Андрей Неклюдов - Звезда по имени Алголь (сборник) Страница 5

– Я царь Петр Первый! – провозгласил Петька.

– А я – Иван Грозный! – подхватил Ванька.

– А ты будешь Стенькой Разиным, бунтовщиком! – объявили они Степке. – Подымай восстание и свергай нас!

Степан Разин поднял восстание и попытался свергнуть Ивана Грозного, но тот ухватился за Петра Первого, и двоих их не удавалось сдвинуть ни на сантиметр. Бунтовщик остановился, не зная, что делать дальше.

– Ну, нападай же! – поощрял его Петр Первый.

– Не хочу.

– Ну, тогда мы тебя изловим, разбойника, и отсечем голову! – закричали самодержцы. В считанные минуты они поймали неуклюжего в пухлом пальто Разина и казнили – так хватили сумкой по шее, что развязавшаяся ушанка отлетела на несколько метров. Степан кое-как нахлобучил ее, подхватил допотопный портфельчик и решительно зашагал прочь.

– Степка, погоди, – догнали его. – Ну стой же! Вот псих.

– Слышь, Степ. Ну, хочешь, поиграем во что-нибудь другое? – миролюбиво предложил Петька. – О! Придумал! – обрадовался он. – Играем в Ледовое побоище!

Неподалеку находилась припорошенная снегом большая лужа, которая вполне могла сойти за озеро.

– Я Петр Великий, а вы немецкие рыцари на конях! – крикнул Петька, выламывая в кустарнике палку-копье.

– Не Петр, а Алексей Невский, – неуверенно поправил Степка.

– Тогда лучше – Петр Великий-Невский! – Разогнавшись, Петька проехал по крякнувшему от такой дерзости ледку.

– Эй вы, чучелы! Нападайте! – потряс он оружием с другого берега.

Тевтонец Ванька взобрался на загривок коня Степки и ступил на лед Чудского озера.

Лед испустил еще более изумленный звук, затем прогнулся… и с печальным треском конь провалился по колено в темную болотистую воду.

– Ха-ха-а-а! – захохотал Невский (он же Петр) и снова проскользил через озерцо, на ходу ткнув незадачливого рыцаря копьем в бок.

Конь вместе с всадником кое-как доковылял до берега. Но тут вновь вихрем налетел владимирский князь и чем-то похожим на булаву гулко огрел тевтонца по спине. Рыцарь, всхлипнув, кинулся вдогонку. Окрестности озера огласились ударами мечей, хрустом копий и стонами – прямо как в настоящем сражении.

Степан Разин (он же конь) ощупывал в это время свои грязные и мокрые, постепенно твердеющие штанины.

На другой день Петька явился в школу с перебинтованной рукой, Ванька – с подбитым глазом, а Степка – простужено хлюпая носом и прихрамывая.

– Вы прямо как после побоища, – усмехнулся их виду вошедший в класс учитель истории. – А мы как раз разбирали вчера без вас такую тему – о Ледовом побоище. Ну, значит, вам троим и отвечать.

Живописцы

Рассказ

Когда мы с моим другом Барчиком (Сережкой Барчаниновым) учились в пятом классе, мы соперничали между собой в умении рисовать. Сережка лучше меня работал красками, по всем правилам (отец у него был художник), и кисточки у него были замечательные – горностаевые, колонковые; и еще имелись краски в тридцать шесть цветов и оттенков, восхитительно пахнувшие. Зато у меня точнее выходил рисунок. Предметы в моем изображении получались такие объемные, что хотелось протянуть руку и потрогать их.

На уроках рисования учитель, бывало, демонстрировал наши рисунки всему классу, подробно разбирая достоинства и слабые стороны каждого.

– Главное же, – сказал он однажды, – в этих рисунках присутствует то, что мы называем чувством и без чего нет настоящего художника.

Иногда он пускал наши произведения по рядам, и все головы по очереди поворачивались к нам с Барчиком, и это были особенно волнующие минуты, потому что неизбежно рисунки добирались до Наташки. И Наташка тоже оглядывалась, как будто желая убедиться, что мы с Барчиком – все те же, живые и улыбающиеся, а не висим в солидных рамах где-нибудь на стене.

Когда нам задавали рисовать на вольную тему, я выбирал такой сюжет, какой мог бы, на мой взгляд, понравиться Наташке. Как-то раз я увидел у нее открытку-календарик с изображением грибов… Я стал рисовать грибы. В основном это были белые, как на том календарике. У меня они выглядывали из травы, иной раз с прилипшим к шляпке сухим листом, или лежали, срезанные, чуть повернутые изнанкой, с аппетитными овальными выемками, оставленными слизняками, или наполняли горкой плетеную корзину (тут уже были разные сорта).

Многие в классе просили меня нарисовать грибы для них, по заказу. И был счастливый день, когда и Наташка попросила сделать ей такую «грибную картинку».

Правда, не все признавали наши с Барчиком художественные достижения. Колька Оседловский, например, утверждал, что его рисунки не хуже наших, просто не всем дано понять абстрактное искусство. Но если случалось, что урок рисования по какой-то причине отменяли, абстракционист Колька радовался, что можно ничего не делать, а мне весь школьный день казался пустым и скучным.

Но однажды всё переменилось. Нашего учителя рисования забрали на военные сборы. А вместо него появилась учительница. Елена Ивановна.

– Сегодня мы будем учиться рисовать лист клёна, – объявила она на первом своем уроке. И показала всему классу приколотый к бумаге, словно распятый, желто-бордовый кленовый лист.

Мы с Барчиком, как всегда, рьяно взялись за дело. Я изобразил лист лежащим на шляпке гриба, оставляющим на ее краях замысловатую тень, с каплей росы в серёдке. Потом добавил паутинную нить и несколько хвоинок. Мой друг, я видел, рисовал лист, летящий в голубом воздухе, чуть свернувшийся, так что сразу чувствовалось, какой он сухой и легкий.

Учительница прошлась между рядами и собрала все рисунки в стопку. И унесла… Без всякого обсуждения. Но еще больше все изумились, когда на следующем уроке она раздала работы и обнаружилось, что у Сережки стоит «четыре», а у меня – «четыре с минусом»..

– Мы учимся изображать лист. Форму листа. А у вас какие-то фантазии, – сердито ответила Елена Ивановна на вопрос, за что снижены оценки.

Вслед за кленовым листом пошли бесконечные узоры. На каждом уроке – узор. С бумажкой-образцом в руке Елена Ивановна выводила узор мелом на доске, а весь класс срисовывал. Узоры эти напоминали мне ковры или завитушки обоев, а один был точь-в-точь, как на этикетке маминого крема.

Я терпеть не мог узоры. Разве это живопись? И Барчик их недолюбливал. Но всё же мы старались. Сережка не жалел красок. Я делал извивы линий такими причудливыми, что им позавидовал бы среднеазиатский минарет. И что? За первый же узор мы получили по «тройке».

– Надо было рисовать, как на доске, – было сказано нам. – Всё у вас, не как у других.

Зато те, кто раньше не особо блистал на уроках рисования, стали получать «четверки» и «пятерки». Даже Колька Оседловский получил «четыре». Это было уже чересчур! Мы с Барчиком стали назло рисовать не то, что на доске, а свое, на вольную тему. Мы расписывали целые картины и неизменно получали за них «два». И как-то незаметно одноклассники перестали считать нас «художниками». Ведь большинство сами теперь имели по рисованию «пятерку» (а раньше эту отметку заработать было очень нелегко). Некоторые поговаривали, будто они всегда рисовали хорошо, но прежний учитель занижал им оценки.

– Просто вы с Барчиком были его любимчиками, – заявил нам Колька Оседловский.

К урокам рисования, которые я до этого так любил и ждал с нетерпением целую неделю, я стал относиться, как Колька. И если, к примеру, урок отменяли, я замечал, что радуюсь, как он.

Барчик же, чтобы не испортить себе оценку за год, стал срисовывать с доски. А еще он помогал Наташке раскрашивать ее узоры, так что скоро и Наташка сделалась пятерочницей по рисованию.

А я скучал и почти ничего не делал. Я и для себя перестал рисовать. И все мои прежние рисунки постепенно порастерялись. И только уже учась в десятом классе, я обнаружил, что один из них всё же сохранился, мой рисунок с грибами. Он висит у Наташки дома, над ее письменным столом.

Формула гениальности

Рассказ

Шестиклассник Семен Никáков утер рукавом вспотевший лоб. «Кажется, я на пороге великого открытия», – подумал он с нарастающим внутренним трепетом. Он даже зажмурился на несколько секунд, точно ужаснувшись самих этих слов: «великое открытие».

Немного успокоившись, он покосился на сидящую с ним за одной партой Светку Мямлину. Пишет, усмехнулся он, и не подозревает, что рядом с ней совершилось событие огромной научной важности. Трудно даже представить, какой важности! Ну, может, не такой важности, как открытия Ньютона или Пифагора… А может, и такой. И уже не в силах ждать окончания урока, Семен лихорадочно заерзал на сидении.

Едва грянул звонок, Никаков первым вскочил на ноги.

– Внимание! – выкрикнул он. – Научное открытие! Определение гениальности человека по размеру лба!