Андрей Юрич - Немного ночи (сборник) Страница 5

Она подкралась на цыпочках, присела и пальчиком сдвинула натянутое на голову одеяло. Сергеев чуть слышно сопел. Она внимательно всмотрелась в его лицо. Она подумала, что никогда не разглядывала его. Да, и вообще, мало кого разглядывала спящим. Ресницы у Сергеева были желтыми. Ей это не нравилось.

Она усмехнулась. У Сергеева были красивые губы.

Примерно через час в комнату заглянула пожилая женщина с помятым лицом. Валя поняла, что это мама Сергеева. Женщина кивнула Вале и поманила пальцем. Валя вылезла из-под одеяла. В тесной плохо пахнущей прихожей ее ждал телефон. Трубка лежала рядом с аппаратом на обшарпанной тумбочке.

– Валя, – сказал Василий Петрович равнодушным голосом, – Я не могу одобрить твое решение уйти из дома. Но, думаю, если ты выбираешь такую жизнь, то это твое право. Так как у вас там медовый месяц, мы с твоей мамой разрешаем тебе две недели не ходить в школу. Но это не должно будет сказаться на твоих отметках. Тебе все ясно, Валя?

– Да, – сказала Валя.

– У нас с твоей мамой еще одна просьба, – сказал Василий Петрович, – Пожалуйста, пользуйтесь контрацептивами.

– Я так сказал, – объяснил Сергеев, сидя за столом и запивая жареную картошку теплым чаем, – Ты ведь сейчас не хочешь возвращаться домой. Поживешь у меня пару недель, пока синяки не пройдут. Потом вернешься. Скажешь, надоел.

Валя смотрела в свою тарелку. Жевать почему-то было больно. Болели челюстные суставы.

– Тебя… – спросил Сергеев, – Кто-то из знакомых?

– С чего ты взял?

– Просто. Кажется. – Сергеев пожал плечами и посмотрел ей в глаза.

«Типа умный», – подумала Валя и сказала:

– Не твое дело. Ты вообще никто. Сейчас вернусь домой и скажу, что это ты сделал.

– Да? – сказал Сергеев, и посмотрел на нее как на умирающую морскую свинку, – А в следующий раз ты кому позвонишь?

Валя решила не отвечать, набрала алюминиевой ложкой желтоватых картофельных ломтиков и засунула в рот. Принялась растирать их языком о небо. Так было почти не больно. Но когда попадались кусочки лука, становилось противно.

– Ты всегда так завтракаешь? – неприязненно спросила она.

– Нет, обычно я просто выпиваю чай, – сказал Сергеев, – А картошка специально для тебя. Мама пожарила.

– Я польщена. – Валя отпила из кружки, горло тоже болело, – А что ты сказал маме?

– Что тебя изнасиловали.

Валя сглотнула. Вокруг была странная пустота. Тесные стены хрущовки должны были порождать клаустрофобию, но они казались ненастоящими. И Валина жизненная сила будто утекала в никуда сквозь старый бетон. И возникало ощущение огромного холодного пространства вокруг, в котором Валя была одинокой, беззащитной и ничего не значащей.

– Что это за чай? – спросила она тихо.

– Принцесса Гита, – ответил Сергеев, – В гранулах.

В квартире плохо пахло. Какой-то прелой бумагой, жареным луком, пылью и дешевым приторным освежителем из туалета. Убирались тут, как поняла Валя, редко. Мама Нина Ивановна работала на кондитерской фабрике, уходила на смену в пять утра и возвращалась днем, уставшая. Ложилась спать. Вечером она что-нибудь готовила на доисторической плите со странным названием «Лысьва», эмаль которой пожелтела, а окошко духовки было затянуто желто-коричневым слоем горелого жира. Рядом с печкой тарахтел холодильник «Юрюзань» (что за названия?). Его дверца плохо закрывалась, и ее приходилось подпинывать ногой.

Еще по квартире бродил неопрятный серый кот. Он по ночам пропадал на улице и возвращался только утром, принося на шерсти пятна мазута и запах помойки. Кота звали Васькой.

Первые пару дней Валя ничего не делала, просто валялась на кровати. Потом, когда книжная полка надоела ей своей неопрятностью, она сняла с нее все книги, протерла собственным платочком и расставила снова, стараясь соблюсти гармонию цвета и размера.

Сергеев ходил в школу. Когда он приходил домой, Валя спрашивала его: «Что нового?» Он улыбался и говорил: «Ничего».

Валя не понимала, как это – ничего. В школе ведь постоянно что-то происходило. Кто-то получал двойки, кому-то доставалось самое сложное задание, у кого-то бежала стрелка по колготкам или размазывалась тушь. Но Сергеев говорил: «Ничего».

В тот вечер, когда он привез к себе Валю, он позвонил Василию Петровичу. Пришлось долго искать номер в потрепанной телефонной книге. Один раз он попал не туда.

Он представился и объяснил, что только что привез Валю и что, видимо, ее кто-то избил и, может быть, изнасиловал. Василий Петрович спросил, хочет ли Валя домой. Сергеев сказал, что она боится возвращаться домой. Василий Петрович помолчал несколько секунд, потом поинтересовался состоянием Валиного здоровья. Узнав, что это всего лишь ушибы, он будто бы повеселел.

– Ты правильный мальчик, – сказал он Сергееву, – Спасибо. Пусть она поживет у тебя две недели. Пусть думает, будто ты сказал мне, что она решила жить с тобой. В школу пусть не ходит. Девочка умная, потом наверстает.

Василий Петрович помолчал еще несколько секунд и спросил:

– Вы давно дружите?

– Мы вообще не дружим, – ответил Сергеев.

– Тем лучше, – сказал Василий Петрович, – Неожиданностей я не люблю. Ты меня понимаешь?

– Да. – сказал Сергеев, – Я ей не нравлюсь.

– Замечательно, – сказал Василий Петрович, – Просто замечательно.

На третий день Валя чувствовала тоску только когда гляделась в зеркало. Отеки на лице прошли, а синяки под глазами стали желто-сине-зелеными. Она разглядывала их, и в голову приходило словосочетание «очковая змея».

Она носила выцветший халатик Нины Ивановны. А волосы стягивала в обычный «хвостик». Для этого она приспособила найденную в квартире черную резиночку.

Просыпалась она, когда за Сергеевым захлопывалась дверь. В глаза врывалось утреннее солнце. И Валя понимала, что все будет хорошо.

Иногда она вспоминала дядю Сережу, со смесью омерзения и непонимания.

Ей хотелось, чтобы поскорее прошли синяки, и можно было вернуться домой. Она считала, что ей очень повезло. Ведь никто не узнает, что произошло. Мама и Василий Петрович думают, будто она решила жить с Сергеевым. Странно, конечно, что мама так просто с этим смирилась. Видимо Василий Петрович настоял. Хороший мужик.

Днем Валя смотрела телевизор «Рубин» (цвета на экране были блеклыми, преобладал красный) или читала книжки. А ночью, засыпая, представляла, как бешено Сергеев ее хочет. Такие мысли были очень приятны.

Сергеев – очень робкий и стеснительный.

Две недели пролетели быстро. Синяки прошли, и сама боль забылась. Она вспоминалась теперь лишь посредством определенных умственных усилий. И, рисуя своими воспоминаниями картину прошлого, Валя могла сказать себе: да, было больно. Но это были всего лишь слова.

К словам примешивался страх. Его оставалось совсем немного, и было ясно, что скоро он пройдет совсем.

Валя соскучилась по дому. По маме. И даже немного по Алевтине Андреевне и Василию Петровичу. Еще она очень хотела есть нормальную еду. Жареная картошка казалась уже совсем безвкусной. А дешевая вареная колбаса, которую здесь выдавали как пайку хлеба в блокадном городе, вызывала отвращение своей бледностью и запахом сои.

Валя хотела похвастаться перед мамой, что научилась готовить суп. И ей не терпелось сварить его из самых лучших продуктов, а не из вялой картошки и кусков мясной обрези с рынка. Хотя она понимала, что в этой квартире ей достается самое лучшее. И даже кусок колбасы за ужином был у нее немного больше, чем у них.

Нина Ивановна предпринимала несмелые попытки сблизить Валю с сыном. Рассказывала, что хорошо ходить вдвоем в кино или просто гулять. И даже предлагала выделить немного денег из скудного семейного бюджета.

Валя несколько раз слышала, как Нина Ивановна шепотом говорила сыну, что ей, Вале, скучно, и что она видит какая Валя хорошая девочка и надо ее развлечь. Сергеев всякий раз громко хмыкал. И Валя представляла, как он раздраженно взмахивает рукой, отворачиваясь от матери.

Валя сдержанно и довольно улыбалась. Ей нравилось, как Сергеев смущается. Но ее и саму уже начинало немного беспокоить, что он не оказывает ей знаков внимания как женщине. Однажды она даже спросила у Нины Ивановны, была ли у Пети когда-нибудь девушка. Нина Ивановна восприняла это как несомненное проявление интереса и рассказала, какой у нее хороший сын. Промолчав о том, что и сама давно переживает из-за странной холодности сына. Она растила его одна, и не помнила, чтобы он когда-нибудь заговорил с ней о том, что бывает между мужчиной и женщиной. А когда она сама, корявя от смущения речь, пыталась завести беседу на скользкую тему, он лишь хмыкал и отмахивался, как от мухи. Она не могла понять, чем живет ее сын. Ей казалось, что в его возрасте положено жить влечением.

Валя пыталась ловить взгляд Сергеева, когда они ужинали в тесной кухне, сидя друг против друга за маленьким шатким столом. За стеной вода била грохочущей струей в соседскую раковину, звенела посуда, и монотонно бубнил телевизор. Иногда раздавались живые человеческие голоса, говорящие что-то бессмысленное.

Сергеев не отводил взгляда. Он будто смотрел сквозь Валю, отстраненно и внимательно. И ей хотелось обернуться, чтобы увидеть, на что он смотрит сквозь ее голову. Его глаза всегда казались немного сонными и усталыми. Но Валя понимала, что это маска.