Александр Староверов - Баблия. Книга о бабле и Боге Страница 51

– Мороз – да, водка – нет. А как дела, ты мне скажи? Пришла сумма, о которой я предупреждал? Семьдесят два миллиона. Пришла? Нет?

– О, мистер Аликс, I am sorry, нет.

– Ричард, ты хорошо смотрел, может, еще нам не зачислили, а у вас в банке уже светится?

– Я смотреть хорошо. Пять минут ago смотреть. Не светится, no light, нет. May be завтрак, оr после завтрак. О’кей?

– Да, да, – расстроенно ответил Алик. – Завтра, после завтрака позвоню. А если раньше дойдет, ты мне сам позвони.

– О’кей, мистер Аликс. Don’t worry. До свиданки.

– До свиданки, – попрощался он и подумал грустно: «Если деньги завтра-послезавтра не придут, до свиданки недолго останется. Пару месяцев максимум. В темнице сырой сидеть буду, свиданки ждать».

В задержке денег на день-два ничего трагичного не было. Мало ли что могло случиться. Заплутать могли деньги. Бывало такое не раз. Но ёкнуло сердечко. Нехорошо ёкнуло. Многообещающе. Он схватил телефон и набрал банкира. Долго, около минуты, слушал длинные гудки. Потом Андрей все-таки взял трубку.

– О, мой победоносный друг звонит. Здравствуй, дружище. Как самочувствие, как дела. Случилось что?

– Случилось. Деньги где?

– Какие деньги? – нарочито удивился банкир. Алик успокоился даже. «Придуривается, – подумал, – в своей обычной манере».

– Деньги, такие денежные, – сказал он. – Семьдесят два миллиона весьма условных, но вместе с тем вполне конкретных единиц. И еще пятнадцать миллионов таких же.

– Ах, эти. Так бы сразу и сказал. Это разве деньги.

– А что это?

– Это абстракция, друг. Миллионы абстрактных и весьма условных, как ты выразился, единиц. Вот когда на счету – это деньги. А когда в пути – абстракция. Есть у тебя на счету деньги?

– Нет.

– Ну вот видишь.

– Ладно, Андрей, хорош прикалываться. Пришли свифтовку, а то мои швейцарские друзья ничего найти не могут.

– А я не прикалываюсь, – холодно отрезал банкир, и стало понятно – не шутит.

– Да ты чего, охренел? – заорал Алик.

– Сам ты охренел. Нервничать не надо. Пришлю я тебе все, но не сегодня. Временные трудности у нас. Дней через десять все отдам. Не переживай.

– Так! Я сейчас еду к тебе. У тебя и побеседуем. Выясним все.

– А не надо ничего выяснять. Я все сказал уже. Да и времени у меня на тебя нет сегодня. Приезжай лучше завтра, нет, послезавтра. Вечерком, часиков в семь. Договорились? Ну вот и ладненько. Пока, дорогой.

Банкир положил трубку. Голый Алик ошарашенно стоял посреди гостиничного номера. По спине, противно щекоча кожу, катились капли. То ли воды, то ли пота холодного. Побелевший кулак грел горячий еще от разговора телефон. Телефон хрустнул, Алик очнулся и резким движением метнул трубку в стену. Апатии как не бывало. Ясно все стало кристально и страшно. Если бы Андрей сказал: «Приезжай, кофейку попьем, разберемся», оставалась бы еще надежда, что издевается, мстит за то, что раком его поставил, денег отжал. А так… это была катастрофа. Еще хуже, не катастрофа, а пиздец. Жирный такой пиздец, из блестящего чернозема. Пиздец с большой буквы «П». Всем пиздецам пиздец. Окончательный. Финальный.

Алик глубоко вздохнул. Потом еще глубже. Увидел в зеркале свою неправдоподобно раздувшуюся грудную клетку. Снова втянул через ноздри уплотнившийся воздух. Понял, что не воздух это, а пустота. Откачали кислород из опостылевшего номера. Вакуум остался. Нечто стерильное. Закружилась голова, ослабли ноги, и он полетел. Сквозь бетонные этажи ненавистной гостиницы. И дальше, сквозь мерзлую московскую землю. Вниз, в темень, в ад, в пропасть крученую…

14 Встреча

– Мужчина, вам нужна помощь?

От задавшего вопрос военного пахло дымом. Лицо его было перепачкано копотью, камуфляж в нескольких местах тлел.

– Мне? – задумался мужчина. Удивился сильно. – Мне? Наверное, нужна. Не знаю…

– Восьмой, это четырнадцатый, – закричал военный в рацию. – Тут еще один. Присылай вертушку. Прием.

– Живой? – хрипло полюбопытствовала рация. – Прием.

– Живой, но дурной какой-то. В шоке. Могут быть травмы. Прием.

– Ждите, скоро будем, – сказала рация и перестала трещать. Отключилась.

«В шоке. Могут быть травмы – это про меня. Точнее и не скажешь», – подумал Алик.

Он огляделся по сторонам. Остатки столицы Либеркиберии красочно, как в аляпистом голливудском блокбастере, погибали в огне. Ночное низкое небо живописно окрасилось в оранжевый цвет от пожарищ. Сверху накрапывал мелкий противный дождичек. Однако тучи пыли от рухнувших зданий он к земле не прибивал. Смешивался с пылью. Висел цементным туманом над руинами. Сквозь серую водяную взвесь пробивались размытые лучи прожекторов. Слышался рокот вертолетов. Летали, судя по звуку, невысоко, хотелось пригнуть голову. В сорока метрах стояло нечто вроде танка с мощным светильником на башне. Силуэты солдат на фоне этой громадины проступали четко, словно в китайском театре теней. Сплющенные каски, длинные хищные автоматы. Бравые ребята самозабвенно спасают цивилизацию. Картинка была до того нереальной и киношной, что Алик, пошарив перед собой руками, попытался найти колу с попкорном.

– Потерпи, браток, – заметил его движение военный. – Потерпи немного. Сейчас вертушка прилетит – и в больничку. Госпиталь мы развернули за городом. Врачи там хорошие. Электричество. Помогут тебе.

Он взял Алика под руки и усадил на влажную бетонную плиту. Слова и действия солдата тоже отдавали Голливудом. Невзаправду как будто все. Аттракцион в Диснейленде.

«Может, я в самом деле того? – засомневался Алик. – Перенервничал? В шоке нахожусь от кидка банкира. Может, грезится мне все это?»

Вдруг он почувствовал людей. Много. Несколько тысяч точно. Люди лежали под руинами, в темноте и ужасе. Задыхались от едкого дыма, умирали. Кто-то сошел с ума. Кто-то молился. Многие плакали и кричали. Прямо под ним, метров десять вниз, были дети. Брат с сестрой держались за руки, зажатые со всех сторон острыми кусками бетона. Девочке лет 15–16, девушка почти, а мальчик маленький, не больше восьми. Сестра царапала разноцветными, по местной моде, ногтями нависающие камни. Плакала. Кричала.

– Я не хочу умирать! Не хочу! Я маленькая еще. Я целовалась всего один раз, и то не по-настоящему. Я любить хочу. Замуж хочу, деток. Выпустите меня отсюда. Пожалуйста.

Брат гладил ее по руке. Успокаивал.

– Не бойся, нас спасут, обязательно спасут. Я мультик смотрел про Cупермена. Он прилетит и спасет. Правда, правда. Там по правде все в мультике было. Честно. Клянусь сердцем матери.

Девочка перестала кричать. Крепко сжала руку брата. Сказала, пытаясь усмирить дрожащий голосок:

– Конечно, прилетит. Я верю тебе. В мультиках не врут. Это же по телевизору. А пока Cупермен не прилетел, нам надо выспаться. Давай колыбельную споем, мамину любимую. И заснем.

– А мама придет?

– Придет. – Девочка до крови закусила щеки, чтобы не расплакаться и запела:

«Скрипнул сверчок за печкою,

Месяц встает над речкою,

Там-тара-тата-тата,

Уммммм-уууу-ммммм…»

Алик видел испуганных деток. Больше, чем видел. Был ими. Чувствовал. Всех чувствовал. Старых, молодых. Хороших и не очень. Тысячи похороненных заживо людей бились в нем, молились, проявляли чудеса благородства, мочились под себя от страха. Умирали. Унеслась куда-то заснеженная Москва. Нереальной показалась со всеми своими проблемами, миллионами и кидками. Смешной, как мультик про Cупермена. Одна реальность существовала на свете – эта. И сотворил он ее сам. Душонкой своей крошечной. Из-за химер московских, яйца выеденного не стоящих. Не из-за чего.

Алик упал на колкие камни. Расцарапал ладони, разбил колени, не замечая боли, стал колотиться головой о бетонную плиту.

– Блядь, блядь, блядь, падла, блядь, тварь, сука, блядь…

Произносил бранные слова и с силой опускал лицо на бетон. Разбить хотел башку свою тупую, сотворившую весь этот ужас. Уничтожить себя побыстрее. Когда подбежали солдаты, он был весь в крови. Полголовы – фарш сочащийся. Другая половина еще страшнее. Солдаты пытались его скрутить, но не могли.

– Уйдите, отпустите, – кричал, вырываясь. – Это я, я, я, я, я…

Он царапал им лица, кусал пальцы. Пристрелили бы они его, как собаку бешеную, в конце концов. Если бы не мысль, с трудом, сквозь охватившее Алика безумие, скакнувшая к нему в голову. Он на секунду закрыл залитые кровью глаза. А когда разлепил веки, мир изменился. Солдаты впали в ступор и отпустили его. Он тоже перестал кричать. Завороженно смотрел перед собой.

Обломки разрушенного города медленно поднимались вверх. Бетонные плиты, куски стекла и покореженной арматуры зависли в воздухе, а потом неторопливо двинулись к черно-оранжевому ночному небу. Тихо стало очень, вертолеты куда-то подевались, только шуршание камней было слышно да сломанные железяки позвякивали колокольчиками ангельскими. Динь-дон, динь-дон. К переливам примешивался звук шлепающихся капель. Мелкий дождик усилился, в ливень превратился, в водопад. Полминуты всего потоп продолжался. Прекратился внезапно, как будто вентиль перекрыли. Пожарища потухли. Висящие обломки окутал пар. Нереально красиво. Прах величественных небоскребов парил в белой дымке недалеко от земли. И продолжал подниматься выше. Словно почести последние отдавали городу. Хоронили по неведомому, но древнему и значительному ритуалу. Солдаты вокруг Алика шепотом читали молитвы, некоторые молча плакали. Другие просто стояли с изумленными лицами, не в силах поверить в происходящее. Из провалов, возникших на месте улетающих в небо руин, начали появляться люди. Всплывали, как подбитые субмарины, и зависали над землей. Покачивались. Вели себя тихо-тихо. Смотрели на удивительную картину расширившимися круглыми глазами. Молчали, вздыхали судорожно. Около минуты ничего не происходило. Застыли все, как мухи в янтаре. На фотографию стали похожи. Чудо парализовало людей. И Алика парализовало, хоть он его и сотворил. На все у людей припасены в загашнике ответочки. Бьют – беги, дают – бери, больно – кричи, нужно – проси. А тут чудо… то, чего быть не может по определению. Что делать? Куда бежать? И просить что?