылда или Каланча, кому как больше нравится.

Справедливую, незлую и знающую себе цену учительницу, кстати, никому не приходит в голову называть обидными прозвищами. Нашу математичку, например, объективно похожую на веселого, смеющегося и празднично наряженного Колобка, все уже седьмой год зовут просто Ольга Сергеевна.

– Да, у меня есть отец. Я не отпочковалась от своей матери, родилась обычным путем.

– Встань и постой немного, остынь, Веленина.

Классной в ухо дать нельзя, но можно, выдержав ее взгляд из-под узких очков, отливающих синим, зеленым и ядовито-розовым, сделать по-своему. Но я встала. Сразу завелся сзади Мошкин.

– Алекса, Алекса… – зашипел Мошкин. – Ты… это… задом все формулы… это… не видно же…

Было совершенно не смешно, но дико заржал сосед Мошкина по парте, тощенький инфантильный Мяка, Дима Мякинин. Мошкин попытался еще что-то сказать, но я обернулась, посмотрела на него, и он замер на полуслове. Иногда взгляд действует лучше любых слов и даже кулаков. Но не всегда. Мошкина парализовало на мгновение, потом он ухмыльнулся, а Мяка выругался. Я за это ненавижу большинство мальчиков и тех девочек, которые выражают все свои эмоции руганью. Я читала, что ругань как-то меняет пространство вокруг человека, искажает энергетический фон. Думаю, это правда. Потому что мне от бессмысленной ругани становится тошно и пусто, как бывает иногда, если заболеваешь перед каким-то долгожданным праздником.

Дылда ткнулась взглядом мне в грудь. Внимательно изучила, скривилась. У нас в школе идет негласная борьба с огромными поролоновыми лифчиками, увеличивающими грудь в несколько раз. Наверно, она хотела придраться, но у меня лифчик самый обычный, поэтому она не нашлась что сказать. Волосы убраны назад, губы не накрашены, лифчик тонкий… Юбка!

– Юбка, Веленина, должна быть максимум на ладонь выше колена. Мак-си-мум!.. – Дылда изо всех сил выкинула вперед руку, получилось как «Хайль Гитлер!», только немного вбок. – Максимум!!! Максимум!!! – повторяла она, широко раскрывая и раскрывая глаза, так что казалось, что они сейчас вывалятся у нее из орбит, мешают лишь узкие очки.

Всё, она нашла, к чему прицепиться. В кои веки раз я надела юбку… Урок окончен. Экипаж простился с вами… Экипажу – плохо.

– Когда я однажды… – Дылда отдышалась, сложила руки на груди и встала, широко расставив ноги и упираясь прямо в первую парту, – пришла в короткой юбке, мой профессор в институте… Я говорила вам, что у меня читал лекции профессор, который пишет вам учебники? (Говорила раз сто, но никто ей сейчас отвечать на этот вопрос не стал.) Я его видела каждый день! Вот так, прямо, близко, как вас! А теперь вы по его учебникам учитесь! Так вот, он мне сказал… «Халкина… вот вы мне ноги свои показываете…»

Мне очень жалко время, которое уходит на рассказы наших учителей о своих приключениях. Ладно бы они рассказывали разное! Но ведь они рассказывают одно и то же по многу раз. Время останавливается, и странный человек, распоряжающийся на данный момент твоей жизнью, в трехсотый, в пятисотый, в тысячный раз начинает свой рассказ. И попробуй его останови! Станешь кровным врагом.

«У меня есть кот. Удивительное существо. Лечит все болезни. Мальчики, закройте уши! (глупый смех) Когда у меня… ну, вы понимаете… несколько особых дней… (глупый смех) мой кот ложится мне прямо на живот… И все! Спазмы проходят… Мальчики, что вы ржете?» – триста тридцать восемь раз. Биология.

«Мой муж в молодости был чемпионом по велосипедному спорту. Да-да! Не сидел, как некоторые, со своими телефончиками, согнувшись червяком, а побеждал на велогонках! У нас телефончиков-то не-е-е было! У нас были телефонные аппараты, в будках, и туда надо было выстоять очередь! А в очереди такое бывало… И дрались, и знакомились, и значками менялись… Мы значки собирали и марки, и календарики, а вы, вот вы, что вы собираете?» – пятьсот шестнадцать раз. Экономика и право.