Евгений Гришковец - Избранные записи Страница 50

Валера быстро и толково объяснил, в чём достоинства и недостатки нашей печи, так называемой «голландки», то есть традиционной для немецкого дома высокой узкой печки… А потом неожиданно спросил: «Это ты тот самый писатель? А то мне говорили про тебя, а ты не похож». Я сказал, что да, тот самый. Он меня изучил недоверчивым взглядом с головы до ног и обратно, помолчал и заметил: «Я думал, солидный, с бородой, серьёзный… И обязательно пожилой. Не-е, ты совсем не похож!» Я сказал, мол, извините, уж какой есть. Он ещё помолчал, потом спросил: «Значит, ты пишешь и этим деньги зарабатываешь?» Я сказал: «Представляете, зарабатываю!» Он стал расспрашивать, про что пишу, много ли у меня книжек. Я уклончиво ответил: мол, книжки про жизнь, у меня их не очень много, но как раз на жизнь хватает. «Да я вижу, что хватает, – сказал он. – Молодец, что работаешь – и на жизнь хватает».

Потом долго стучал, месил глину – в общем, занимался. Работы ему хватит ещё на пару дней. Но закончив на сегодня и уходя, он спросил: «А подолгу ты пишешь?» Я ответил, что часов по восемь, а то и по десять, как пойдёт. Валера сказал: «Да-а, тяжёлая у тебя работа. – Причмокнул губами, прищурился и посмотрел куда-то вбок: – Я вот тоже однажды решил книгу написать. Мне Серёга, мой напарник, всё говорил: «Валера, напиши книгу, ты такие истории рассказываешь, тебе лучше не печки класть, а книги писать». И я решил попробовать. Начал писать про долгожителей… Ну, там, из Дагестана… Ну, про тех, которые в горах живут. Десять страниц написал за неделю и так устал, что понял: лучше уж печки класть!» Я спросил: «Вы что, в Дагестане жили?» – «Да нет…»

Почему Валера решил писать книгу про дагестанских долгожителей, для меня осталось тайной. Он явно не намерен был больше про это говорить, а я так сильно удивился, что не стал расспрашивать. Он ушёл, а я остался в тихом и весёлом изумлении… Как же всё-таки велика тяга к самовыражению!.. Если уж мужик, который всю жизнь клал печи по деревням и хуторам, а лет пятнадцать тому назад научился класть камины, решил написать книгу, да ещё такого экзотического содержания… Чего уж говорить про интернет! Кто только не берётся за литературу, о чём только не фантазируют «авторы». Но, поверьте, я очень хотел бы прочесть те десять страниц, которые написал Валера…

28 сентября

…Ехал вчера в аэропорт по пасмурному, но не холодному Питеру, в прекрасном настроении и вдруг получил эсэмэс: «Ваня умер».

В это невозможно поверить… Мы были дружны несколько лет, даже немного работали вместе. И весь круг людей, которые были дружны с Иваном Дыховичным, между собой называли его Ваня… «Ваня звонил», – и было ясно, о ком речь. «Ваня рассказал анекдот», или «Ваня рекомендует посмотреть такой-то фильм», или «Ваня приглашал туда-то»… Я не называл его Ваней в лицо, но про себя или в кругу друзей – всегда только так.

Последние года четыре мы почти не общались: я не принимал его кино, он совершенно не принимал мою литературу… Работы Ивана в кино вызывали у меня недоумение. Я с ним на эту тему не говорил, но он чувствовал. От участия в одном из его фильмов я отказался, и постепенно общение сошло на нет, хотя был период, когда оно было очень активным и тесным, – почти дружба… Да что там «почти» – дружба! Так что я могу и ощущаю себя вправе сказать об Иване Дыховичном, о некоем его феномене и о том, за что я его ценю и люблю.

Я не помню телевизионной программы про кино лучше, чем его «Уловка 22». Живя в Кемерово, я старался её не пропустить, а если понимал, что пропускаю, просил записать на видео. Мне не только нравилось то, что и как он говорил про кино, – я был во всём с ним согласен! Меня как зрителя страшно радовало, что моё маленькое, частное мнение человека, далёкого от кино, совпадает с мнением человека, глубоко кино знающего. Он находил такие точные слова, от которых кино становилось ближе, он словно давал зрителям возможность иметь своё мнение и нисколько его не стесняться. Это была передача, которую я чувствовал лично мне необходимой. Таких, как он, в телевизоре не было, нет и, наверное, не будет.

Спустя несколько лет меня познакомили с Иваном Дыховичным, он посмотрел мой спектакль, и мы подружились. Общались мы в основном по телефону, потому что я редко бываю в Москве. Несколько раз он приглашал меня в какие-то свои затеи. То собирался снимать телевизионный фильм, то документальный. Мы работали, но из этого ничего не вышло. Фильм не был доделан или что-то произошло – в общем, не важно. Главное – мы вместе работали и много общались. Если слышал свежий, хороший анекдот, я немедленно звонил Ване. Если ему что-нибудь забавное приходило в голову – он звонил мне. Мы созванивались чуть ли не каждый день. Если звонил Ваня – этот звонок сулил что-то приятное и не усложняющее жизнь.

Ваня был классный! Он всегда был классно одет. У него был своеобразный, неподражаемый стиль. Какие бы странные вещи на нём ни были, они ему шли, были обязательно дорогие и уникальные. Он классно курил трубку, классно водил автомобиль. Всё делал легко, заразительно и вкусно. Машины он предпочитал быстрые и очень быстрые. У него ещё при советской власти был «Феррари», который достался ему неизвестно как. Ваня открыл мне много напитков, которых до встречи с ним я не знал и не имел представления, как их пить. Ваня ни разу не порекомендовал мне ничего такого, что бы мне не понравилось. Он знал и дружил с огромным количеством людей, совершенно разных. Вы представить себе не можете, насколько разных людей мог собрать Ваня в одной компании: от космонавтов и шансонье до олигархов и бандитов. Если Ваня приглашал где-то посидеть и выпить, можно было не сомневаться, что будет интересно, неожиданно, забавно, будут обязательно приятные люди, кем бы они ни были. Но главное – Ваня обязательно что-то расскажет.

Иван Дыховичный невероятно глубоко и, я бы сказал, фундаментально знал Москву на несколько слоёв в глубь времён. Я когда-то сказал, что для меня существует столько городов Москва, сколько людей мне её показывали. Та Москва, которую показал Ваня, прекрасна! Он знал Москву, можно сказать, с закрытыми глазами. Проезжая мимо какого-то переулка, мог, не поворачивая головы, сказать: «Пройдёшь по переулку вниз, метров сто, – там лучшая в Москве пельменная…» Мог сказать, где делаются в Москве лучшие котлеты, где стоит выпить коктейль и где заведение с таким интерьером, какой даже Гоголю с Островским не снился.

Дыховичный болезненно переживал дикие перемены, которые происходят со столицей, сокрушался по поводу утраты неповторимого московского духа, который он чувствовал, как никто. Много мне показывал кинематографической Москвы. Говорил: тут снимался такой-то фильм, а здесь, ты помнишь такую сцену? – это снимали здесь. Загляни вот в эту арку, помнишь в «Заставе Ильича»?.. Однажды мы шли по «Останкино», и он сказал: «Помнишь, в «Солярисе» у Тарковского чёрно-белая сцена конференции? В этом коридоре снимали. И как Андрей разглядел, что можно это так снять?!» – и когда он это говорил, было ясно: он их знал. И не просто знал – дружил. Он очень активно прожил ту эпоху. Он все меняющиеся эпохи прожил очень активно. И всегда был современным, не чуждым времени, которое проживал.

Ваня дал мне много важных советов. Как себя вести с теми или иными людьми, в той или иной ситуации, как держаться достойно и последовательно в суетном и полном соблазнов мире… В мире, где делаются театр, кино, литература, музыка… Какие-то советы он давал в виде притч из собственной жизни.

Я не хотел бы, чтобы создалось впечатление, что его искусство мне было не важно, а важно было то, какой он друг. Это не так. Друг он был прекрасный и выдающийся… А про его кино я ничего не говорю… Мне непонятно и не близко его кино. Но невероятно близко и понятно то, как он относился к кино и как его любил и понимал. Мне близко и понятно то, как он держал удар, когда критика или даже те, чьим мнением он дорожил, не принимали его новую работу. Мне близко и понятно то, как он любил всех, с кем работал, всех, кого в свою работу приглашал, всех, с кем делил успех, – за неудачу нёс ответственность он один. Ваня был мужественным человеком. А в своём отношении к искусству – настоящим художником. И его мнение оказывалось важным и весомым даже для тех, кто не принимал его кино.

Ему давно поставили диагноз, который звучит как приговор. Его неверно диагностировали вначале, а когда диагноз уточнили, было уже поздно. Многие приняли участие и помогали. Ваня прожил дольше, чем изначально предполагали врачи…

Так и подмывает употребить расхожую фразу: «Он мужественно боролся со смертью» или: «Он мужественно боролся за жизнь». Но я сказал бы иначе. Процесс борьбы – это процесс борьбы, со смертью или за жизнь – не важно. А Иван жил с болезнью! Он и в состоянии болезни жил плодотворно. Вы, вероятно, помните, как он появлялся на телевидении совершенно без волос, – это был результат лечения. Он долгое время провёл в стерильном помещении… Но при этом всегда работал. Те, кто общался с ним тогда, говорили, что он не излучает фальшивого оптимизма и не изображает подбадривающую близких весёлость. Они говорили, что он очень адекватен тому, что с ним происходит… Он доделал фильм, был полон планов, вёл свою колонку в «Известиях», появлялся на телевидении, ездил на фестивали, организовал свой кинофестиваль, который в середине октября состоится уже без него. Он жил с болезнью. Жил! И вот умер. А я уже успел привыкнуть к тому, что можно не интересоваться у общих друзей, как Ванино здоровье. Он отлично выглядел – собственно, как всегда, – потому что Ваня был классный.