А. Трифонов - Малыш и Горемыка. Рассказы Страница 5

Однако же через два дня он собирается с мыслями и обрушивает весь свой гнев и раздражение на пребывающих в невинном неведении своих дворовых – мужиков и баб. Надобно нам тут сказать, что, несмотря на всю твёрдость убеждений Николая Михайловича сохранять уложения старых законов и старые устои, дошедшие до наших дней и доставшиеся нам со времён глубокой старины от далёких предков, и в том числе крепостное право, в своих непосредственных сношениях со своими дворовыми всегда оставался милостив и никогда не допускал излишних жестокостей при всех случавшихся порою их провинностях.

В теперешних же своих обстоятельствах дошёл до неистовства. Собрав всех дворовых перед крыльцом барского дома, сам же поместившись на балконе и то и дело охаживая плетью его ни в чём не повинную перекладину, в самых гневных словах и тонах обратился к собравшимся со следующими словами:

– Знаете ли вы, что из моего родового дома, из моего кабинета украдена рукопись, ценю которую выше собственной жизни? Как же вы, мои холопы, смогли дозволить такое! Как не уберегли вы жизнь своего барина!

При таких его словах холопы шибко призадумались, оказавшись сбитыми с толка и не понимая, что это такое означает.».. …Не уберегли жизнь своего барина!..», когда барин-то вон он, стоит себе перед ними живёх-здоровёхонек, но уже вскоре разъяснились между собой, что, по всей видимости, это есть не что иное, как то, что барин ихний заболел тяжкой, смертельной болезнью и, дескать, они-то сами его и заразили. От этих всех неутешительных умозаключений они не на шутку опечалились, ведь своего барина они любили.

А Николай Михайлович в это время, продолжая крушить перекладину, добавил к уже им сказанному следующее:

– Теперь же берегитесь, вы получите такое наказание, что даже внуки ваши будут помнить, как следует беречь и оберегать своих господ! – После этого он уже конкретно уточнил, что от них, собственно, требуется: Если за два дня вы не отыщете украденную у меня великую ценность…

В этот момент дворовые с облегчением поняли, что их барин не так уж и болен, а ему нужна лишь какая-то драгоценность и об ней им надобно у него хорошенько полюбопытствовать, но пока смолчали, боясь его гнева и надеясь узнать это у его управляющего при удобном случае.

– Если же вы за этот срок не дознаетесь, кто оказался тем негодяем, который посмел покуситься на эту единственную мою великую ценность, тогда каждый третий из вас будет запорот до полусмерти! Поручив управляющему проследить исполнение своего приказа, Николай Михайлович отправился в свой кабинет, в котором запершись посвятил остаток дня запылённой бутылке португальского портвейна, доставленной ему из старых его запасников, сохранявшихся ещё c прадедовских времён, к коим по своей ежедневной занятости давненько не прибегал. Дворовые же, пригвождённые невиданным доселе гневом своего любимого барина, долго стояли понурясь, наконец, придя немного в себя и с большим трудом собравшись с мыслями, решились учинить пристрастный допрос каждому из своей среды, чтобы докопаться, кто же из них мог решиться на такое злодейство.

Единственной, кого они решили оставить в покое от волнительного и пристрастного дознания, была кроткая и тихая Прасковьюшка, никто из них не решился потребовать к выяснениям и её, так как и подумать никто из них не мог, что такая чистота и кротость может решиться на подобное злодейство.

А в это самое время виновница всего переполоха… Нет, милые мои, не могу назвать её, мою голубушку, таким прилипчатым и гадким словом, коли она самая настоящая жертва обстоятельств. Сама же Прасковьюшка дожидалась лишь одного: когда все разойдутся, и только-только это случилось и едва лишь барин скрылся в своих покоях, она подошла к управляющему и призналась ему во всём, то есть что это именно она-то и есть виновница всего cлучившегося. Тот, в свою очередь, немедленно поднялся на второй этаж к барину и доложил, что кража уже раскрыта и преступница найдена. Николай Михайлович, едва успевший сделать всего несколько глотков превосходнейшего портвейна и уже было настроившийся на длительные возлияния, был даже немного раздражён такой излишней поспешностью, но преодолел себя и велел немедленно представить преступницу к себе и, оставшись с ней наедине, долго глядел на едва удерживающую слёзы Прасковьюшку, не понимая, для чего и как столь невинное существо могло решиться на столь тяжкое преступление. Гнев, было закипевший в его груди, он до времени сдержал, и единственное, что смущало его в разрешении этого дела, был вопрос: «Почему?». Наконец он и задал его Прасковьюшке.

– По глупости, барин, хотелось на буковки посмотреть, – еле собравшись с мыслями, отвечала она тихим голосом.

– Да уж не наговариваешь ли ты на себя, милая?! – в великом сомнении спрашивал Николай Михайлович не в силах поверить, что вот это нежнейшее существо, зная, какое наказание ожидает похитителя барского добра, могло совершить подобное. – Способна ли ты на этакое дело?

– Способна, способна, барин, – только и нашлась она что ему ответить, но Николай Михайлович, будучи натурой высоких чувств и романтического склада души, всё более и более убеждался, что злодея искать следует не здесь, а стоящая перед ним едва удерживающая слёзы девица лишь случайная жертва в чьих-то руках, поэтому допрос продолжился ещё некоторое время. После длительных увещеваний, расспросов и понуждений, в которых говорилось, что барину требуются не невольные соучастники кражи, а её главный зачинщик, истина наконец восторжествовала. Прасковьюшка не выдержала мучительного для её чистого сердца давления дознания и словесного мучительства, расплакалась и постепенно рассказала, откуда пришла затея с кражей.

Так что уже поздним вечером того же дня Карамзин был осведомлён обо всём «механизме» кражи и её настоящем зачинщике. Несколько дней он обдумывал и решал, как ему следует поступить с главным вором, но, так ничего и не решив, на утро следующего дня, едва дотронувшись до завтрака, приказал закладывать коляску и уже в девять был на дороге к имению Роговицкого, имея твёрдое намерение вызвать мерзавца-похитителя на дуэль.

Что же Роговицкий? Судьбе было угодно распорядиться таким образом, что накануне поездки Николая Михайловича он после длительной горячки и смятения рассудка в поисках способа вернуть хозяину его украденную рукопись не нашёл ничего лучшего, как покаяться в совершённом, перед соседом. Для чего на следующий же день наметил съездить в стан врага. Так что он находился в пути на той же дороге и в то же примерно время, имея при себе все похищенные бумаги и твёрдое намерение передать себя в руки сиятельного вельможи. И таким образом, неизбежно происходит их встреча, совершенно неожиданная как для одного, так и для другого, экипажи останавливаются, и в первую минуту каждый из них из-за внезапности случившегося не находит слов, так как все приготовленные заранее слова выскочили из головы, будто их и не твердили, и не повторяли бессчётное количество раз накануне, один в припадке раскаяния, другой в буре негодования.

Первым находится Роговицкий, который вылезает из экипажа и раскланивается со словами:

– Так точно-с, милостивый государь, перед вами первостатейный подлец, похитивший из ложного возомнения у вас неоценимое творение разума, в чём перед вами же себя полностью изобличаю. Истинно-с из одного подлого стремления навредить и посмеяться над никчёмной пьеской, но полностью посрамлён-с, не ведал, на что покушался. Отдаюсь в ваши светлейшие руки, приму любое наказание.

После этих неловких покаянных слов Роговицкий немедленно возвращает Карамзину всё им похищенное – рукопись и остальные все бумаги с удостоверениями в их полной целости и сохранности, после чего умолкает, ожидая решения и возможной кары со стороны пострадавшего.

Теперь Николай Михайлович оказывается в большом затруднении, Каких-то ещё несколько минут назад он весь кипел от гнева в твёрдом намерении жестоко наказать Роговицкого – вызвать на дуэль, пригвоздив тем самым его как похитителя, ожидая в свою очередь от него в ответ чего угодно – насмешек, яростного отрицания вины и прочего в том же духе, но никак не смирения и откровенного признания вины. Но когда сам виновник причинённой ему столь тяжёлой душевной раны предал теперь себя сам в его руки и смиренно стоит перед ним, ожидая его решения, горячее его сердце постепенно остывает.

– Полноте, я вас прощаю, – после длительного раздумья наконец говорит он Роговицкому, – рукопись у меня, и я смогу завершить труд всей моей жизни.

– Нет, не могу никак принять-с, не достоин вашего великодушия, преступил черту дозволенного и не могу рассчитывать на снисхождение. Должен понести кару от государя императора, вторгся в недозволенное и потому подлежу закону! – в каком-то исступлении повторяет Роговицкий. Эта его самоотречённость ещё более трогает Николая Михайловича, который и сам был натурой возвышенной и чувствительной, склонной к некоторой экзальтации и порывам сердца. Поэтому и им овладевает высокий душевный настрой, и он со всем своим даром изображения сердечного трепета и мастерством принимается разубеждать своего ещё недавно врага покончить с самоуничижением и готовностью понести наказание за содеянный им проступок. Всё это он обрамляет и усугубляет только что им самим изобретёнными условиями и оговорками, чтобы Роговицкий быстрее пошёл на попятную, первое из которых – в меньшей степени употреблять жестокости при наказании своих крепостных, а второе – продать ему Степана, умолчав о своём тайном желании женить его на Прасковьюшке. Как не жаль было Роговицкому расставаться со своим искусным плотником, но в теперешнем своём положении он готов был и не на такие жертвы. Словом, мои государики, постепенно проштрафившийся полковник оживает духом, понимая, что конфликт каким-то чудом улажен, и даже между обеими сторонами завязывается что-то вроде дружеских отношений, и впоследствии они по-соседски обмениваются визитами. Вместе с тем Карамзин продолжал интенсивно работать над завершением своей «Истории…», и вскоре, к 1818 году, она наконец вышла в свет в двенадцати томах, хотя сама рукопись была уже готова в 1815 году. Тем самым Николай Михайлович упорнейшим многолетним трудом завершил подвиг всей своей жизни, оставив после себя неоценимый труд и показав впервые всем последующим историкам российским, что дают трудоёмкие раскопки в архивах. Несколько слов о том, как сложилась дальнейшая судьба Степанушки и Голубки, после того как они, благодаря возникшей распре между их господами и последующему содействию Карамзина, нежданно-негаданно нашли своё счастье. Восемь последующих лет они прожили вполне благополучно и счастливо, насколько это позволяло их подневольное положение. Но в восьмом годе Степанушка в зимнее время отправился в лес поискать любимые им чурбачки для своих поделок, чтобы порадовать барина, которому был безмерно благодарен за покровительство в его семейном счастье. Но этот его поход оказался опасным, в лесу на него напала стая волков, из коих он убил топором двух, но пал жертвой остальных их сородичей. Не сразу сообщили дворовые Прасковьюшке о случившейся страшной беде, но совсем утаить её они не могли. Узнав наконец обо всём произошедшем, она была сильно потрясена и все последующие дни никак не могла отойти от нежданного свалившегося на неё горя. Промаявшись таким образом три месяца, она тоже отдала Богу душу, оставив после себя четырёх сирот ребятишек.