Павел Шилов - Русское авось Страница 5

У деревенских людей сердце обливалось кровью. А Куприянов с горящими глазами заговорил: « Чего раскисли? Мы не имеем права жалеть воров. Если каждый будет брать, хотя бы по одному колоску, знаете, во что это обернется? Сейчас за ней приедет милиционер. Будет открытый суд, чтобы всем было неповадно брать колхозное.» – «Простите, люди, бес попутал, дети малые есть хотят.» – выла женщина, ползая у людей в ногах. Но Куприянов только ехидно улыбался: мол, заюлила хвостом, когда его прижали – гадюка. Откуда у него было столько злобы, понять невозможно. Вскоре приехал милиционер. Аграфена ломала себе руки и умоляла народ и председателя. Но председатель был глух, а народ бессловесен. В тюрьме Аграфена покончила с собой, а ее ребятишек отправили в детдом. Не могла она выдержать этого надругательства над собой. Потом он парня посадил лет четырнадцати, который залез в колхозный сад. Намотали парню порядочно, где-то лет десять. Пришел он, вскоре женился, да и умер, не прожив с молодой женой и года. Чахотка. Конечно, я говорю не все, а только то, что засело глубоко в памяти. Гордый он был и непреступный, но все же его Бог наказал. Нашли Куприянова в сточной канаве обезображенного до такого состояния, что было трудно узнать. Да ты об этом сам знаешь. Слух прошел, что это дети Аграфены Смирновой отомстили за мать, но доказать это никто не мог. Убили и убили, а кто?.. У старух языки досужие: мол, что посеял, то и пожал. Бог покарал нечестивца. Куприянов и Кочин – одна кровь. Что-то есть в их генах мерзкое, а вот что? Ну, никак не пойму, чтобы сказать определённо.

Денисов обнял зятя, затем потянулся до хруста в суставах и продолжал:

– И попали мы в полк, где командиром был Григорий Забегалов, комиссаром Пётр Кочин. Они были друзья детства. Сидим мы с Иваном в теплушке, ведём разговоры: «Да дела, – качает головой твой отец, – вон наш полковой комиссар тот вообще герой. Он всегда был такой, вспомни его в деревне». Я ответил, дескать, чем это плохо? Иван ответил: «Конечно, если с царём в голове». Он показал на висок пальцем и крутнул им: мол, чуть-чуть с чудинкой. Не гневи Бога, Ваня. Не надо осуждать комиссара перед боем. Мы простые люди, да и Петька, может быть, уже не тот, учился, женился, с умными людьми встречался, сын у него Игорёк в деревне живёт. Так что! Я думаю, ты простил его. «Сын у меня совсем крошка на руках у Маши остался. Как они хоть там живут? – вздохнул протяжно Иван, – знамо дело, им нелегко, но что поделаешь – война». У тебя хоть сын остался, а у меня никого. Убьют и всё. Я даже девичьих губ не целовал, признаюсь. Любовью обзавестись не успел, а так не мог. «Ты у нас был всегда привередлив – девушка тебе не девушка, – пошутил он. – Татьяна Осипова чем не девка, всё при ней. И, кажется, к тебе неравнодушна». Скажешь тоже, – ответил я ему. – «Ладно, ладно не красней как красная девица. Ты, как-никак, всё же воин. Ничего особенного у меня уже всё это было. Люблю свою Машу. Сам знаешь, сколько за ней побегал, от ребят по получал. Однажды так измолотили, что домой уйти не смог. Спасибо Маше отыскала, домой притащила. Красивая она у меня: взгляд, походка, характер», – выталкивал из себя Иван. – Я ему говорил, мол, видимо, не один ты любил, вот и били. – «Знамо дело, не один. Петька Кочин главный соперник. По его указке я, наверное, и был бит». На какое – то мгновение он замялся. Мне показалось, что он уснул, потом я услышал его взволнованный голос: «Боже мой, Маша! Куда же ты?» – Ваня, ты чего? – сказал я ему, не поняв случившегося. Он ответить не успел. Поезд уже остановился. Мы стали выскакивать на перрон, строится.

Солнце жарило. Дышать было нечем. А впереди гудела и содрогалась от взрывов бомб и снарядов земля наша. Ни чья-нибудь земля, а наша, русская. И, кажется, что сама земля гневается от неслыханного на ее груди изуверства. И течет кровь русская и немецкая. А кому это нужно? Для того ли земля рождает людей, кормит, поит, одевает. И гибнет-то самая сильная часть человечества. Не может земля-кормилица с этим смирится. Она ропщет и стонет. Хочет открыть глаза людям: мол, смотрите, какая я красивая, очнитесь. Разве не для вас я цвету? Но люди, ослепленные яростью, избивают друг друга, может быть, вот из-за этой самой красоты. «Эх, люди, люди, все вам мало, – вырвалось тогда у твоего отца, – для чего вы рвете грудь земли? Неужели у вас ум для того и создан, чтобы подрубать сук, на котором сидите?» – «Эй, земляки, и вы здесь? – раздался голос Петра Кочина. – Наворочаем теперь фашистам. Долго будут помнить».

Он тепло поздоровался с нами и вздохнул. Мне показалось, что он хотел спросить о своей семье, но не спросил.

По небу ползли рваные черные тучи. Вскоре все небо потемнело, зашевелилось. Ударил долгожданный проливной дождь, который так сейчас нужен был посевам, земле и всему живому.

– Кстати, – улыбнулся перед строем полковой комиссар Кочин, – к месту сосредоточения придем без помех с воздуха. Уж больно надоедают эти фашистские ассы. Беда от них, да и только. Схватили Родину за глотку, не вздохнуть. Будем стойки. Наше дело правое, Враг будет разбит. Победа будет за нами.

Перетянутый портупеей, Кочин был высок, строен и плечист. По смуглому широкому лицу текли дождинки, устремляясь за ворот защитной гимнастерки. Но на эти маленькие неудобства он не обращал внимания и смотрел в построжавшие лица солдат. Мне почему-то казалось, что он искал в наших лицах отголоски своих дум и стремлений. Он знал, что эти Вологодские, Ярославские и Костромские ребята не подведут. Только бы выиграть первый бой, пусть даже самый незначительный, мало что значивший в этой круговерти города Пскова. Но это уже будет кое-что. Какая-то, но все же победа. Земля своя, она придаст силу каждому солдату. Мы ее хозяева и должны сами вершить свои дела. И смерть фашистам неминуема. Моя Родина ждет от меня победы. В Елизаровке жена, сын, родители. А рядом наша столица и любовь – Москва. Строилась она столетиями, цвела, хорошела, горделиво подняв свои башни вверх. Попробуй посмотреть на лик кремля, и на тебя дохнет такой стариной и чистотой русского бытия, что невольно вспоминается: и монгольское иго на Руси, и Дмитрий Донской, и Иван Грозный, укрепляющий русское государство, и, конечно, многое другое, отчего кружится голова, и к сердцу подступает восторг за тех, кто когда-то жил на этой земле, кто оберегал ее от лютых недругов. Из глубин ее доносится зов предков. Он грозный, непримиримый. Он требует не щадить своего живота во имя Родины и Отчизны. Вам есть, где черпать мужество. Вся жизнь Великой России – это отражение неприятеля. Впитывай, не брезгуй этот кладезь истории. У нас каждый камешек этим дышит. По всей стране и за рубежом покоятся русские косточки. Богатыри нигде не струсили, погибли, но не склонили свои буйные головы перед врагом, Вот они шепчут, кричат, волнуются. Я слышу их голоса, слышу. Они сливаются в один мощный поток, будят во мне святое отмщение за поруганную землю. У меня вырастают крылья, крепнут руки, оттачивается острота зрения для точной стрельбы. В душе один клич – вперёд на врага. Бой должен быть красивым, сметающим всё на своём пути. Шум боя всё нарастает, ширится, гремит. Я слышу его. Он уже заглушил шум дождя, биение моего сердца. Я думаю, что подобное чувство должно быть у каждого из нас здесь стоящих. Вперёд, товарищи! Остановка смерти подобна. Смотрите, весь горизонт содрогается. В этом хаосе ничего не понять. И где там свои, и где враг, но мы разберёмся и поймём. А пока занимайте вот эти окопы, – указал он нам, – отдыхайте, приводите себя в порядок пока не просветлело. А ночевать будем вон в тех окопах, где сейчас находится враг.

Мы стали располагаться. И тут крик Кочина, обращённый к командиру полка Гришке Забегалову: дескать, чего мы медлим, надо с ходу штурмовать, уходят драгоценные минуты, их потом наверстать будет труднее, если будет упущен миг. Немцы не выдержат нашей атаки – это уже доказано с прошлой войны. Психика у них хлипковата и нервы тонкие, не то, что у наших – верёвки.

Понимаешь, Виктор, меня трясло – первый бой. Я посмотрел на Ивана. Его тоже поколачивало, но он старался не показывать дрожи в теле.

Дождь, как внезапно начался, так и кончился. Выглянуло солнце, осветив поле боя, где по всему горизонту тянулись наши и немецкие оборонительные линии, а кругом лежали убитые. Похоронные команды не успевали собирать трупы. Временами раздавались одиночные выстрелы, и кто-то со стоном падал. Боя здесь как такового не было. Обе стороны устали, только снайперы не прекращали своей дуэли, укрывшись в надежных тайниках и следя за противником через оптический прицел.

Я видел, как Кочина сковала предбоевая дрожь, все тело дергалось, будто по нему пустили ток. Он смотрел в стереотрубу на вражеские окопы, но там была полнейшая тишина.

– Повымерли там что ли? – зло сказал полковой комиссар и оглянулся на командира полка. Забегалова.