Алексей Олексюк - Дежавю. День второй Страница 5

– Этот старик прятался в прибрежных кустах. С ним был ещё мальчишка, но мы его упустили.

Великий хан взглянул на стоявшего перед ним воина и тот невольно поёжился.

– Вы не смогли поймать мальчишку?

– Он бросился в реку. Вода холодная, мальчишка наверняка погиб.

– Ваше дело – исполнять приказы, а не рассуждать.

Нукер потупил взор, ожидая наказания, но Великий хан уже смотрел за его спину – туда, где вздрагивал от порывов холодного ветра связанный старик.

– Развяжите его. И подведите поближе.

Пленника освободили от пут, после чего тычками в спину подтолкнули к вершине холма.

– Покажи руки, – приказал хан.

Старик будто не слышал его.

– Советую тебе не испытывать моё терпение.

Но старик по-прежнему стоял неподвижно, словно происходящее его не касалось.

«Либо дурак, либо наглец», – подумал Великий хан.

Подчиняясь безмолвному приказу, нукеры силой вывернули пленному руки ладонями вверх.

– У тебя нежная белая кожа, – произнёс хан, намеренно смягчая свой властный от природы голос. – Значит ты не земледелец, не ремесленник, не скотовод, не воин… Единственная мозоль у тебя на безымянном пальце… Ты писарь?

Старик не ответил. Солнце уже коснулось холмов. Великий хан чувствовал, что теряет время.

– Почему не хочешь говорить со мной? Ты боишься меня?

Похожий на кашель смех заставил нукеров слегка вздрогнуть.

– Я сказал что-то смешное? – спросил Великий хан.

– Ты сказал глупость, – ответил, всё ещё улыбаясь, старик.

– Многие люди бояться меня, и я не считаю, что это глупо.

– Ты прекрасно видишь, что я тебя не боюсь, а спросил так, желая уязвить моё самолюбие. Это глупо.

– Но если не боишься, тогда почему не хочешь говорить со мной?

– Нам не о чем говорить.

– Двум умным людям всегда есть о чём поговорить.

– Между врагами не может быть дружеской беседы. Только кровь.

– Я не собираюсь тебя убивать, – соврал Великий хан.

– Тебе придётся это сделать.

– Отчего же?

– Я ненавижу тебя и твою Орду. Это мусор, поднятый с земли и гонимый слепым ветром. Будь у меня сейчас оружие, я, не задумываясь, убил бы тебя.

«Умён», – подумал Великий хан. – «И нагл. Его речь обличает человека учёного, хотя одет он как простолюдин. Этот старик намеренно уводит разговор от чего-то… важного».

Старик тем временем, сгорбившись, растирал занемевшие запястья и это занятие, казалось, занимало его куда больше, нежели беседа.

– Ты глуп, как все умные люди, – произнёс Великий хан вслух. – Глупо ненавидеть Орду. Это всё равно, что ненавидеть вторник или северный ветер. Государство не может существовать без насилия, иначе общество погибнет в бессмысленной войне всех против всех. Государство – это щит против дикости, и гораздо целесообразнее, чтобы этим щитом была сильная единая Орда, нежели скопище разрозненных, вечно враждующих между собой мелких ханств… И вовсе уж глупо было бы убивать меня. Это ничего не изменит: моё место займёт другой человек, который будет делать то же, что и я. Незаменимых людей нет. Ибо Орда подымает ханов на белой кошме, и хан всемогущ лишь до тех пор, пока направляет Орду туда, куда ей хочется. Орда непобедима, потому что она единый поток, воодушевлённый единым порывом. Падёт один вождь, подымут из степной пыли нового…

– Вода камень точит. Рано или поздно подымать станет некого.

– Это всё равно, что вычерпать по капле море… или растащить по песчинке пустыню.

– Один кирпич, выбитый из основания, рушит порой всё здание, каким бы огромным и крепким оно ни было. Если есть хоть один шанс, стоит попытаться.

Великий хан внезапно вскинул голову и слегка втянул щёки: казалось, какая-то неожиданная мысль поразила его тотчас, но он не хотел её обнаруживать прежде времени.

– Ради чего? – произнёс он медленно. – Ради чего рушить то, что возводилось веками – кровью и потом миллионов людей?

– Ради свободы. Или свобода Родины не достаточно веская причина?

– О какой свободе ты говоришь? Твой владыка Каирхан – вассал хорезмшаха, такого же деспота, как и я. Только хуже, ибо он стар, подозрителен и жаден. Почему Каирхан не захотел служить мне и тем спасти город от разрушения? Потому что он трус: у хорезмшаха в заложниках его сын, чья жизнь, видимо, дороже жизней тысяч горожан.

– Хорезмшах плох, но он вырос на здешней почве, из нашего раболепия, а ты пришёл со своей Ордой невесть откуда и хочешь, чтобы тебя встречали как избавителя.

– Я не избавитель, я – объединитель. Пойми: маленький клочок земли, который ты патетически величаешь Родиной, это часть огромного мира. И глупо думать, что от соседей можно отгородиться стеной. Мир един, и люди везде одинаковы. Поэтому и жить они обречены вместе, в едином государстве, в котором нет границ, нет племён, а есть только подданные, равные перед небом и своим ханом. Никто не запрещает тебе любить эти холмы и эту реку. Но разве они принадлежат только тебе? Или только твоему народу? Умный человек должен смотреть немного дальше собственного носа. Рано или поздно мы все станем единым народом. Так будет или всё погибнет в огне бесконечных усобиц.

Повисла пауза. Тусклое зимнее солнце скрылось за грядою холмов, и весь окоём погрузился в тревожный багровый полусвет: ещё минут сорок – и наступит полная тьма. Великий хан повернулся к командиру разведывательного отряда, молодому нукеру, который всё время стоял поодаль, смущённый собственным присутствием при столь неординарном допросе пленного:

– Пусть войско выдвигается к броду и переправляется. Я нагоню позже.

Нукер ушёл.

– Но почему именно мы? – спросил старик.

– Что? – не понял его Великий хан.

– Почему именно наш народ обречён раствориться в этом всемирном единстве, как щепоть соли в котле с кипящей водой? Разве это справедливо, что одни поглощают других?

– Никто не избегнет общей участи: вода тоже становится иной, если её посолить.

– Но всё-таки остаётся водой. Почему одни обречены поглощать, а другие быть поглощёнными? Кто распределяет роли в этом спектакле?

– То, что должно произойти – произойдёт. Вне зависимости от нашего желания или нежелания. Мы можем поменять лишь то, как это будет. Но никто не властен менять ход вещей.

– Может быть, просто никто не пытался?

Великий хан, похоже, ждал подобного вопроса.

– Что ж, я готов рискнуть, – он сделал знак двум воинам, стоявшим позади пленника, и те отступали на несколько шагов. – Иди.

– Ты не можешь отпустить меня!

– Почему нет? Иди.

– Это… не правильно… Я слишком опасен.

– Тщеславие не пристало мудрецу. Ты ведь книжный человек? Впрочем, для истории все эти частности не имеют значения. Даже если случится чудо и тебе удастся поднять восстание, разгромить мою армию, свергнуть меня, то изменится только форма, но не суть: будет другая Орда, с другим названием, с другим ханом – только и всего.

– Не будет больше Орд! У каждого племени будет свой хан!

– Которые незамедлительно передерутся между собой, более сильные и удачливые поглотят менее сильных и удачливых. Если ты читал исторические хроники, то знаешь, как это бывало в прошлом.

– На сей раз всё будет иначе.

– Поживём – увидим, – Великий хан пристально всмотрелся в старика, но тут же, оборвав взгляд, повернулся и зашагал прочь.

– Ты не можешь меня отпустить…

Спускавшийся с холма Великий хан обернулся:

– Совсем забыл сказать: я не боюсь смерти.

Он взял коня у нукера, ожидавшего всё это время внизу.

– Проследите за стариком, – бросил Великий хан через плечо. – Только аккуратно.

– Слушаюсь, – кивнул нукер, исчезая в сумерках.

15. Институт радионавигации и времени

– Это что-то из Стругацких, – предположила Аделаида, всматриваясь.

– Или из Булычёва, – продолжил её аналогию Антон.

«Переступив» через зелёный прямоугольник газона, его взгляд беспрепятственно достиг охристого здания в сугубо советском стиле. Что-то вроде ДК в провинциальном городе. Девушке же оно напомнило родную школу. Там тоже был похожий на пенал остеклённый вход, с просматривающимися (особенно вечером – при электрическом освещении) лестничными пролётами. Этакий запоздалый – едва ли осознанный – отдалённый отзвук отечественного конструктивизма. Влево от входа – четыре ряда окон. Плюс прикрытые проросшей полынью приямки для окон полуподвального этажа, над которыми, чтобы не заливало водой, – самодельный навес, громыхавший в ненастье пасмурно и печально, как и подобает реликту великой эпохи.

Аделаиде всегда казалось, что советские здания сохранили преемственность с дореволюционными, не смотря на внешнюю непохожесть. Чувствовалось в них некое общее начало, общий образ жизни, что ли…

– Вы не совсем правы, – возразил Антон, когда девушка поделилась своими соображениями. – Есть одно принципиальное отличие. В советских зданиях – даже в типовых – чувствуется уверенность в себе. Они никому ничего не доказывают. В отличие от всех этих псевдоготических башенок и лжемодернистских завитушек. Типичный декаданс. Сплошная неуверенность. Всё зыбко и необязательно, как вкусы заказчика, не уверенного в своём собственном будущем. Такие стили всегда предшествуют социальным потрясениям…