Александр Снегирёв - Как мы бомбили Америку Страница 5

Мой папаша хоть и вояка, но романтик. Обожает всякое искусство. Даже собрал целую коллекцию репродукций картин из журнала «Огонек». Больше всего меня интересовало изображение женщины в декольтированном платье, стоящей на кровати, к которой подступает вода. Спасаясь от воды, на кровать лезли крысы. Женщина заводила глаза к заплесневелому потолку и страдала. Действие происходило в сумрачном помещении с зарешеченным окном.

Это была княжна Тараканова, заточенная в тюрьму за претензию на родство с императорской семьей. Мне всегда казалось, что фамилия этой дамы как-то связана с существами, лезущими на кровать. «Ведь не только же крысы спасались, тараканы наверняка тоже, просто их не видно», – думал я.

На мой десятый день рождения отец подарил коллекцию мне со словами: «Я задел сделал, продолжать тебе». Я полюбовался какое-то время утопающей княжной и вскоре забросил собирательство.

Кроме репродукций из «Огонька» отец любит музеи. Любые. Поначалу мы посещали только краеведческие развалюхи провинциальных городков, в которых квартировал отец. В каких музеях и музейчиках я только не был, и в Иваново, и в Торжке, только в Афганистане отметиться не довелось. Туда мы за отцом не поехали. Он вернулся, привез видик, и вскоре его направили в академию Генштаба, в Москву. В столице папашу совсем понесло. Кости допотопных мамонтов сливались у меня с шапкой Мономаха, старинное оружие путалось с чучелами первых космонавтов Белки и Стрелки. Однако кое-что мне из этого вихря вынести удалось. Я полюбил искусство, точнее живопись. Пропустить Метрополитен было бы преступно, да и отец наказал заглянуть вместо него. На его пенсию в Штаты не съездишь. Мы выпили пива и через сорок минут стояли на белых ступенях красивого здания у Центрального парка. Это и был музей Метрополитен.

Охранники попросили открыть сумки. Дама в белой рубашке отпрянула, начав было рассматривать Юккин скарб – ее ведь не предупредили насчет шапочки. Дама зажала нос и попросила меня открыть сумку. Я подчинился. Дама снова поморщилась и велела проходить. Мы улыбнулись и ступили в храм искусства. Теперь я знаю, как можно, будучи террористом, надувать чувствительных секьюрити западного мира.

Давно я не получал такого удовольствия от музея. Юкка, безразличный к прекрасному, и тот трепетал. Тем более каждый билет обошелся нам всего в доллар. Платить можно было сколько угодно, минимальная цена за вход составляла четвертак, но мы решили не жмотничать и выложили по целому баксу на рыло. Меня ждало потрясение. На старых репродукциях из «Огонька» краски картин были другими, в подлиннике картины выглядели иначе. То, что я считал синим, оказалось лиловым и бирюзовым, а красное и вовсе было нежно-розовым. Я не сразу узнавал своих кумиров и в итоге понял, что любил другую мировую живопись. Но и эта, настоящая, мне тоже очень нравилась. Я получал буквально физическое наслаждение. Сначала туманные пейзажи Коро, потом рациональный Сезанн, затем безумный принц Ван Гог. Ирисы и розы, страстные и желанные, словно прогуливающиеся по центральной улице столицы и разодевшиеся по этому поводу в пух и прах девчонки с окраин. Я засмотрелся и покраснел, когда они заметили меня. Большеногие таитянки Гогена, розовые толстушки Ренуара, изящные дамы Моне, праздничная Венеция Каналетто… А дальше, дальше Лихтенштейн со своими комиксами про смельчаков, бомбивших Вьетнам, латиноамериканский мужчина в костюме-двойке, склеенный из пластмассы и железа. Перед изогнувшейся в истоме монмартрской сучкой Модильяни я просидел полчаса. Хотя, может, я просто устал. Отцу я решил не рассказывать о своем открытии. Ему вредно нервничать. Пускай думает, что цвета у картин такие же, как в «Огоньке».

– Сколько прекрасного! – выдохнул я, переполняемый восторгом. Мы вышли из музея на белые ступени. – Какая концентрация прекрасного! Боже, я изнемогаю от любви к прекрасному! – Обессиленный, я опустился на мрамор, истертый тысячами ног. – Искусство – великая тайна! Сколько тайн хранят эти стены!

– Тайн… – скептически повторил Юкка и закурил. – Я слышал, в Москве на стройках новых домов мертвых гастарбайтеров замуровывают в стены, чтобы с похоронами не возиться. Вот это я понимаю, тайны в стенах.

– Это как? – мое возвышенное настроение как ветром сдуло.

– А так, мне знакомый архитектор рассказывал. А ему один прораб, по пьянке. Строителями в основном всякие чурки вкалывают, без роду и племени. Вроде как мы здесь. Работают нелегально, естественно. Строительным компаниям не выгодно их оформлять, налоги, тягомотина. Ну вот и прикинь, если такой чурка упадет с лесов или помрет от воспаления легких, куда его девать? Он же нелегально работал, регистрации нет. В моргах взятки давать дорого, вот они их просто в опалубку сваливают и бетоном заливают.

– А как же пустоты?

– Какие пустоты?

– Ну, тело ведь усыхает, и образуется пустота. Здание может рухнуть.

– Они же не лохи, у них там инженеры деньги получают, все рассчитано.

Мы помолчали.

– Живешь так в дорогущем пентхаусе с видом на Храм Христа Спасителя и не знаешь, что у тебя в стене, между кухней и гостиной, как раз за свадебной фотографией, азиатский чувак замурован…

– Да уж…

– А ты там трахаешься, бухаешь, детей растишь… – тут меня осенило. – Это же как в Помпеях!

– А что в Помпеях? – не понял Юкка.

– Там, когда раскапывают пепел, которым город завалило, находят пустоты, повторяющие форму человеческих тел. Кто застыл, уклоняясь от лавы, а кто в постели с женой, проснуться не успел. Тела давно истлели, а пепел окаменел. Теперь туда заливают гипс и получают фигуры древних людей.

– Круто!

– Прикинь, через тысячу лет Москву будут раскапывать археологи и найдут руины таких домов, а внутри пустоты из-под мертвых чурок. Круто, да?!

– Ага! Скажут, вот типичный житель древней Москвы. В ту эпоху у обитателей этого города была традиция хоронить мертвецов в стенах своих домов…

А еще этот прораб говорил, что чурки у него каждую неделю требовали живого барана.

– Зачем?

– Ну они же мусульмане.

– А…

– Короче, он привозил им барана прямо на стройку, они набивались в какую-нибудь недоделанную квартиру, резали барана, разводили на полу огонь и готовили плов или шашлык! Кровища, говорит, лилась рекой.

– Ну, это уже гон!

– Я тебе клянусь

– Если так, то современные дома – это какие-то языческие храмы; в них и хоронят, и жертвы приносят, и ритуальные пиры закатывают…

По гранитным тротуарам стучали каблучки безразличных красавиц, солнце ярко светило, а наши шансы выжить в этом прекрасном городе стремительно сокращались.

Юкка снова купил газету. Там он нашел объявление центра по испытанию новых медикаментов. За участие в экспериментах обещали неплохие деньги. Я обнаружил, что натер палец. Пришлось замотать пластырем, отчего он стал похож на египетскую мумию.

Пиво и мандала

У Юкки был целый список хостелов. Он угробил несколько четвертаков, пока говорил с портье каждого из них по телефону. Наконец в одном обнаружились свободные койки. Туда мы и отправились. По дороге заехали в Чайна-таун. Пожрали и затарились блоком «Чинтао».

В хостеле оказалось, что алкоголь пить запрещается. Унылое место в черном Гарлеме. Вокруг сплошь черномазые; стучат об асфальт баскетбольными мячами и орут. Прохожие норовят задеть плечом. Все, включая древних старух, недоброжелательно смотрят вслед. Один раз мелькнула белая физиономия, да и то в полицейской тачке с наглухо задраенными окнами.

Мы отправились в сортир и сбили пробку об угол мусорного бака. Решили сэкономить и выпить бутылку на двоих, закрывшись по очереди в кабинке. Я вызвался первым. Заперся, приложился к горлышку. Тут мне стало смешно.

Я увидел себя со стороны, топчущимся возле унитаза с бутылкой пива. Увидел Юкку, пыхтящего от нетерпения за дверцей. Смешно, что я, как восьмиклассник, тайно пью пиво в тубзике, затерянном в черных кварталах Нью-Йорка, норовя отхлебнуть больше положенной половины бутылки. Я заржал в голос, поперхнулся и пукнул.

– Сань, ты че? – хихикая, поинтересовался Юкка.

Тут со мной сделалась истерика, и я сполз на пол, давясь пивом и соплями. Вспомнилась начальная школа, когда на завтраках в столовой все пили компот и неизменно ржали. Компот лился через нос, а я, пытаясь затянуть его назад, наглатывался соплей. Со мной такое класса до десятого случалось.

Видать, Юкка понял, что дело плохо, и выломал хлипкую дверцу. Увидев меня на полу, бьющимся от хохота и конвульсий головой об унитаз, Юкка вырвал у меня почти опустошенную бутылку. Он жадно присосался к горлышку, и его кадык так и заходил, пропуская внутрь организма драгоценные капли.

Вытерев локтем сопли, а футболкой слезы, я встал.

– Ну ты и сука, – рыгнул Юкка.

– Сори, чувак, очень смешно стало, и я лишнего хлебнул, – оправдывался я.