Алексей Жак - Дикарь Страница 5

Сергей не испытывал волнения, трепета, только возбуждение от близости женщины. Это передавалось ей, и она прижималась все ближе и ближе к нему. Что чувствовала она? Готовность сдаться? Нескрываемое желание? Невозможность более сдерживаться? Не любовь же?

Наконец она оторвалась, задохнувшись. Он подумал:

– «Что ждать ему от этого приобретения? Что получится с его затеи?»

Он оставил всех друзей в сотрясавшемся ресторане, как дезертир, утянутый сирой кружевницей с поволокой в глазах в черную полотняную ткань ночи. И качающаяся бахрома упавшей занавесы поглотила разыгранную пьесу с дефектным, но лихим сюжетом.

Сергей старался не анализировать происшедшее. Он понимал, что и сам представлял собой загадку, тайну за семью печатями. Романтичный тип, одетый в конверт и сургуч, вскрывать который еще не пришло время. У нее, у них такое же право на ожидание. Чего уж тут анализировать? Что вышло, то вышло.

– «Ладно, – сказал он себе. – Все чудесно».

Чудесно! Всплыло давнее, теплое воспоминание. Связь с этим эйфоризмом, или афоризмом.…

– «Надо же так нажраться»!

– Сергей, ты мне нравишься, – красавица Алена бросила своего кавалера и с завистью смотрела на них.

– Он хорошо целуется, – произнесла Ира. Она сияла в ожидании чего-то большего.

Шикарная Алена полыхала, облитая с головы до ног кристиано-диоро-шанелевым бензином. Почему все пышные красавицы и вызывающе дерзкие милашки зовутся Еленами-Аленами (второе, как производное от первого имени)? Как будто заимствование из сказки о Прекрасной осуществит, овеществит любую женскую мечту и дарует ее – красоту?

Она и впрямь была красива. Суррогатной красотой. Вульгарно-бульварной. Даже животной. Какую не пропустит мимо ни один мужчина. С первого взгляда Сергей испытал тоже, и не только с первого. Пожалуй, она влекла его больше всех, и это было чувство сродни влечению самца к идеальной самке.

…Сергей вспомнил, как все толкались в вестибюле и смотрелись в зеркала, поправляя какую-нибудь деталь в шатком образе. Им было весело и радостно от сознания, что не кончено, не кончено представление. Еще не конец, ликуй, еще будет, будет пиррово продолжение и штрих наваждения, обморока. Ира полулежала на нем. Цепляя слабыми руками замок вертлявого ремня из глянцевой кожи, она сорвала что-то и уронила на асфальт, причем это что-то еле слышно дзинькнуло колокольчиком.

Сергей подобрал, не выпуская ни Ирины, ни букета. Он всем улыбался, как мим. Хотя улыбка не полно отражала его эмоции. Ему действительно было интересно: еще бы, такая игрушечная интрижка, зачаровывающая неизвестность! Однако которая и пугала одновременно.

Но страх уступал более весомому любопытству. Он был подогрет не хуже рысистого жеребца после променада и рвался бежать. Все равно куда, зачем, лишь бы бежать, не застаиваться.

И еще боялся остаться один. Именно одиночество – это он осознал до пугающей реальности в одну из минут вестибюльного ожидания – заграбастало в волосатых уродливых лапах сыромятный бич, хлыстающийся, подгоняющий, принуждающий его к бегу, хотя бы и по замкнутому кругу.

Ира прижималась к Сергею: было не так, чтобы зябко, но тело ее мелко-мелко дрожало и сотрясалось от смеха.

Они дошли до такси с реденькой очередью и стали ждать. Ира повернулась спиной, и Сергей, чтобы не оставили, передумав, глухим бродягой в негритянской ночи, сжал в объятиях девушку с шипованной розой в платье увядшей сирени, сцепив замком костяшки пальцев на талии. Получился второй ремешок из переплетенных человеческих рук с теплым комочком на животе. Он ощущал ее мягкую живую плоть вздрагивающим бугорком сквозь плавящуюся материю.

Его, конечно же, взяли с собой, напрасные были волнения. В раздавшийся «Жигуль» вместились все. Железный каркас трещал по швам, просясь разложиться как карточный домик в не совпавший пасьянс. Но форму сохранил.

Сергей забился в дальний угол, Ира пролезла ему на колени. Рядом устроилась великанша Лариса. Волшебная пара разместилась впереди: Алена ловко переползла во время движения с заднего сидения на колени к своему кавалеру.

– Послушайте… Вас как зовут? – подобравшись, как наседка на насесте, вдруг не с того, не с сего обратилась она к шоферу.

– Геннадий, – улыбнулся тот.

– Тогда, Гена, у тебя стаканчика не найдется?

– Найдется, – как будто обрадовался он.

– Так чего мы сидим!? – заторопилась красавица, заерзав на коленях школьного приятеля, вольно разместившего руку с волшебной ладонью в путающихся белых складках.

Тотчас, отразившись от фонаря, сырой мостовой, ветрового стекла, зеркальца заднего обзора, лучик засиял многоцветным калейдоскопическим узором в гранях передаваемого по рукам походного, явно неинвентарного сосуда. Давясь, забулькала бесцветная влага с резким запахом, еще холодная, не успевшая нагреться горячим прижимом тесно посаженных тел.

Ира пила первой, не дрогнув, не закусив. Когда наступил черед Сергея, его чуть не вывернуло наизнанку. Он вытирал горечь с губ, кривясь от пахучего озноба, и не знал, куда глянуть, чтобы не видеть этого приближающегося разверстого черничного пятна.

– За день рождения! За день рождения! – произносилось быстрым тостом.

– Выпей, Гена, – попросила Алена, но Гена отказался. – Ирка, однако, вечерок сегодня! Давненько так не гуляли. Давайте веселиться всю ночь. Открывайте шампанское.

Ехали по пустынным черным улицам в ореоле кривых фонарей в неизвестность, в сказочное никуда, но веселье не прекращалось ни минуты. Не будь определенной цели путешествия, – хотя поручиться на все сто и отрицать такую возможность никто не рискнул бы, – так и остались бы на покатых пружинных сидениях коротать медовую ночь.

Сергею было уже безразлично, где куролесить, куда увезет их ночной фиакр? Ему было уютно, с ласковой обузой на коленях, которая, прислонясь, дышала жаром, пахла распаренным облепиховым жомом – запах шампуня с добавками. Небольшое скукоженное тело. Маленький, увесистый клубок.

Он освободил все-таки одну руку и положил на ее мягкий подрагивающий сквозь тонкую материю живот. Наклон ее лица с блестящей в темноте влажной настороженностью был воспринят им почти с раздражением.

– Я не очень толстая? – спросила певуче она. Крупный нос, дрожащие веки, крапинки на лбу. Сергей отстранился машинально.

– Нет, нет.

– Поцелуй.

Он коснулся губами этой маски и, не разжимая их, сблизил с жадными, припухшими ее. В небе одинокая звезда, отстающая далеко, светила тускло, как умирающая планета.

– Кажется, здесь. Нет, направо у того подъезда, – корректировал волшебник, сбиваясь и сравнивая с памятью одному ему известные ориентиры. – Сейчас проверю. – Вышел, скрылся в подъездной кромешности.

– А мы никуда не пойдем. Правда, Ирка? – сказала Алена.

– Верно, останемся здесь на всю ночь. Гена, не выгонишь? Завтра – воскресенье, отоспимся, – повернулась к Сергею, спросила и прислушалась. – Тебе завтра на работу?

– Нет, у меня выходной, – зачем-то соврал Сергей. – Так что я – за.

– Вот здорово! – запрыгала на сиденье Лариса.

– А мне что прикажете делать? Я-то на работе, – обернулся Геннадий.

– Геночка, не волнуйся, Покатаемся, повеселимся, сколько можно работать? – Алена взяла его за руку, заигрывая.

– Здесь, – бухнул неожиданно подошедший волшебник.

Светлый двор, обыкновенный, каких много в городских застройках со стандартными многоэтажными коробками. На четвертом – или пятом? – этаже поджидала та квартира.

Вспыхнул свет в передней, затем в кухне, по комнатам, только одна дверь осталась закрытой. В комнате, примыкавшей к передней, стояло пианино черного лоска с золотой бляшкой на крышке. Удивительно! В остальном обстановка заурядная: кроме пианино ничего не попадалось такого, чего гостящий взгляд выискивает в незнакомом, впервые посещенном жилье, в надежде на сюрприз. Серая мягкая мебель, гарнитур с гнедыми холеными боками, содержимое внутри – из резного стекла, мельхиора, дешевого хрусталя.

Волшебник проводил сразу в кухню, и все завертелось, все смешалось в доме. Окно настежь в черное, почти беззвездное небо, в клубящуюся ночь. Свечи, оплывшие, с воском, капавшим в блюдце. Пепельница, крытая горой жеваных окурков. Торт, наполовину съеденный, в центре кухонного квадратного стола среди стеклянного нагромождения: бутылки, стаканы. Нарезанные огурцы – салат.

Практичные женщины предусмотрели пищевое фиаско в тогда еще иллюзорном приюте. Блуждая в ночи по спящим улочкам, где ни одной живой души, разве что кошачья тень проскочит, они ловким маневром вывели Геннадия, кормчего их Ноева ковчега на перевальное жилище. И там запаслись провиантом, очень скромным по сравнению с ресторанным меню, больше символическим, дабы не портить желудков.