Иван Зорин - Зачем жить, если завтра умирать (сборник) Страница 54

Вместо Устины в качестве персонажа Устин избирает теперь Макара Обушинского. Представляя себя на его месте, пробует им играть (играть в данном случае не закавычено).

Что для этого надо знать?

Отправные точки:

Во-первых, Обушинский не потеет, и ему не надо каждые два дня менять сорочку – одно это может сделать счастливым, если испытал обратное. Он также не мёрзнет и меняет одежду, которую, надо отдать должное, выбирает со вкусом и носит с шиком, только для того, чтобы не выходить из образа. В этом смысле он похож на актёра. А тот, кто им играет, на суфлёра?

Или режиссёра?

Во-вторых, Обушинский не тамагочи, его не обязательно кормить по расписанию. И кормить вообще. Что обязательно, так это следить за его внешностью – он не красавец, но довольно приятный, особенно, когда улыбается, гладко выбрит, носит аккуратно постриженные чёрные усики. Это предмет его гордости. Что ещё? Ах, да, он молод! Это главное, о чём не надо забывать. Он ходит обычно мелкими шагами, руки в брюки, не вынимая сигареты изо рта. К тому же нужно держать в голове его целеустремлённость, жажду славы и самоуверенность, скрывающую комплексы.

В-третьих, он тот, кем Устин Полыхаев мог быть в прошлом. Его реконструкция. Автопортрет, который он рисует задним числом, фоторобот, составленный его памятью.

Устину остаётся задать срок, в течение которого он намеревается пробыть в его шкуре. Устин колеблется, трогает лоб и решает, что хватит дня, а там он посмотрит.

Итак, Обушинский просыпается в своей тесной квартирке раньше обычного, его будят короткие очереди отбойных молотков. Чертыхнувшись, встаёт, идёт в ванную, на ходу вынимая из глаз остатки сна, чистит зубы. Щёткой он не пользуется, зубы у него от рождения плохие, и, чтобы не повредить эмаль, выдавливает пасту на палец. Потом завинчивает тюбик, умываясь, фыркает, и, завернув до отказа кран, вытирается махровым полотенцем – всё это можно пропустить. Он выглядывает в окно. Какая будет погода? Солнечная? Нет, пускай идёт дождь. Мелкий, точно небо солит раскисшую землю. Обушинский проверяет интернетовскую почту, отвечает на несколько писем, самых важных, откладывая остальные на потом, завтракает бутербродом с кофе, совершает несколько деловых звонков. Это тоже можно опустить. А вот то, чего нельзя опустить, это его мысли. Радостные, от которых он улыбается, выщипывая перед зеркалом усики: вчера ему обещали напечатать в газете его рассказ, фэнтези, про попавших в будущее, небольшой, но оригинальный, вечером у него свидание, первое, познакомились по Интернету, но, судя по анкете, можно надеяться на продолжение, он в себе уверен, молод, обаятелен, говорлив, последнее важнее всего, в общем, вся жизнь впереди. Неприятные, от которых он хмурится и выдёргивает не тот волосок: редактор сказал, что его рассказ про «попаданцев», выражение издательского жаргона, ничего издевательского, а всё же режет слух, придётся сократить – куда уж больше, что от него останется? – а куда деваться, придётся проглотить, к тому же убедительная просьба составить для газеты гороскоп, естественно бесплатно, и чем быстрее, тем лучше, – луна в Рыбах, Скорпионов ждут перемены, Тельцам необходимо проявить такт, а Девам быть предельно осторожными, что-то вроде этого, у него богатая фантазия, он, как всегда, не подведёт, не забыть только по дороге в редакцию купить астрологический календарь, он вечно путает, какой знак за каким идёт, – а всё же с какой стати, может, не стоит так заискивать?

Он тщательно причёсывается, разглаживая волосы ладонями, на «пробор», опять вспоминает о предстоящем свидании, и тут его мысль плавно перетекает в сопутствующее русло, он на мели, надо бы взять аванс в рекламном агентстве, где подрабатывает, сочиняя слоганы – не бог весть что, но позволяет сводить концы, особенно, когда заказывают оптом, – вытряхивает из карманов всю мелочь, пересчитывает, хватит ли на бензин, решает всё же рискнуть, поехав на машине.

За день Обушинский увидит: соседа, спускающегося с ним в лифте, нахохлившихся под крышей мусорного бака голубей, мокрый асфальт, раскрытые зонтики – чёрные, оранжевые, цветные, – плешивого собачника, на поводке такса, лужи, женщину с ребёнком, у ребёнка портфель, набухшие от воды доски в заборе, ключ зажигания, руль, в водительском зеркальце – свою кепку, которую, сняв, положит на сиденье, на повороте, в зеркале заднего хода – тысячеглазую змею, медленно ползущую в моросящем дожде, разрезавшую его включенными фарами, на светофоре ему повезёт, и он оторвётся от машин, сцепившихся в колонну, он увидит серые дома, низкие подворотни, окна, подмигивающие форточками, бензоколонку, на ней парня со шлангом, водосточные трубы, похожие на перевёрнутые фонтаны, деревья, пустые площади с одиноко мокнущими памятниками и лица – прячущиеся за воротники у пешеходов, сосредоточенно-деловое у главного редактора и обманчиво приветливое у его секретарши.

То, чего Обушинский за день так и не увидит, это себя.

Устину уже не нравится быть Обушинским.

Что он скажет:

«Доброе утро!» – соседу в лифте, плешивому собачнику, парню на бензоколонке, редактору, «Сегодня вы очаровательны!» – его секретарше, «Конечно, я согласен» – редактору, «Гороскоп в нагрузку» – его секретарше.

Что он услышит:

«Доброе утро!» – в ответ на своё приветствие, «Как и всегда» – от секретарши, «Рассказ напечатаем вместе с гороскопом» – от редактора.

Чего он не услышит:

себя.

Чем дальше Устин играет Обушинским, тем больше чувствует себя не в своей тарелке.

А ещё Обушинский скажет: «Эх, ёк-макарёк!» – долговязой девушке, голосовавшей под дождём на дороге, которую решит подвезти, убрав прежде с сиденья свою кепку, и ей же – «От барокко ещё веет космическим холодом, вечностью, а после Баха музыка становится всё более чувственной».

Он услышит её смех: «Представляю Баха на концерте какой-нибудь современной рок-группы»; а протягивая ей визитку: «Меня зовут Устина Непыхайло».

Хлопнув дверцей, он обернётся, увидит её высившуюся одинокую фигуру, и ему покажется, что она провожает его влюбленным взглядом. Но вырулив в поток грязных машин, он её уже забудет, соображая, как лучше проехать к рекламному агентству. Его мысль работает бесперебойно и методично, как дворники.

К чёрту Обушинского!

Устина от него тошнит.

В этой шахматной партии Устина, безусловно, королева, но Обушинский, не король, а скорее конь, прыгающий через фигуры. Их для него просто не существует. Пока для него не существует даже себя. Нет, он даже не конь, а обыкновенный жеребец. Интересно, что в нём привлекает Устину?

И почему он выходит таким карикатурным?

Устин думает:

За что я его не люблю?

Может, во мне говорит ревность?

А почему тогда не ревную жену?

Вспомнив про жену и её роман с Грудинным, Устин подумал, что составляет сразу два любовных треугольника, играя в обоих роль гипотенузы, бесстрастно взирающей на примкнувшие друг к другу катеты. Бесстрастно? Похоже, ему только кажется. По крайней мере, казалось раньше. Иногда полезно менять угол зрения, глядеть на всё глазами Обушинского. Это достаточная причина, чтобы доиграть за него, проведя с ним день до конца. Где он его оставил? На шоссе. Влившись в общий поток, тот включает фары, направляясь в рекламное агентство, у дверей которого, прежде чем вылезти из машины, прилизывает в водительском зеркальце усики, поплевав на пальцы. Аванс ему дают. Хотя не без боя. Он также получает заказ на слоган для адвокатской конторы, с которым клятвенно обещает не тянуть. Зло ухмыльнувшись, Устин сходу придумывает ему два: «Нам не дано предугадать, как ваше дело отзовётся», и «Чужому куску и рот рад». Оба, конечно, не годятся. Но Обушинский, достав из бардачка записную книжку, вносит их на букву «А». На всякий случай. Он расчётливый, этот Обушинский, не по годам. Впереди у него свидание, значит надо завернуть домой, переодеться, вынув из шкафа выходной костюм, приталенный, который так идёт его стройной фигуре, подчеркивая то, что надо, и скрывая остальное, кроме того надушиться, в меру, как он умеет, дорогим одеколоном, который держит специально для таких случаев, почистить ботинки, хотя кругом и грязь, но важно первое впечатление – всё это, впрочем, можно опустить.

Девушка.

Он перечитывает их интернетовскую переписку, настраиваясь на встречу, делает в уме кое-какие заготовки, так, экспромты, которые оттачивались годами, перед зеркалом репетирует наиболее эффектные жесты – это тоже можно опустить. Девушка Обушинского – крашеная блондинка с голубыми глазами или брюнетка с зелёными. Устин ничего не может с собой поделать – ходульность распространяется на всё, что окружает Обушинского. Опоздав, блондинка, пусть всё же это будет блондинка, часто хлопает ресницами, однако не думает извиняться, убеждённая, что красоте прощается всё. «Точность – вежливость голых королей», – каламбурит Обушинский, натягивая одну из отрепетированных улыбок. А про себя ставит минус в графе «обязательность». Он строгий цензор, этот Обушинский! Они идут в ресторан. Недорогой, но всё же. Впрочем, один раз Обушинскому по карману. Точнее в ресторан они едут. Обушинский за рулем, девушка рядом, на месте, где сидела Устина, а ещё раньше лежала его кепка. Девушка без умолку болтает. Обушинский слышит: про мерзкий, противный дождь, который не даёт надеть туфли, про парикмахершу, заболевшую мать, подругу, вчера вышедшую замуж, про маникюр, про свою машину, миленькая, хотя ей случалось ездить и на лучших, что мужчины кокетничают больше, чем женщины, хотя он, Обушинский, и умнее, – чем? Чем женщины, – повторяет она, будто он не расслышал, – про её кошку, ангорскую, кажется, с вечно линяющей шерстью, отчего мать всё время чихает, у неё аллергия.