Амаяк Tер-Абрамянц - Эхо Армении Страница 5

Здесь, в Луганске, кажется еще с царских времен существовала небольшая армянская колония. Дом Авдея и тетушки Ануш, как и все дома здесь – с белеными известью стенами под черепицей, тяжелыми, закрывающимися на ночь ставнями, стоял на углу пересекающихся улиц. Со стороны одной из улиц к их двору примыкал, отгороженный лишь глухой стеной из известняка, двор младшего брата Авдея – Власа, известного на всю округу самодура, а с другой улицы дом соседа Карпуши. Родные братья Авдей и Влас не разговаривали друг с другом со времен нэпа, хотя до его крушения имели общее дело: что-то произошло тогда между ними и Авдей проклял младшего тяжелым армянским проклятьем. Само собой и члены их семей не общались, случайно встречаясь лишь у артезианской колонки на перекрестке и, будто друг друга не видя, набирали воды и уходили, как призраки. Каждый из родных братьев жил так, как будто бы другого и его семьи живущих за забором не существовало в природе. Даже упоминание имени Власа в доме тетушки было под негласным запретом или не иначе как с непременным пояснением: «Эта сволочь, Влас». Сосед Карпуша был тихий маленький и худенький человечек, который иногда навещал тетушку. Он садился развернув стул наоборот посреди комнаты, положив руки и подбородок на спинку стула и тихо о чем-то беседовал с тетушкой по-армянски с долгими паузами во время которых его светлые глаза устремлялись в какое-то неведомое пространство. Одно независтливое окно его дома доброжелательно смотрело прямо в сад тетушке. У него была дочь Элла, волоокая белотелая девочка, иногда приходившая погулять в тетушкин сад. Разговаривала она мало и мне казалась скучной и туповатой.

Тетушка Ануш, несмотря на то, что прожила в России большую часть своей жизни, хорошо говорить по-русски так и не научилась. Возможно из-за того, что общалась по большей части со здешними армянами на каком-то особом языке, который образовался здесь из смешения различных армянских диалектов и наслоившегося русского и украинского произношения многих звуков. Однако читать и писать по-русски она все-таки научилась, хотя и писала письма с забавными ошибками, отражающими ее кавказский акцент. Естественно, всех людей и все предметы мужского рода были для нее «она», а все женского рода – «он»: Митя поехала, Бэла пошел и т. д.

Захаживал в гости к тетушке время от времени странный человек по имени Сетрак: рыжий, горбатенький с голубыми глазами и толстым красным носом. У него не было семьи, определенной работы и никто не воспринимал его всерьез. Основным его занятием было то, что он ходил по домам и доказывал, что тот или иной из известных людей является армянином (получалось, что едва ли не все известные люди на свете – армяне, только это упорно скрывают). Особенное веселье у слушателей вызывало, когда он садился на своего любимого конька и начинал доказывать, что великий русский полководец Александр Суворов являлся на самом деле армянином.

Этого человека даже так и прозвали: Сетрак-Суворов.

Уже гораздо позже, в зрелом возрасте, мне в руки попала книга о Суворове. Каково же было мое изумление, когда в ней на первых страницах я прочитал, что отец матери Суворова дьяк по фамилии Мануков. Вообще-то Манук —армянское имя, Манукяны или Мануковы не так уж редки среди армян. Больше в книге о материнском происхождении Суворова – ни слова – все внимание на высокой дворянской родословной отца.

Представляю как бы взбесились российские ура-патриоты заяви им такое: «Нашего Суворова „хачики“ хотят отнять!?…» Успокойтесь. Как Пушкин «наше все» для русской литературы, так и Суворов «наше все» для русской военной истории. Но как и Пушкин, несмотря на своих эфиопских предков – русский писатель, так, безусловно, и Суворов – русский человек и русский полководец.

И все ж не полным идиотом оказался этот рыженький, горбатенький, с толстым носом: Воистину неисповедимы перекрестья наших генеалогических корней!

2

Мы вместе с моим племянником-братом ходили в школу, в один и тот же третий класс, где нас заставляли учить украинскую «мову», а я, к тому же, посещал и музыкальную школу, класс скрипки. Я учился хорошо, Левка – «дюже похано». Я считался пай мальчиком, Левка – хулиганом, хотя автором некоторых, пожалуй самых одиозных, в итоге вызывающих новую волну шторма во дворе шалостей, бывал я.

Болтаясь во дворе, мы с Левкой часто недоумевали зачем престарелой тетушке нужны уныло лежащие на грядках зеленые помидоры. Шли летние месяцы, а ленивые помидоры никак не хотели не то что краснеть но даже розоветь и вместе с листвой стеблей жалко, будто изнывая от никому не нужного существования, так и валялись на земле. Иногда тетушка разрешала сорвать несколько штук. Мы клали неудачливые томаты в ванночки для проявления фотобумаги, которых у дяди Мити была прорва, относили их на крышу гаража. Через два-три дня под щедрым малороссийским солнцем помидоры приобретали кровянисто алый цвет, правда кожура их истончалась, становилась мягкой и, по правде говоря, я не помню, чтобы их кто-нибудь ел. Возможно, тетушка использовала их в приготовлении потрясающего человеческое воображение украинского борща.

Иногда в гости к нам с Левкой приходили мальчишки из соседних домов. Мы мечтали устроить футбольный матч, но на улице были машины, а во дворе все было занято разнообразными грядками, а самое удобное пространство под абрикосовым деревом – помидорами. И однажды меня осенила блестящая идея, которая будто сама уже давно витала в воздухе, осторожно примеряясь в чью же первую мальчишескую башку все-таки влететь: надо сделать то, до чего просто не доходят руки престарелой и перегруженной хозяйственными заботами тетушки – вырвать все зеленые, лениво не желающие созревать помидоры и положить их на крышу гаража, где они быстро, ударными темпами созреют, а грядки мы разровняем и сделаем небольшую спортивную площадку, где можно будет играть в футбол. Два добрых дела одним ударом – и нам спортивная площадка, и тетушке радость – красные помидоры… Идея была немедленно и горячо воспринята всей компанией, которая тут же перешла к ее претворению в жизнь: в какие-то несколько минут все помидоры были тщательно с корешками выдраны, плоды тщательно отделены, помещены в различные емкости – тазики и ванночки для фотобумаги, доставлены на крышу гаража и аккуратно расположены для созревания. Стебли и корневища были свалены в стороне в стожок, и вся команда принялась дружно и весело топтаться и прыгать, утрамбовывая будущую спортивную площадку, родину новых чемпионов.

Примерно в этот момент тетушка появилась на крыльце. Я было двинулся к ней, чтобы рапортовать о видах на досрочное созревание помидоров, но что-то меня внезапно остановило.

– Тетя Ануш, а мы…

Она застыла на ступеньках, будто резко остановили кинопленку, руки упали вдоль туловища, черные глаза ее нехорошо расширялись. Грядки специального сорта зеленых помидоров, которые она заботливо выращивала для засолки на зиму, отсутствовали, а на их месте выплясывали бесенята.

– Вай! Вай!… Авдей! – неожиданно заголосила-запела она – пасматри, что эти сволачи сделали! Памидоры! Маи Памидоры!… – Она всплеснула руками, будто собираясь куда-то лететь.

Если уж звали деда Авдея, значит, дело было совершенно нешуточным. Где-то мы что-то недоучли, но разбираться было некогда. Да и дед появился на пороге необыкновенно скоро. Чудовищно громоздкий квадратный великан стремительно двигался в нашу сторону, что-то кричала тетушка по-русски и по-армянски, но нам некогда было разбирать. Стайка пионеров рванулась к воротам и замыкающие – мы с Левкой. Дед двигался необычно быстро, но не переходя на бег, даже в своем преследовании сохраняя степенность. Все, кроме нас успели проскочить в калитку – мы были отрезаны и рванули в сад. Юркий, как мартышка, Левка кинулся к штабели досок у глинобитного забора, вскарабкался и перемахнул на ту сторону. Однако доски лежали одна на другой неустойчиво и от толчка Левкиных ног посыпались вниз, отрезав мне отступление.

Ужас мой был нешуточным. Дело в том, что в отличие от Левкиной семьи, где его матушка тетя Бэла щедро выписывала сыну подзатыльники, в нашей семье считали правильным не бить, а объяснять. Удар по лицу или по шее, удар почти чужого человека, каковым по сути для меня был дед Авдей, был бы для меня каким-то невероятным и дичайшим событием, нарушающим все устои мироздания. Другое дело сверстники: с ними драка почти сразу переходила в борьбу и я чаще выходил победителем, укладывая соперника на обе лопатки – этим все и кончалось. Частое битие, если и не повысило уровень успеваемости Левки в школе, зато развило в нем какую-то животную изворотливость и хватку, и он раньше меня среагировал, рванув через забор. В то лето я с удовольствием читал каким-то образом попавшую ко мне в руки книжку о карибских флибустьерах, с описаниями боев и жуткой резни, почти отождествляя себя с героями книги, а тут полностью растерялся: я и не представлял себе как омерзительно простейшее насилие в жизни! Но события стремительно раскручивались к потере божественной целомудренности небитого дитя… В панике я оглянулся и увидел единственный путь: открытую дверь гаража, который в этот час был пуст (Левкин папа дядя Митя уехал на работу на своем голубом москвичике первого выпуска). Конечно, это была ловушка, потому что ворота гаража на улицу были заперты, но мне было не до размышлений и я действовал совершенно инстинктивно, нисколько не умнее убегающей курицы. Заскочив в гараж, я бросился в длинную узкую недавно выкопанную смотровую яму, вжался в сырую землю под выступающим над краем козырьком досками пола, так, чтобы меня сверху не было видно. В сумрачном гараже стало совсем темно: это перекрыл собою дверь дед Авдей и послышалось отчетливое, почти задумчивое: