Александр Филатов - Список Магницкого, или Дети во сне не умирают Страница 5

Дабы сохранить лицо, Элтон выдвинул версию, что каверна Михайловской зарубцевалась. Видимо, за ночь. Михайловская и далее осталась в общей камере. Главное, чтобы она сама ничего не заподозрила, а то еще поднимет шум! Михайловская покуривает, подкашливает и… противится выписке. Не хочет уезжать в СИЗО-6. Там кормят хуже! Что ж, выходит, инспектора, сестры и главврач всего не съедают.

19.06.09

Небезызвестная Балкина объявила себя беременной и написала заявление с просьбой вывести в город на аборт. Хотела «раскумариться» сменой обстановки. Я предложил тест. Но в аптеке тестов нет. К несчастью Балкиной, тест оказался в сумочке сестры Кроликовой из Королева. Балкина не беременна! Элтон поражен. Он, одиночка и пед, про тест не догадался.

Вчера вышел на работу антилидер нашей психбольницы Чингис. Столкнулся с ним сегодня – вчера прокатился в РУДН разузнать о курсах для получения отсутствующего у меня сертификата психиатра. Сидели в офицерской столовой: салат, суп и три хлеба за 23 рубля. Чингис раскрывал страшные тайны: Элтон сосет и лижет у больных. Будто бы и медсестра, вбежав ночью в незапертый начальственный кабинет с сообщением, что кому-то из больных плохо, застала Элтона мастурбирующим смотрящему. Чудовищная правда, к чему ты?! Лучше поглощать пищу спокойно.

Чингис приглядывается ко мне: нет, у меня с Элтоном ничего нет. Когда-то традиционная мужская ориентация помешала моей работе в кино. Уже в стенах ПБ за чаем Чингис снова вставил съемный передний протез: «Так оно и было». Каждый «факт» юный фельдшер Дымов подтверждал качанием ноги: «Все знают!»

Фельдшер ушел, а Чингис раскрыл мне свою родословную. Он – славный потомок Чингисхана. У Чингиса великие предки. Да и близкие родственники не подкачали. Есть снимок деда, где он сидит на лавке между Лениным и Сталиным.

Дед присоединил Бурятию к России. Сейчас Чингис добивается восстановления памятной доски на доме на Арбате, где жил дед. Доску сняли, когда деда репрессировали.

Чингис отказывается идти работать во II-е отделение, где мрут больные. У Чингиса есть основания: контракт на I-е отделение. У меня контракт на II-е, но я почти три года проработаю на I-м. У Чингиса существует и иная причина. В прошлом году он проколол пролонгами одну «неуравновешенную, кидавшуюся даже на смотрящую по камере». Смотрящая не кормила «неуравновешенную», привязывала к кровати и в конце концов забила до смерти ударами сковородки по голове. Такова версия Чингиса.

Медуправление УФСИН разошлось с ним, подстрекаемое Элтоном, злейшим антиподом монголоида. Устроили показательный процесс. Всех врачей ПБ и изоляторов собрали в управлении. Чингиса заставили подняться на трибуну и объяснить собравшимся, почему он назначил пролонг шесть дней подряд при рекомендуемой дозе одна ампула в месяц. И вот теперь накануне нового отпуска О. В. Чингис не хочет идти во II-е отделение «прикрывать ее неблагодарную толстую жопу».

До педераста пятнадцать лет Кошкиным домом руководила активная лесбиянка осетинка Валерия Линкоровна Бероева, «баба мафиозная». С замом Наташей жила. Ходила по ПБ павой, руки за спину. Дабы «разоблачить извращенок», опера их до съемной квартиры «вели». Дверь захлопнулась, а что внутри было – покрыто мраком.

Чингис, заложив руки за спину, торжественно поднимается по темной, заплеванной лестнице Кошкиного дома. Часто он останавливается, чтобы через плечо бросить мне, поднимающемуся следом, очередную разоблачительную реплику. Перистый серый чуб на лысеющей черной голове в сквозняке встает дыбом, тень решетки ложится и сбегает с измученного двумя работами скуластого лица. Бероева уволилась и с любовницей укатила в Кисловодск или Пятигорск. Античные призраки выходят из бугристых стен воплощенного коллективного бессознательного нашего здания…

А до Валерии Линкоровны, правившей Кошкиным домом восемь лет, главным врачом был Сергей Васильевич. Про него помнит лишь работающая в Бутырке пятый десяток медсестра Альбертина Михайловна.

Мы в отделении. Стоит перед нами артист Элтон Джон. По лицу Чингиса Элтон читает, что тот мне говорил. «Я в управление!» – Элтон убегает.

Следует демарш на нашу с Чингисом близость: запланированные посиделки на День медика сорваны. Элтон не желает дышать одним воздухом с Чингисом еще и в праздник. Напрасно, оставив машину, я приехал в Бутырку своим ходом. Симпозиум, т. е. попойка, отменен.

Гиммлер приходил умиротворять. Кажется, занял сторону Чингиса. Меня поздравил с Днем медика через губу. Магницкий воздаст!

Элтон продолжает давать больному Ирмакову экспериментальные таблетки из Серпов. За каждую таблетку лично расписывается в листах назначений. Сестры жалуются на допработу – носить листы в кабинет. Науку ленью не сделаешь. Когда Элтона нет, сестры хитрят. Зовут зэка-санитара подделать почерк начальника.

22.06.09

Жидаев, новая пассия Элтона, ало-губастый, высокий, гибкий, как пантера, больной, накопил выписанные ему таблетки и выпил разом. Отравился не до смерти. На пару с ним «вскрылся» его сокамерник серийный убийца Хучелидзе. Переведенный в другую камеру Жидаев опять отравился. Снова не до смерти. Хучелидзе, соперничающий с Элтоном за сердце красавца, «вскрылся» повторно, требуя возвращения Жидаева в двушку, где они вдвоем сидели. Вызываю Хучелидзе, стыжу. Тот сначала жалуется на нестерпимое желание убить человека. «Кого?» – «Сейчас – вас». Хучелидзе кладет огромную, он большой человек, перебинтованную от многочисленных порезов волосатую руку на мою безволосую. Мы вдвоем. Никого нет. Хучелидзе рассказывает, «как все началось». Мальчиком он присутствовал на вскрытии то ли отца, то ли дяди. А Жидаев? Ты из-за перевода его в другую камеру вскрылся? Да нет же! Я вскрылся, потому что опер Сергей Григорьевич мобильник у меня отобрал. Я за этот мобильник ему каждый месяц по тысяче рублей платил. Деньги приходилось отбивать, и на прогулочном дворике я давал другим больным звонить. Молчи! Молчи! Понимаю, почему двушку Хучелидзе, она имеет общую стену с «кабинетом» Элтона, никогда не обыскивают. Инспектора на утренней поверке в камеру Хучелидзе даже никогда не заходят, боятся найти трубку, освященную опером ПБ. Но Сергей Григорьевич столь строг? Прячется за строгость? Что же в этой больнице один я, дурак, взяток не беру?

24.06.09

Хучелидзе выдвигает и другие требования. Сергей Григорьевич должен вернуть цветной телевизор и заныканную упаковку циклодола. Циклодол – корректор нейролептиков. Циклодол – золото отечественных психбольниц.

Не имею информации про телефон, а вот телик Хучелидзе, полнокровному бородачу в расцвете сил и лет с зелеными в крапинку глазами в разные стороны, вернули. Циклодол? Про то не ведаю.

Опасливо «долгожданная» комиссия медуправления УФСИНа наконец явилась, я уже собираюсь домой. Меня рвет из ординаторской позорно бежавшая О. В. Наталья Филипповна, главный психиатр УФСИН, не Настасья Филипповна, но та же фригидность, замаскированная на этот раз не под страсть, а под должностное рвение. Воплощенная ответственность. Представляю ее маленькой девочкой, которую училка спрашивает, кем она хочет стать. Пятиклассница Наталья Филипповна отвечает твердо, покачивая серыми бантами: «Хочу стать полковницей и инспектировать дурки!» Я издалека вижу ее затянутую в мундир стройную фигуру на чуждых форме и месту двенадцатисантиметровых каблуках. Страшна, ретива, секс подавлен до отрицания. В жилистых руках пятидесятилетняя изголодавшаяся женщина держит историю болезни бомжа Сороки. Диагноз: «Абстинентное состояние, синдром отмены алкоголя с делирием» (белая горячка, в просторечии – «белка»). Мутными глазами, абстрактной ко всем мужчинам, как на полотнах Магритта, ненавистью Н. Ф. сверлит меня, почти подбегающего. «Как вы смеете подходить ко мне, держа руки в карманах?!» – кричит она мне. И я, оробевший, делаю вид, что перепуган еще больше. Краем глаза замечаю бледные, перекошенные ужасом фейсы Крабова и поодаль стайку сестер. Элтон отсутствует.

Докладываю о Сороке, значительно более придумываю, чем вспоминаю, что с ним. Тайком любуюсь фигурой Н. Ф. Но рожа! Неудовлетворенность подполковницы захлестывает. Чтобы не прочитала неуместное желание, отвожу глаза, бубню, лаская взглядом кольцо разведенной на левой венистой руке. Филипповна «заряжена», она неистовствует: «Как часто я смотрю больных?» Реально делаю обход каждое утро. Честно: знаю не всех. «Что с ногами Сороки?» Боже, что с его ногами, прошедшими теплотрассы и вентиляторы метро, отогревающими отморожения?! «На изъязвления мы накладывали повязки с мазью Вишневского. Я назначил фуросемид против отеков», – лопочу я. Вольнонаемный, без погон, а сломался. Слышу и стыжусь собственной просительной интонации. «Фуросемид в повязках? – издевается Н. Ф. – Профессионализм ваш ясен!»

Н. Ф. превращается в Наполеона. Она заходит в палаты. Садится белым накрахмаленным халатом на потерявшие любой известный цвет завшивленные постели. Она берет больных (мужчин) за руки. Она жалеет убийц, грабителей и насильников. Она желает им здоровья. Она пеняет врачам, ее врачам, поскольку она главный психиатр системы, что «закололи мальчиков». Персонал не понимает, не любит тех, кого жалеет Н. Ф., но ненавидит того, кого ненавидит Психиатр. Ненависть популярнее и понятнее любви в Кошкином доме. Гиммлер первым ненавидит меня, поверженного, зато верноподданнически пожирает глазами Н. Ф.