Сергей Носов - Полтора кролика. Несколько историй о странностях жизни Страница 5

Рудаков думал по-разному. Человек сам тайна. Но что есть тайна? – думал Рудаков. И что человек? – предлагал всем подумать.

Рудакова спросили: да, что есть человек?

И чем современный человек отличается от вообще человека?

И еще: сколько просуществует человечество, спросили Рудакова.

И есть ли Бог, Рудакова спросили.

Есть ли, спросили его, ничего – в частности там, где ничего нет, и, если ничего все-таки есть, называя его «ничего» и тем самым внося в него содержание, не превращаем ли мы ничего в нечто?

– Вы пишете для взрослых, однако пренебрегаете матом. Почему в вашей книге совсем нет мата?

Этим обеспокоилась бальзаковского возраста леди в не по сезону темных очках.

– Должен быть? – спросил Рудаков.

– Нет, я не настаиваю на том, чтобы у вас на каждом шагу матюгались, но полное отсутствие мата бросается в глаза… или вы находите это естественным?

– Я не думал об этом, – пробормотал Рудаков, несколько сникнув.

Спор на тему мата ненадолго взбудоражил аудиторию; Рудаков угрюмо молчал.

– Видите, какие дискуссии вызывает ваша проза, – шепнула ему Магда Васильевна.

Речь зашла об абсурде. Отношение Рудакова к абсурду интересовало обладателя клетчатого пиджака, единственного, если не считать Рудакова, мужчину в этом помещении. Он называл имена великих абсурдистов, освященные мировой славой. Ощущает ли Рудаков свое место в определенном контексте?

– Нет, то есть да, то есть нет, – заговорил Рудаков с внезапной горячностью. – Я под абсурдом понимаю другое. Допускаю, что у меня умозрительные схемы, искусственные конструкции, игры ума, это не есть абсурд… Абсурд – это реальность, реальность, увиденная под определенным углом. Он здесь. Он повсюду. Все зависит от ракурса – как взглянуть. Любое событие может оказаться абсурдным… Вот, скажем, сегодняшний вечер – вроде все пристойно, правильно… А ведь это как посмотреть… Можно представить себе, кто-то напишет рассказ о нашей встрече, и она будет выглядеть крайне абсурдно.

– Разумеется, – сказала Магда Васильевна. – Если все исказить. Что-то затушевать, что-то выпятить. Окарикатурить.

– Да нет же, я о другом… Я о фатальности… как бы это сказать… неявных несоответствий. Представьте себе, что кто-то из нас мог бы оказаться не здесь, а в другом месте – в бане, или на свадьбе, или, может быть, в морге… Это я фантазирую в порядке бреда… Чувствуете холодок абсурда?

Никто не чувствовал.

– Ладно. Давайте в порядке бреда сочиним что-нибудь подобное… прямо сейчас. Хотите о вас, Магда Васильевна?

– Обо мне?

– Ну, не о вас лично, конечно, а о неком человеке, похожем на вас. Боже упаси, что это вы. Это не вы. Это я для наглядности.

– Лучше о вас.

– Хорошо. Пусть буду я. Не я лично, а некий автор, похожий на меня, который пришел на встречу с вами… то есть с читателями, похожими на вас. Нам важна ситуация.

– Оживление в зале, – констатировала Магда Васильевна.

Рудаков продолжал:

– Представим автора книги сегодняшним утром. Он, или как вам удобнее, пусть буду я, в общем, этот персонаж провел бессонную ночь. Тяжелые мысли и все такое. Утро настает, мрачное, холодное… ну и… – Рудаков сделал жест рукой, всех приглашая к сотворчеству, – наш персонаж закономерно решает…

– Принять снотворное, – громко сказала пожилая женщина в первом ряду и засмеялась.

– Повеситься, – сказал Рудаков и засмеялся тоже.

Он окончательно ожил. Его глаза заблестели.

– Вот что такое творческая кухня писателя, – объявила Магда Васильевна. – Так рождаются сюжеты. И почему же он решил, интересно, повеситься? В чем же, объясните, закономерность?

– Решил и решил. Жизнь не сложилось… мало ли что… какая разница… Короче, взял он веревку, сделал петлю, намылил…

– Сейчас не мылят, – сказал в клетчатом пиджаке, – это пеньковую мылили, а из синтетического волокна и так скользит хорошо.

– Век живи, век учись, – пробормотал Рудаков, слегка сбитый с толку.

Все та же в первом ряду подсказала:

– Встал на табуретку.

– Привязал, – обратился к ней Рудаков, как бы благодаря за поддержку. – Просунул голову. Стоит. Делает глубокий вдох. И тут…

– Звонит телефон…

– Телефон слишком банально. И тут взгляд его падает на будильник. Он видит часы, и он вспоминает вдруг, что в семь вечера у него выступление в библиотеке. И так тоскливо становится, нехорошо… Ему, конечно, и без того тоскливо, а теперь – просто гадко. За окном какая-то дрянь, ветер, антициклон… А ведь придут по такой погоде читатели, будут ждать его, звонить ему, перемывать ему косточки… Подождут-подождут и разойдутся в недоумении. Или еще лучше: к семи уже все известно станет, ну и представьте картинку – вы пришли на встречу с автором, сели, сидите, ждете, появляется Магда Васильевна и говорит: «Вечер отменяется, писатель повесился». Дикость! Как ни посмотри, все дикость. Вот он и решает, с петлей на шее: надо идти. Схожу вечером, а потом и повешусь. А то неправильно как-то, нехорошо. Надо завершать начатые дела.

– Занятно, – сказала Магда Васильевна.

– А дальше – все как здесь. Пришел, а тут телекамера, – спрашивают, как вы меня, этого автора: что вы хотели сказать вашей книгой?… почему так назвали?.. при чем тут кролики?.. почему «полтора»?.. ваши планы на будущее?.. есть ли тайна у современного человека?.. Он, как я, отвечает, пыжится выразить мысль… Абсурдность ситуации видит лишь он. Ну и тот, кто воспринимает этот рассказ: по отношению к персонажам этот восприниматель – существо высшего порядка. Неплохой мог бы получиться рассказ, пожалуй… если опуститься на землю…

– Напишете? – спросила дама с большой малахитовой брошью.

– Нет, пусть другой кто-нибудь.

– Одна неувязка, – сказала Магда Васильевна. – Этот персонаж должен был поступить проще. Если он такой обязательный, он бы вот что сделал. Он бы позвонил в библиотеку, она уже в десять открыта, и сказал бы, что заболел. Мы бы отменили вечер, и он бы мог тут же повеситься со спокойной совестью.

– Кстати, да, – сказала полная дама в брючном костюме. – Почему же он не позвонил?

Рудаков плечами пожал – не знал, что ответить.

– Потому что абсурд, – сказала старушка, у которой слегка фонил слуховой аппарат.

Магда Васильевна встала.

– На этой оптимистической ноте предлагаю и завершить наш вечер. Позвольте, в посрамление упомянутого абсурда, сказать большое спасибо нашему гостю и подарить ему, разумеется, со смыслом… отнюдь не абсурдный… небольшой бюст Белинского, человека, именем которого названа наша библиотека.

Рудаков под аплодисменты принял дар. Бюст Белинского был не выше стакана.

Потом Рудаков раздавал автографы.

Потом в узком кругу работников библиотеки он пил чай с печеньем. Коньяк, предназначенный для почетных гостей, тоже не преминул обнаружиться на столе. Беседа была задушевной.

За разговорами о геополитике, провожаемый библиотекаршами до метро, он и не заметил, что ветер стих. Стало скользко, однако. Полная дама в брючном костюме долго не хотела отпускать его одного.

Турникет, со своей стороны, не хотел его впускать почему-то. Вмешалась дежурная.

Абсурд не всегда деструктивен, он иногда конструктивен, иногда он спасение для человека. От этой оригинальной мысли Рудакова отвлекло звонкое объявление: всех на эскалаторе учили не касаться оставленных вещей и не подходить близко к краю платформы.

Держась за поручни, он по своей вагонной привычке ревностно вычислял отношение читающих к слушающим – получалось оно не в пользу первых, а точнее, равнялось нулю – за досадным отсутствием сегодня в вагоне что-либо читающих; если, конечно, не причислять к ним разгадывателей кроссвордов.

Во дворе из люка валил пар. Пар – до сих пор. Он и утром валил.

Между вторым этажом и третьим Рудаков был вынужден перешагнуть через бомжа, притулившегося около батареи. Рудаков этого не любил, но всегда был готов, раз дело такое, с этим мириться.

Вчера на многолюдной улице ему повстречался бородач, несший на плечах – именно так! – мешок с мусором. Он попросил у Рудакова сто рублей, чтобы «уехать отсюда». Рудаков не дал. Тогда тот сказал Рудакову: «Ты злой, брат».

Кто-то поднимался в лифте. Значит, работает. Рудаков думал, что нет. «Ну, ладно», – сказал себе Рудаков, поднявшись на пятый.

Сволочь какая-то залепила звонок жевательной резинкой. К счастью, звонок не нужен был Рудакову – он открыл дверь ключом.

Пахнуло мылом.

Рудаков прошел по прихожей, оставляя следы на линолеуме – мыльная лужа давно высохла.

Он держался спиной к дверному проему, ведущему в кухню, чтобы там не увидеть веревку. Завтра снимет, завтра все уберет.

Упал, не раздеваясь, на тахту и провалился, как в яму.

Завтра, все завтра.

Баллада о возвращении