Анатолий Андреев - Мы все горим синим пламенем Страница 5

– Боюсь, правда в вашем положении несовместима с жизнью.

– И вы олицетворяете гуманность современной литературы?

– Правда жестока, Алексей Юрьевич. Но справедлива.

– Боюсь, вы избалованы счастливыми концовками ваших детективов. А жизнь богата на сюрпризы. Интересно, а что считать правдой в вашем положении?

– У меня хоть Иринка не беременна, – бодро и несколько ниже пояса парировал Леонид Сергеевич. Он держался молодцом.

– С вас хватит одной Маринки.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду непримиримую позицию вашей дочери: или она – или Ирина. Одной двадцать два года, другой – двадцать один. Или это пустячок?

– Нет, это еще та дилемма, конечно.

– Дилемма! Что-то вы стали очень косноязычны. Выражайтесь яснее: это просто капут.

Алексей Юрьевич явно намерен был взять реванш.

– Перестаньте каркать. Все равно у вас положение гораздо хуже моего.

– Да?

– Да!

– Эх, сказал бы я вам, папаша… Настроение не хочется портить. А следовало бы.

– В моей жизни, – задумчиво произнес Горяев, забыв обидеться на слова Оранжа, – не было паршивых собак и вологодских старушек. И я, вроде бы, делаю все правильно. Я поступаю порядочно, мне не в чем себя упрекнуть, по большому счету. Но я чувствую себя жутко виноватым. Мне просто стыдно в глаза дочери смотреть. Жену мне жалко, сына я обожаю. А Ирину – люблю. Да. Я бы не удивился, если бы оказалось, что я ее люблю. Хотелось бы в это верить…

– Все это тоже несовместимо с жизнью, спешу вас утешить. Так что пусть Ирина быстрее беременеет: это хоть какой-то выход.

– А что! – искренне взвился с места Горяев. – В вашей ахинее намечается хоть какой-то просвет. Если угодно – выход.

– Конечно, выход. Будете, как ишак, разрываться на трех работах, и вскоре загнетесь естественной смертью. Падете смертью глупых на жизненном фронте.

– Я уже разрываюсь на трех.

– Три работы, три женщины… В ваши годы надо себя щадить.

– Вы злоупотребляете моей откровенностью, – повел бровью Пилат.

– Извините. Это все оттого, что вы меня разочаровали.

– Как это понимать?

– Я надеялся, что вы, человековед, духовный пастырь, хоть теоретически укажете мне перспективу. Набросайте мне приемлемый сценарий жизни. Что делать?

– Теоретически – вам только в петлю; но на практике бывает и иначе.

– Все это – слова, слова, слова…

В этот момент раздался троекратный стук в дверь.

Сердце Горяева тревожно сжалось.

4

И было от чего!

В дверях стояла, излучая гибельную власть для мужчины, молодая дама. Она была почти одних лет с Мариной, однако выражение ее лица было значительно старше: резковатые скулы и строго определенные черты спокойно и уверенно демонстрировали неласковую красоту. Особо поражала бледная свежесть кожи.

– А это уже, судя по всему, к вам, уважаемый Леонид Сергеевич! – мстительно запел искушенный Оранж.

– Ирина, ангел мой! Не верю собственным глазам!

Сложно было сказать, оторопел писатель от приятного сюрприза или пытался изобразить неземную радость.

– Ваши глаза вас не подводят. Это действительно Ирина. Позвольте представиться: ваш сосед по дому и друг Леонида Сергеевича – Алексей Юрьевич Оранж.

– Ирина. Очень приятно. Здравствуйте, Леонид Сергеевич! – голос дамы гармонировал с ее обликом: низковатый и грудной.

– Ангел мой, прелесть моя! Само совершенство!

– Леонид Сергеевич хочет спросить, – заворковал Оранж, – как там дела в нашем общем доме, а также вокруг него?

– Все хорошо. Это Катя из ревности или из вредности подпалила матрас.

– По нашим сведениям, это был диван, – осторожно уточнил Алексей Юрьевич.

– Или диван. Какая разница?

– Вы не знаете разницы между диваном и матрасом? Какая наивность!

– Алексей Юрьевич, угомонитесь. Ирина, это он так шутит. От отчаяния.

– Леонид Сергеевич! – ровным тоном начала Ирина.

– Можешь называть меня Леонид…

– В ваши-то годы! – ернически встрял Оранж. – Я бы не смог переступить через порог почтения. Леонид – звучит несолидно. Как-то, знаете, с натугой, с натяжечкой. Это вас не молодит. Вы не находите, Ирина? А вот Леонид Сергеевич – вполне сносно, почти гордо.

– Алексей Юрьевич, вы не могли бы оставить нас наедине? – спросила Ирина в пространство, взглядом отыскивая место для сумочки.

– Я? Вас?

– Вы. Нас. Наедине. У нас свидание.

– Вот это хватка. Аж в зобу дыханье сперло.

– Прошу вас. У нас очень серьезный разговор, – смягчила просьбу Ирина беглой улыбкой.

– Хорошо. Пойду позвоню Марине.

– Жене? – любезно изобразил внимание Горяев, очевидно, чтобы смягчить горечь изгнания.

– Она мне, строго говоря, не жена, но мне тоже есть о чем с ней потолковать, поверьте мне.

Шаги за дверью вскоре стихли и Ирина, преодолевая некоторое стеснение, заговорила ровным тоном.

– Леонид! Леонид Сергеевич, Лёня… У нас будет ребенок.

Горяеву было страшно даже вникать в смысл сказанных слов. И он тихо заговорил, обращаясь, скорее, к себе:

– Не может быть! Иринка, дорогая! За что?!

– Ты хочешь спросить, как это получилось? – было ясно, что Ирина рассчитывала на иную реакцию.

– Нет, как получилось, я догадываюсь. Доигрались. А ты не могла ошибиться?

– Не могла.

Она подошла к нему в упор и прошептала на ухо:

– Все симптомы налицо. По-взрослому. Ты плачешь? – добавила она тоном, каким отчитывают нашкодивших детей.

– Это от радости. Не могу прийти в себя. Что же мы будем делать, дитя мое?

– Во всяком случае, я собираюсь рожать. Розовощекого пузанчика.

– Иногда дети даются родителям как наказание, Ирина.

– Это если неправильно их воспитывать или самому жить неправильно.

Горяева просто перекосило от ее слов.

– Что с тобой?

– У меня сломано ребро. Папе ты, надеюсь, еще не сообщала?

– Пока нет. Но папа у меня душка, у него широкие взгляды на жизнь. Он любит меня. Он все поймет. Думаю, в конце концов, будет рад. Главное, чтобы я была счастлива, разве не так? Я понимаю щекотливость твоего положения. Мой папа – твой друг, и все такое. Но так получилось. Вот что бы ты сказал своей дочери, если бы узнал, что у нее будет ребенок, отец которого – твой друг? Я уверена, что…

– Я бы убил его.

– Кого? Ребенка?

– Своего друга.

– Отца своего внука?

– Нет, подонка, соблазнившего мою невинную дочь.

– А если дочь никто не соблазнял? А если она сама была на все согласна? Да еще, может, сама же и соблазнила… А? Ты бы убил дочь?

– Сначала себя. А потом и дочь!

– Значит, по-твоему, я поступила неправильно? Так? Значит, наши с тобой отношения – просто какая-то недозволенная игра? Ты – подонок, а я – шлюха. Поиграли – и разбежались. Как мило! И это все, чему научил тебя твой жизненный опыт? Наверное, я у тебя первая такая, беременная. Остальных ты успевал по-отечески отговорить, уговорить. Ты у нас большой мастер уговаривать.

– Ирина! Опомнись! Что ты несешь!

– А ты что сейчас сказал? Я думала, ты обрадуешься. Я думала, родить от мужчины ребенка – значит, оказать ему высшее доверие. Я доверилась тебе. Разве можно говорить женщине о любви и не хотеть от нее ребенка? Я думала, хоть для твоего поколения, хоть для тебя это святые вещи…

– Ирина!

– Не подходи ко мне!

– Ирина!

– Стоять!

– Ирина… Ангел мой… Как отец и как… будущий отец… Ты войди в мое положение.

– Ты думаешь, твое положение интереснее моего?

В этот момент двери палаты открылись, и в нее с нескрываемым любопытством заглянул Оранж.

– Ребята, что у вас тут происходит? Мы, например, уже обсудили свое будущее с Мариной…

– Пошел вон! – вдруг звонким голосом заорала Ирина. Алексей Юрьевич мгновенно исчез, и дверь клацнула язычком замка.

– Негодяй! Подонок! Предатель! – неизвестно кому кричала Ирина, и в дверь полетело все, что попало ей под руку: три яблока, а потом и не распакованная зубная щетка.

– Гоблин! – взвизгнула она и заплакала.

Горяев опустился перед ней на колени, а она медленно сползла к нему на пол.

5

Что же случилось в доме номер девяносто девять дробь два по улице Звонарева злополучным утром девятнадцатого сентября 2002 года?

А случилось следующее происшествие, которое многие впоследствии склонны были квалифицировать как невероятное, как репетицию катастрофы. Ровно в девять тридцать пять возле дома, с позволения сказать, остановился «мерседес», тянущий на прицепе необъятных размеров никелированную цистерну с каким-то подозрительным отравляющим веществом. Почему «с позволения сказать»? Почему не просто – остановился?

Да потому что синяя блестящая кабина грузовика уткнулась в столб недалеко от автобусной остановки, имитируя аварию. Именно имитируя, так как никакой аварии и в помине не было. Водитель спокойно покинул кабину и, в соответствии с каким-то диким поручением, исполняя нелепую миссию, последовательно поджег несколько дымовых шашек.