Александр Образцов - Учитель поэзии (сборник) Страница 5

– А ч-что произошло? – Славу качнуло.

– Сегодня с тобой говорить бесполезно, а завтра… – Зоя встала. – Завтра поговорим.

Назавтра она твердо заявила, что не любит его, что он спился, что они не могут жить вместе, что она подает на развод.

И точно – через месяц их уже развели, как он ни бесился, как ни старался выведать у нее – что? Что произошло?

– Я тебя не люблю, – твердо, неумолимо повторяла она.

И Слава отступил.

Он занял крайнюю комнату у входной двери, где появлялся поздним вечером и уходил рано утром. Он никак не мог решиться заговорить о раз мене, сам не знал, почему. Когда же сказал, то Зоя заплакала. Впервые он видел ее слезы.

– Конечно… – говорила она. – И Сашу таскать по квартирам… и родителей… Из-за комнаты… из-за того, чтобы отомстить… Вам на управление дали комнаты… Конечно, чем взять там, приятнее отомстить…

И он снова отступил.

Потом уже он думал: почему он ей постоянно поддавался? И дошел в своих рассуждениях до каких-то необыкновенных выводов о ее воле, под которой он оказывался, как под асфальтовым катком. Нет, скорее непонятность ее игры завораживала его. Он никак не мог забыть того, что почти десять лет она жила с ним в полном согласии, что все эти годы они жадно любили друг друга по ночам: может быть, из-за того, что все время приходилось таиться? Он не мог понять, как можно щелкать годами жизни, как на счетах – плюс десять, минус десять – и держать в голове, постоянно держать идею использования остальных лет. Это было выше его понимания.

Через месяц по счастливой случайности Слава получил комнату. Но он приезжал иногда к Саше с игрушками – очень привязался.

В последний раз он был там, когда Саше исполнилось три месяца. На кухне сидел лысый добродушный мужик лет сорока пяти в тренировочном костюме и домашних тапках. Мужик удивленно посмотрел на него, затем понял и как-то очень открыто, виновато усмехнувшись, приподнялся с табуретки.

– Юрий.

– Вячеслав.

Зоя ушла в комнату. Теща сидела красная и не смотрела на Славу.

– М-да, – сказал Юрий. – Вот… так вышло… Приехал за семьей…

Он засмеялся все так же виновато, но со сдержанным ликованием.

«Ну и осел, – подумал Слава. – Осел! Куда тебя несет?»

Теперь только он понял все.

Зоя вышла вслед за ним на площадку.

– Мы уезжаем через неделю, – сказала она, глядя прямо в глаза. – Ты понимаешь, что…

– Понимать-то я понимаю, – перебил ее Слава. – Только как понять? Ты что, все это сделала для Родионова?

– Ты с ума сошел! Ты просто… не в себе, – сказала она и пожала плечами. – Надо же… такое придумать!

Слава понял, что она у него в руках. Стоит ему пойти и сказать этому мужику, что его облапошили, как самого последнего деревенского дуралея? Что его квартира в Городе – уже не совсем его квартира?

«Неужели она и это просчитала? То, что я не пойду и не скажу? Или не ожидала того, что я появлюсь?» – так думал Слава в автобусе по до роге домой. Он мгновенно прикинул месяцы – девять месяцев после Северного Кавказа! Даже квартирой она не захотела с ним поделиться!

Что же это за любовь? Что же это за Родионов, которого можно так любить? Что же это за мир? Так ведь не бывает! Не может такого быть! Как он мог десять лет жить с этой женщиной, спать с ней, думать иногда, что она глуповата, и с ней не о чем говорить, разве что зачитывать юмористические подборки из газет и журналов, которые он подклеивал в толстую конторскую книгу, как можно десять лет смотреть в ее глаза и ничего не видеть?

Через полгода он сломал ногу. Соседи по квартире приносили ему хлеб и продукты. Затем стала приходить и готовить сестра соседки, молчаливая женщина двадцати восьми лет. Она работала на стройке. Скоро она забеременела и родила ему дочку. Они поженились.

Но когда он вспоминал свою первую жену, то даже про себя не называл ее по имени, а просто – «бестия».

Бог войны

1.

Мне восемнадцать лет. Когда меня спрашивает о чем-то на улице незнакомый человек, я краснею и говорю такие глупости, что человек смотрит на меня с нескрываемым презрением и тут же ловит кого-то по толковее. Все из-за проклятой стеснительности: мучаюсь сам и мучаю других. У меня длинные ресницы и вьющиеся волосы. Зачем мне это? Муж чина должен иметь мужественную внешность.

Сейчас январь и скоро исполнится ровно месяц с тех пор, как она меня преследует. Это началось после Нового Года. Я возвращался из института около полуночи. Я – студент-вечерник. Мама работает на почте, поэтому мы решили на дневное не переходить. От института до самого нашего дома ходит пятидесятый автобус, но он ходит редко и я в тот вечер поехал с пересадкой в метро.

На эскалаторе все и началось.

2.

Я наступил ей на ногу. Какая-то бабка перед эскалатором затопталась, как будто в воду собралась прыгать, заметалась из стороны в сторону, я отпрянул от этой иногородней старухи, и наступил на ногу Ели завете. Она ойкнула.

– Извините, пожалуйста… – сказал я, и тут меня вместе со старухой впихнули на эскалатор. Старуха вцепилась в мое плечо и мы так поехали, как скульптура. Елизавета плыла сзади и как только меня не называла. Мне удалось освободиться от бабкиных рук уже внизу (народ смеялся над нами – это со мной часто такое случается), я повернулся к Ели завете, чтобы хоть как-то ее заставить замолчать, и она сразу замолчала. Я снова отвернулся, чтобы сойти с эскалатора вслед за прыгнувшей старухой, но она (Елизавета) схватила меня за локоть и снова я чуть не упал.

– Ну-ка, ну-ка! – закричала она. – Что-то я тебя не разглядела!

И она бесцеремонно поставила меня к стене и начала рассматривать. Не вырываться же от этой психопатки?

– А ну, сними шапку, – приказала Елизавета, и сняла с меня шапку. – Ты смотри, неужели сами вьются?..

Тут я вырвался и пошел к поезду. Я не оглядывался, но почему-то был уверен, что она идет за мной. Я заскочил в вагон, двери захлопнулись и придавили Елизавету. Надо было мне разжать двери и вытолкнуть ее, а я зачем-то впустил ее в вагон. С того все и началось. Она начала смотреть на меня в упор, прямо в глаза. А я этого страшно не люблю. Я прошел по вагону, сел на свободное место, достал книгу – учебник «Теоретическая механика» – стал читать. Я пробовал читать, а прямо передо мной стояла Елизавета. Я видел ее желтые сапоги с медными шпорами и блестящий нежно коричневый мех шубки. Я не разбираюсь в женской одеж де, но по-моему, она была одета, как взрослая женщина. Я даже не могу понять, симпатичная она или нет. За весь месяц я ни разу не задержал на ней взгляда, потому что тогда – конец. Тогда она уличит меня в этом и… не знаю, чем это закончится.

3.

Почему-то маме она очень понравилась. Это было в тот же вечер. Она вошла вместе со мной в прихожую и сказала:

– Уфф, ну вот. Теперь я спокойна. А то, вы понимаете, Мария Павловна…

– Мария Петровна, – поправила ее мама, не меньше меня ошеломленная.

– Ну да, конечно! – сказала Елизавета. – Он же такой рассеянный, беззащитный! А время позднее. Знаете, сколько бандитов на улицах? Ну, я пошла. Дело сделано.

И она ушла.

– Кто это? – спросила мама.

– Откуда я знаю? – сказал я, но тут же, чтобы смягчить невольную резкость, немного приврал: – Знакомая одна. Даже имени не знаю.

– Какая решительная, – сказала мама с непонятным выражением.

– Даже слишком, – сказал я. – Суперрешительная.

4.

Через неделю Елизавета уже таскала белье в прачечную.

Если я стану рассказывать сейчас, сколько раз я вырывал у нее ру ку в кино или даже в комнате, когда мы смотрели телевизор, а мама была на кухне, сколько ее записочек я рвал, не читая, то не хватит целого вечера на этот рассказ. От одного, правда, я отучил ее сразу – от привычки лапаться в подъезде. Она, как тогда в метро, поставила меня к стене и с каким-то урчанием схватила одной рукой за талию, другой за шею и впилась в губы.

Я живо завернул ей руку за спину!

Она так зарыдала! Даже извиняться пришлось. В этот момент я чуть было не совершил решающую ошибку: моя рука потянулась погладить ее волосы, но она вдруг вывернулась и укусила меня в ладонь. И я понял, что все ее поступки направлены на обладание. Мне стало страшно.

А мама была в упоении от Елизаветы.

5.

Елизавета вместе с родителями торговала итальянской мебелью. Де нег у нее было столько, что мама смотрела на нее без всякой мысли, с одной только преданностью. Пока воспитывала меня, ни разу не расслабилась, но появилась Елизавета и она потеряла волю. Елизавета приносила шейку, груши, сыры, креветки, фисташки, шоколад и мама каждый вечер ждала ее, нетерпеливо поглядывая на часы. Мне казалось даже, что она облизывалась. Елизавета приносила еще и хлеб, пышный, белый, и масло, сочащееся и желтое. Мама делала стойку – Елизавета заваривала чай, ре зала хлеб, намазывала масло, покрывала его розовой пластиной рыбы…

Да. И сам я любитель солененького. Но я боялся любой формы зависимости от Елизаветы. Я культивировал в себе брезгливость к ее солдатским манерам, громкому смеху, безошибочным рукам. Я старался не оставаться с ней наедине. Но мама, жадно проглотив три-четыре бутерброда, становилась приторно-ласковой, начинала понимающе хихикать и уходила из дому.