Арсений Никитин - Счастье? Страница 5

Также в сессии офисного знакомства приняли участие еще как минимум пять-шесть человек. Ни их имен, ни должностей, находясь, видимо, под впечатлением таких ярких персон, как Альбина, Славолюб, Саша и Геннадий, запомнить я уже был не в состоянии. После чего, усевшись в кабинете, пахнущем свежесобранной мебелью, я принялся знакомиться с уже набросанной мне почтой и составлять план изучения текущей ситуации в компании.

Около шести я заглянул в кабинет к Геннадию, чтобы задать возникшие у меня вопросы из финансового блока, составлявшего не более двадцати трех пунктов. Геннадий встретил меня искренним удивлением, однако я его реакции удивлен был не меньше.

– Максим, что ты? Понедельник ведь сегодня! Нельзя такую нагрузку организму с ходу давать, надо в рабочий процесс входить постепенно, плавно, а то ведь может что-нибудь внутри… не дай бог, надорваться! Давай-ка завтра! Тем более я уже и комп выключил!

– Да? – Я демонстративно взглянул на часы.

– Конечно! И тебе настоятельно рекомендую последовать моему примеру! Мы же работаем, чтобы жить, а не живем, чтобы работать! Ты вообще ценности компании изучил, прежде чем к работе приступать?

Я утвердительно кивнул, нечто подобное действительно значилось в выданном мне в отделе HR глянцевом буклете. На такие вещи я обычно обращал не больше внимания, чем в СССР на права человека. Возможно, зря. Выйдя от Геннадия, я понял, что делать в офисе и вправду было больше нечего – народ активно выключал компьютеры, собирал вещи и направлялся к гардеробной. Тупо просидев перед монитором минуты три, я понял, что не в состоянии придумать, чем заняться, и тоже начал собираться. В первый день новый офис произвел на меня впечатление детского санатория «Солнышко» для нервнобольных, особенно в сравнении с прежним, теперь казавшимся зоной строгого режима для особо опасных рецидивистов.

Внесу ясность – прежним местом работы у меня числилась одна из компаний «большой четверки». Для тех, кто никогда об этой «четверке» не слышал, определение это звучит довольно абстрактно; для тех, кто знает, о чем идет речь, но никогда там не работал, эти два слова могут прозвучать очень привлекательно; но у тех, кто на своей шкуре испытал эту самую «большую четверку», эти два простых слова вызывают вполне конкретный ассоциативный ряд. Другое дело, как этот ряд оценивать, ведь при словах «служил в Афгане» или «сидел в тюрьме» у тех, кто это пережил, в голове вспыхивает калейдоскоп ярких, насыщенных образов и острых переживаний. Но для кого-то этот период – лучшая пора жизни, а кому-то все это кажется страшным сном, который хочется скорее забыть.

Мое отношение к работе в «четверке» определить одним словом было абсолютно нереально. Как можно однозначно определить отношение к пяти годам жизни, три из которых вчистую были просижены на работе? Если прибавить ко времени, проведенному на работе, время на сон и дорогу в офис и обратно, нетрудно посчитать, что свободного времени не оставалось вовсе. Конечно, иногда случались и выходные, но их наличие компенсировалось почти круглосуточной работой, когда в офисе я проводил по четырнадцать часов и более.

Найти отдушину в этой жизни можно где угодно (см. кинофильм «Жизнь прекрасна»), поэтому для многих моих коллег работа представляла собой просто настоящий рай. Эти люди жили работой – для них офис включал в себя и развлечения, и любовь, и интересы, и хобби. Один мой коллега настолько увлекся этим процессом, что транспонировал свою бухгалтерскую реальность на все жизненные аспекты, и по этой причине регулярно и в срок сам себе сдавал квартальные балансы собственного существования. Жена у него проходила как дочернее предприятие, дети в период беременности числились незавершенным строительством, а по факту рождения превращались в филиалы со сроком окупаемости двадцать один год (по логике, детей стоило отнести к статье «животные на откорме», но он решил не провоцировать жену, по совместительству свою коллегу, поскольку она регулярно аудитила семейные балансы). Также он капитализировал подарки на дни рождения друзьям, проводя их в балансе как инвестиции, возвратом которых считались полученные от них в ответ подарки на собственные дни рождения. Мне такое отношение казалось как минимум странным – я терпеть не могу вспоминать о рабочих делах вне офиса, ведь я продаю за зарплату не всю жизнь, а только ее часть (даже если эта часть и бо льшая), иначе эту сделку следует переквалифицировать в добровольную продажу в рабство. Несмотря на все тяготы и лишения, работа была интересной, иногда даже азартной, если бы только жизнь не портили несколько редко-породных уродов, с завидным упорством пытавшихся установить в компании дембельские законы, гнобя всех, кто ниже их. Мотивации эти персонажи не добавляли, а в дополнение к каторжному графику превращали офисную жизнь в сущий ад.

Когда у моего коллеги после срыва срока важного проекта случился инсульт и отнялось пол-лица, я понял, что, вероятно, настала пора провести ревизию жизненных приоритетов. Тем более что Аня последний год – в те редкие моменты, когда мы виделись между моими командировками, – настойчиво мне намекала, что в таком ключе мне скоро придется менять либо семью, либо работу. Вот тогда-то я и вспомнил о визитке Кости и уже через месяц поставил подпись под контрактом с известной в определенных кругах международной компанией. С того момента я стал именоваться директором по развитию, что после выстраданной позиции М2 (означавшей в моей корпоративной системе координат «менеджер второго года»), вдобавок полученной раньше срока, формально являлось не одним шагом наверх, но по шкале ценностей некоторых моих теперь уже бывших коллег выглядело сходом с дистанции, как, например, трансфер из английской премьер-лиги в «Лос-Анджелес Галакси», пусть даже с солидной прибавкой к зарплате.

Поступок этот я совершил прежде всего ради семьи. Как любой нормальный человек, семью свою я очень любил. Я вообще очень нормальный, предсказуемый и, если вдуматься, довольно скучный: не художник, не спортсмен, не музыкант. Рост – средний, волосы – темно-русые, особых примет нет, как написали бы в милицейской ориентировке. Но для составления такой ориентировки я за всю жизнь не дал ни одного повода. Даже при большом желании зацепиться оперативникам было не за что – ни приводов в милицию, ни драк, ни разбитых стекол, ни прогулянных уроков, и в результате – никаких приключений: школа, не полученная из-за упрямого физкультурника серебряная медаль (я ненавидел лыжные кроссы и упорно прогуливал зимнюю физкультуру), учеба в универе, первая настоящая любовь, пламя страсти, разбитое сердце, утешение в объятиях подруги бросившей меня девушки. Затем первая работа, заочная аспирантура, после чего я совершил, наверное, один из самых опрометчивых поступков в своей жизни и, позарившись на внешний глянец небоскребной рекламы международных аудиторских гигантов, подал резюме в одну из компаний «четверки»; там же случилось знакомство с Аней (где еще знакомиться людям, регулярно проводящим на работе двенадцать часов в сутки?), вялотекущий, но милый служебный роман, а еще через год, в момент моего перехода из одной «четверочной» компании в другую, совместное решение о женитьбе – чтобы связи не потерять. А еще через пару лет рождение Кирюши.

Как пел Майк Науменко: «Я обычный парень, не лишен простоты, я такой же, как он, я такой же, как ты», и далее по тексту с небольшими вариативными отклонениями. К примеру, когда я делаю что-то не то, моя милая жена не надевает пальто и не едет к маме, а начинает на меня орать.

Итак, в шесть двадцать восемь (двадцать восемь минут прошли за просмотром новостей и личной почты) я вышел из офиса и нажал на кнопку лифта, даже не осознавая, что сейчас я отправляюсь не на переговоры, не в офис к контрагентам, не на проверку работы своей команды этажом ниже – называть милых ребят, выполнявших нудную черную работу, стаффами мне всегда претило, ведь когда-то я был таким же. Я еду домой. Чувство было необычайно странное и непривычное, как будто ослика, десять лет ходившего по кругу водокачки, вдруг отвязали от упряжи и, хлопнув по спине, отпустили на все четыре стороны. Только в отличие от ослика у меня был дом, куда я и направился.

Ани дома не оказалось, была теща, которая, увидев меня дома в будний день впервые за много лет, страшно удивилась, а затем, сообразив, что может сдать мне внука, моментально отправилась к себе домой, а я с Кирюшей – гулять.

Так потекли дни. И дома, и на работе тоже все шло своим чередом. В этом графике я мог спешить на работу, совсем не торопясь, мог сидеть у окна, смотреть в пустоту и напевать про себя песню о новой жизни на новом посту, благо в отдельном кабинете меня никто не мог услышать. Я стал действительно замечать жизнь, видеть ее и жить ею, а не отчетами, встречами и бридж-диаграммами. Теперь я наконец-то мог проводить больше времени с Кирюшей: каждое утро я сам отводил его в садик и довольно часто успевал даже забирать его оттуда. Я возобновил свои кулинарные изыски, совершенно заброшенные во время моего восьмилетнего беззаветного погружения в работу, – я с детства любил готовить и теперь с радостью почти каждый вечер придумывал на ужин что-то новое: то филе утки с брусничным соусом, то карпа в горчичной корочке, то креветки карри, то фаршированных кальмаров. А по выходным отправлялся с Кирюшей (Аня по разным причинам к нам не присоединялась) то в парк, то в кино на мультики, то в музеи – в общем, наслаждался покоем семейной жизни. От этой убаюкивающей размеренности я, можно сказать, погрузился в гипнотический транс – в сознание того, что так оно все и будет. Мне стало казаться, что именно такое состояние и есть счастье, хотя в голову и закрадывались мысли о том, что теперь жизнь и будет течь в таком русле до самой смерти с небольшими отклонениями, и от этого иногда становилось не по себе, как будто едешь на красивой карусели, которая, несмотря на свой непрерывный бег, никуда не везет. Но, как выяснилось немного позже, Аня насчет счастья придерживалась несколько иного мнения.