Алексей Сухих - Красная розочка. Рассказы и повести Страница 5

В этот день они собирались поехать на «свой» мыс и встретились пораньше. Таня научилась прилично управлять вёслами, и лодка шла ровно.

– Генка, тебе нравится жизнь? – неожиданно спросила она.

– Конечно! – не задумываясь, ответил он. По правде говоря, он никогда и не задумывался над этим. Он жил и всё. Ему всегда нравилось всё, что его окружало. Ему нравился город, где он родился и рос, его школа, и места, где он бывал с отцом, и работа отца, и люди, которые его окружали. И он сказал удивлённо?

– А почему ты об этом спрашиваешь? Разве ты чем-нибудь огорчена? – спросил Генка и с неожиданной остротой вдруг вспомнил её беспричинную задумчивость среди звонкого смеха, её тускнеющие глаза в этот момент и то, что она с усилием отгоняла смутившую её мысль.

– Просто у тебя всё время смеющаяся морда, – ответила Таня. – Тебе всё нравится. Отчего?

– Наверное, потому, что ты здесь, со мной.

– Правда? – Таня прищурилась. – Я тебе нравлюсь?

Вопрос был прямой, и Генка заёрзал от неожиданности. Он никогда даже себе не признался бы в том, что Таня ему нравится не как друг… Он всегда отгонял от себя эту мысль, если она и приходила ему в голову, и сейчас растерялся.

– Чудак, лодку перевернёшь. Если я тебе нравлюсь – не стоит из-за этого меня топить.

Генке стало вдруг жарко. Он вскочил, крикнул: «Танька, ты самая, самая лучшая…». И прыгнул в воду. Брызги разлетелись во все стороны, когда он вынырнул. Лодка раскачивалась далеко в стороне, и солнце блестело ему прямо в глаза. Он зажмурился, и ему казалось, что оно подмигивает ему, подбадривает.

– Будь смелым, Генка, – передавало своими лучами солнце.

– Будь сильным, – шелестели волны.

– Славная девочка Таня, – подмигивало солнце.

– Плыви скорее к ней, – шептали волны.

Генка перевернулся на спину. Синее, синее небо было над ним. Его глубина сливалась с глубиной моря и отражалась двойным сиянием. Волны перекатывались через Генку, ласкали, убаюкивали.

– Генка… а…а…а, – слышался вдалеке голос Тани.

– Слышишь, это она зовёт. Плыви скорее к ней, – ласкалось море, – не заставляй ждать, плыви.

– Генка, ну что же ты? – раздался над ним голос Тани. Он перевернулся в воде. Она сидела в лодке прямо над ним, серые глаза смотрели на него красивые и близкие.

– Таня!?

– Ай, ай, Генка! То меня хотел утопить, то сам решил утопиться. А ну, марш в лодку и без фокусов. Бери вёсла и раз…

Генка грёб. Злые брызги вылетали у него из под вёсел и лодка неслась едва касаясь воды. Казалось, волны сами несут её. Он ждал, что Таня скажет что-то другое, что он и сам не представлял, но только не станет смеяться над ним, а она… А она молчала. И Генка грёб, уставившись себе в ноги, и лодка неслась, и ему казалось, что волны шептали: «А как же так выходит, Таня?»

Таня смотрела в это время на Генку, и лукавые обычно глаза её были только красивые и добрые.

– Стоп машина! Приехали.

Лодка с ходу врезалась в песок. Таня выскочила, повернула корму на берег.

– Генка, а Генка, – позвала она. – Приехали.

Он сидел в лодке, смотрел вниз и сжимал вёсла.

– Генка, глухой! – смеялась Таня.

– Чему она радуется, – думал он, – Ей весело, что я…, что она поняла, что я…И сколько раз себе говорил, что и думать не надо. Дружим, и отлично! А тут сболтнул и вообразил, что она должна как-то откликнуться. И естественно, она права и ей весело видеть мою дурацкую рожу, и она смеётся надо мной. А я так глуп, что переживаю. Хотя, что я ей скажу… Один, побыть одному… Генка выскочил из лодки и, не взглянув на Таню, быстро, почти бегом зашагал вдоль берега.

– Генка, ты куда? – удивлённо крикнула ему вслед Таня, но он не оборачиваясь уходил дальше и дальше.

– Пусть смеётся, – думал он, – пусть. Пусть я не такой, как те ловкие мальчики из лагеря и не умею сказать слова, какие они говорят не задумываясь… Каждое из таких слов мне кажется таким значительным, что сказав его, я должен быть навсегда с той, которой его сказал… И что же мне теперь делать… – Он упал на песок и раскалённые высокогорным солнцем песчинки обожгли его опалённое зноем и вырывающимися слезами лицо. – Пусть смеётся…, – шептал он. – Пусть – И выкатившиеся слезинки перехватило и высушило горячее дыхание берега.

Был полдень, когда он вернулся к лодке. Таня лежала в тени приподнятой на один бок лодки, закрыв лицо своей соломенной шляпкой.

– Генка, это ты? – окликнула она, когда скрипевший песок под его ногами достиг её слуха. – Ты зачем убежал, разве я тебя обидела? Молчишь! Ты злой и сделал мне очень больно.

– Я! Тебе? Да я…, – задохнулся Генка.

– Что ты?

– Да так, ничего, – Генка вспомнил свои «песочные бдения» и решил быть выдержанным.

– Слушай, ты сказал, что « я самая лучшая в мире!». Это правда?

Генка кивнул

– Я ничего не слышу. Почему ты не отвечаешь?

– Таня, ты самая хорошая девочка в мире, – сказал Генка. Помолчал и добавил. – И если тебе нравиться, то можешь смеяться. Я больше не буду убегать.

– Мне нравится, – сказала Таня. – Подойди ко мне.

И когда он подошёл и присел рядом, она откинула шляпу, обхватила обеими руками коротко остриженную Генкину голову, притянула к себе и крепко поцеловала его в обветренные губы. Потом оторвала от себя его ничего не соображающего, замутившегося и легонько оттолкнула. От толчка он перевернулся через себя, потом ему пришла мысль, что на руках ходить удобнее. Сердце его отчаянно колотилось, ему казалось, что удары эти слышны на другом берегу и чтобы как-то унять охватившее волнение, он кинулся в спасительные волны. Таня засмеялась и прыгнула за ним.

Время, место, пространство, Таня стали для Генки неразделимы. Волны Иссык—Куля и небо, день и ночь, утро и вечер соединились в одно целое. И в центре всего была Таня.

– Генка, очень любишь меня?

– Не знаю.

– Как не знаешь? – тревожно сказала она, улыбка медленно сошла с губ, лицо стало жёстким и усталым.

– Нет, нет. Не то и не так. Я ещё не знаю, как представить слово «люблю». Его так часто повторяют. Если это то, что хочу всегда видеть тебя, смотреть в твои глаза, исполнять любое твоё желание, если по одному взмаху твоих ресниц я готов пойти куда угодно и на что угодно, если я не представляю завтрашний день без тебя, без этой улыбки и этих глаз, лукавых и ясных, как иссык—кульский день. Я хочу взять тебя на руки и нести через эти горы и равнины, через время. И если всё это вмещается в короткое слово «люблю», я готов повторять его каждое мгновение. Я люблю тебя, Таня, очень люблю.

– Поцелуй меня, Гена.

Однажды Генка не приходил на берег весь день. Таня бродила по берегам одна, сердилась, скучала, беспокоилась, снова сердилась. Он пришёл вечером, усталый, поцарапанный и счастливый.

– Противный мальчишка, где ты пропадал? Отвечай сейчас же и только правду.

– Вот, – сказал Генка и протянул Тане тройку эдельвейсов бережно укутанных в стебельки суховатых заоблачных трав.

– Генка…, – только и сказала она, и пропащий день её снова заискрился блёстками. И столько нежности было в глазах, что Генка мгновенно утонул в их глубине. Он сразу позабыл, как дрожали его коленки, когда он никак не мог нащупать надёжную опору на вертикальной скале, забыл, как пробирался под ледяной струёй водопада, забыл, как обломился ненадёжный сучок и он улетел в колючие кусты. В это мгновение он готов был бегом пробежать все скалы Тянь—Шаня, собрать все эдельвейсы и усыпать ими эту девушку, лучше которой быть не может.

В отряд как обычно, он пришёл поздно. Его поджидал отец. Он сидел на чурбаке, опустив руки на колени и задумчиво смотрел на огонь догорающего костра.

– Пришёл, старик! – сказал отец, заметив появившегося из темноты Генку. – Долгонько изволил пропадать.

– Ну и что!?

– Да так. Давно тебя не вижу, – и кивнув на обрубок дерева рядом с собой, добавил, – садись.

Генка сел и посмотрел на отца. Тот сидел, медленно потягивая дым из прокуренной, видавшей виды трубки и всё также внимательно смотрел на огонь. Он сидел не шевелясь и думал о чём-то своём. Взгляд у него был безучастный, отрешённый. Генка впервые вдруг осознанно заметил седину в волосах отца густо заполонившую могучую отцовскую голову, глубокие морщины, прорезавшие лоб и усталость тяжёлых надёжных рук, сжимавших сейчас маленькую старую трубку. Генка всегда видел в отце мужественного сильного человека, который был примером ему во всём и никогда не думал о нём как просто о человеке с обычными для людей поступками и страстями.

– А ведь и он кого-нибудь любит? – неожиданно подумал Генка и вспомнил как он, неизвестно почему, не хотел видеть женщину, часто появлявшуюся у них в доме несколько лет назад. Отец тогда мало с ним разговаривал, бывал мрачен. А потом женщина перестала появляться.