Вадим Слуцкий - Мои знакомые животные Страница 5

Но и этого мало. Самое главное в заподке – это подсадная птичка. Ее сажают во второе отделение клетки, с обычной дверкой. Птичка должна быть ручная, привыкшая к неволе: если ловят щегла, это щегол; если чижика – чижик.

Птичка весело прыгает, поет и клюет корм. Ее дикая «подружка», услышав знакомый голос, прилетает, видит эту соблазнительную картину и пытается выяснить, что это такое вкусненькое тут клюет ее родственница: садится на жердочку – хлоп! – и попалась!

Больше всего птички хотят есть на рассвете, поэтому заподка обычно ставится с вечера, а проверяют ее утром, когда солнце уже высоко. Если в заподке никого, кроме подсадной птицы, нет, ее лучше снять с дерева, а в сумерки опять поставить. Если есть, дверку открывают, а попавшую в ловушку дикую птицу выгоняют в другую маленькую клеточку-переноску.

Проверять заподки по утрам – закон для птицеловов, потому что попавшая в ловушку птица пугается и начинает биться, пытаясь вырваться на волю: если оставить ее так на весь день, она не станет есть и пить, может повредить себе крылья и клюв и даже разбить голову, ударяясь о прутья клетки, и в конце концов погибнуть.

Поэтому оставлять пойманную птичку в западне надолго ни в коем случае нельзя.

И вот однажды я нарушил это золотое правило птицеловов.

Это было в середине лета, в июле или, может быть, в начале августа. С вечера я поставил заподку в ближней рощице, среди молодых сосенок, лиственниц, ольхи и березы – как раз такие места любят чижики. Укрепив клетку на одной из верхних веток невысокой пушистой сосенки, примерно так, как вешают игрушки на новогодней елке, отправился спать. В клетке сидела совершенно ручная чижиха.

На следующее утро – это было воскресенье – я проснулся в семь часов утра. Мне нужно было еще набрать репейника для щеглов, свежей созревающей рябины для снегиря, березовых и ольховых почек для чечиков и для всех птиц – нежных салатовых листьев одуванчика и подорожника. Их найти было нетрудно, а вот за репейником пришлось идти за полтора километра, к реке; рябина же росла в самом нашем дворе. Потом я почистил клетки, засыпал корм в кормушки, налил в поилки чистую воду. Осмотрел птиц: все они были здоровы и веселы, щеглы уже начали петь свою обычную песенку: звучит она так, будто в горле у них перекатываются звонкие стеклянные шарики. Я еще немного постоял, любуясь своими птичками. Пора было идти проверять заподку.

Но тут как назло явились два моих приятеля: Миша и Макс. Именно у Миши я взял ту ручную чижиху, которая сидела в моей заподке: у меня самого такой не было. Они сказали, что идут на птичий рынок: якобы какой-то дядька собирается продавать своих амадинов (очень красивых маленьких птичек из семейства ткачиков): неплохо было бы посмотреть и прицениться. Кроме того, нужно продать пойманных птиц. С собой у них были две большие клетки и в них десять или двенадцать чижей, уже привыкших к неволе: в то время чижик шел на нашем базаре за рубль, но если учесть, что порция эскимо тогда стоила 20 копеек, для нас это были хорошие деньги. Продавали мы и корм, и поилки, и клетки. Летом это приносило немалый доход.

Я сказал, что у меня заподка в лесу, надо проверить, но Миша стал меня уговаривать, уверяя, что сегодня все равно никого не поймаешь: на рассвете шел дождь и птицы где-нибудь прятались, а не летали в поисках корма. Это было похоже на правду. Кроме того, Миша был старше меня и как птицелов авторитетней: в нашей компании заводилой был он, он и заподки делал, и для себя, и для нас; знал всякие места, где водятся птицы и есть хороший корм, а зимой именно с ним мы ходили ловить снегирей: ночью их, спящих, ослепляют фонарем и берут прямо руками, но это требует навыка и быстроты – Миша тогда поймал трех снегирей, а мы с Максом вместе только одного.

Словом, я поддался на уговоры и согласился. На рынке мы с Максом торговали, а Миша толкался среди покупателей, смотрел птиц, толковал с продавцами – словом, получал удовольствие. С рынка мы вернулись только к обеду, а после обеда пришли гости, и мама ни за что не хотела отпустить меня на улицу. И только вечером, уже в сумерки, я отправился проверять заподку.

Когда я добрался до места, было уже очень поздно, но в наших краях летом нет настоящей ночи: в воздухе будто разлито молоко, видно недалеко, но ясно и четко, иногда даже можно читать.

Еще шагов за пять я разглядел на ветке свою заподку и сердце у меня екнуло: обе дверки были закрыты! Я быстро залез наверх, так что моя голова оказалась на одном уровне с клеткой. И тут увидел такое, от чего сердце в моей груди забилось, как пойманная птица, и перехватило дыхание. Сначала я даже не понял, что произошло, только почувствовал: случилось что-то жуткое, непоправимое.

В заподке был чижик, крупный, очень красивый, его мягкие перышки были лимонного и бледно-зеленого цвета. Но он не двигался, а лежал на дне клетки в самой неестественной позе. Чижиха в соседнем отделении вела себя очень тревожно, беспокойно перескакивая с жердочки на стену клетки и обратно. Я присмотрелся и увидел, что чиж, пытаясь вырваться на волю, просунул голову между нижней проволочкой и деревянной рейкой, но не вылез, а застрял и, видимо, задохнулся.

Рискуя свалиться с дерева, я протянул обе руки, одной отогнув проволоку, другой вынул крошечное еще чуть-чуть теплое тельце. Потом спрыгнул вниз.

Но напрасно я дул на чижика, напрасно пытался поднести к его клювику пахучие зерна конопли и капельки воды: чижик был мертв. Он лежал на моей ладони, такой маленький, жалкий, несчастный, и хотя он умер и ничего уже не чувствовал, вся его застывшая поза выражала боль и в то же время жажду жизни: головка вытянута вперед, как будто он все еще пытается вылезти из клетки, тельце с растопыренными крылышками обмякло и на тоненькой-тоненькой шейке, там, где его задушила безжалостная проволока, распушились светло-желтые перышки.

И тут я вспомнил: эта нижняя проволочка была давно уже отогнута и неплотно сидела в пазах: надо было ее поправить, а я собирался-собирался, да так и забыл.

Вспоминая все это сейчас, я могу сказать: это был самый страшный день моего детства.

Не помню, как я добрался до дому. Увидев меня, мама испугалась, а я бросился к ней, зарылся лицом в ее платье и горько-горько заплакал.

А через две недели я пошел в лес и отпустил всех своих птиц, оставив себе только канареек. В неволе птицы отвыкают заботиться о себе: им не нужно остерегаться врагов, не нужно искать себе корм. Поэтому выпущенные из клеток, они могут погибнуть. И только в конце лета можно отпускать их на свободу: в это время корма вдоволь, можно постепенно привыкнуть к вольной жизни, найти птиц своего вида и примкнуть к их стайке, где будет кому предупредить об опасности и есть кому подражать в поисках пищи.

Я вышел на поляну, открыл все свои клетки, мои птички выпорхнули и спокойно уселись на ветках прямо над моей головой, будто никогда и не жили на воле и никуда не собирались улетать.

Да, давно это было, очень давно. С тех пор я больше не ловлю птиц. Правда, корм покупаю до сих пор, а на зиму заготавливаю целый мешок подсолнечных семечек. Их я насыпаю в кормушку, висящую под моим окном. Кормушку я сделал так: взял обычную пластиковую бутылку, укрепил ее в вертикальном положении горлышком вниз, а под ней прибил квадратную фанерку с невысоким бортиком. Бутылка наполнена семечками и закрыта пробкой, но в пробке сделаны отверстия, чтобы семечки постепенно высыпались. Над кормушкой – крыша, для предохранения от снега и дождя.

Так что теперь я смотрю на птичек только через окно своей комнаты.

С Мишей я после того случая перестал водиться: не мог ему простить, что он был косвенным виновником гибели чижика, а кроме того, я понял тогда, что мы с ним по-разному любим птиц: он – ради своей выгоды и удовольствия, а я люблю их самих по себе, бескорыстно. А вот с Максом, которого теперь называют не иначе как Максимом Альбертовичем, я переписываюсь до сих пор. Он теперь живет в Петербурге и работает заместителем директора зоопарка, защитил диссертацию и называется она – знаете как? Представьте себе, «Выводковое поведение певчих птиц семейства вьюрковых»!

А я не стал биологом, я стал врачом. И все-таки даже сейчас, когда я прохожу по улице и вижу веселую смешную синичку, или стайку надутых важных снегирей, или взбалмошную семейку растрепанных воробьев, у меня теплеет на сердце и вспоминается детство, прохладный лес, залитый солнцем, и веселое безмятежное пение птиц.

Милые мои птички! Как я рад, что полюбил вас! Как хорошо, что вы есть на свете!

Котенок, который ходил в школу

Вы только не подумайте, пожалуйста, что я вам сказку хочу рассказать. Вот еще! Это все чистейшая правда. И котенок этот не какой-нибудь, из мультфильма, а самый настоящий, с хвостиком, с ушками. Обыкновенный котенок.