Артемий Ульянов - Записки санитара морга Страница 55

Наблюдая за этой сценой в дверной глазок, я всем нутром жалел того, кто всего минуту назад так напугал меня. Набрав телефон центрального поста милиции, представился и сказал, стараясь звучать весомо:

– Вы сейчас человека забрали, со двора патанатомии. Быстро вызывайте ему «скорую». У него тяжелый психический срыв. Это очень опасно.

– Ага, понятно, – вяло согласился дежурный. – Сообщу. Это санитар морговский, да?

– Да, Антонов моя фамилия.

– А откуда ты знаешь, что срыв? Ты доктор, что ли?

Опешив от такого поворота, я пару секунд помолчал.

– Откуда знаю? – вскипел я, сжимая трубку до белых костяшек. – Это понятно даже тупому мусору, вроде тебя! «Скорую» вызывайте, говорю!

– Ты похами еще, трупорез! Рапорт подам, тебя ж уволят, дурака!

– А если мужик этот чего-нибудь выкинет, тебя посадят! Чувствуешь разницу? Как фамилия дежурного по роте? – грозно рявкнул я. Видно, вопрос попал в слабую точку милиционера, отчего он тут же бросил трубку. – Где они таких уродов набирают?! – сказал я сквозь зубы. – По конкурсу, что ли…

Бессильно ругаясь, я поплелся в комнату отдыха. Плюхнувшись в кресло, по привычке потянулся за пультом от телика. Взяв его в руки, включать ящик не стал, решив просто посидеть в тишине, без ненужных мне новостей, пустых споров, прогнозов погоды и красочных призывов купить. Происшествие с Пименовым выбило меня из колеи.

Сперва все для меня в нем было очевидно. Мужчина, задавленный грузом горя, в неадекватном состоянии, пытался увидеть труп отца. Я ему этого не позволил. И поступил совершенно правильно. Неизвестно, как бы он отреагировал на такое зрелище. Мог бы совсем спятить, навредить себе, мне и каждому, кто попался бы под руку. Более того, когда его задержала наша родная милиция, я сообщил в органы о необходимости обеспечить задержанному медицинскую помощь. Ситуация ясная, спорить здесь не о чем. Вроде как…

Сидя в «двенашке», в тишине телевизионного вакуума, с каждой минутой я все сильнее сомневался в том, что сомневаться не в чем. Сначала неотчетливо, потом резче передо мною проступала совсем другая картина произошедшего. Наверное, ее можно было бы увидеть с другой стороны служебного входа, стоя на крыльце, где стоял мужчина в тусклом сером спортивном костюме. Потихоньку она наливалась красками, обретая реалистичность и право на жизнь. Очевидность ситуации, которая еще недавно была «ясной», таяла на глазах.

– А если так… – вполголоса бубнил я. – Пименов этот нес в себе какую-то огромную вину перед отцом. И собирался каким-то образом снять ее с себя, а может, и со всей семьи, рассказав что-то папе. Да не успел – папа помер. И он уверен, что если поговорит с отцом, пока тот еще не в гробу, то все разрешится. Или разрешится хотя бы для него. И так это важно для Пименова, что является одним из главных событий жизни. Или нет, не событий… линий жизни. Что в такой ситуации будет делать человек? Идти к цели. Делать для этого все возможное. И он пошел – в морг, к отцу. А там его встретил какой-то санитаришка, который про беду Пименова ни черта не знает. И объяснить ему вряд ли удастся. И говорит он бедолаге, что морг закрыт. А отец-то всего в нескольких метрах. Тот в отчаянии пытается прорваться, ничего у него не выходит… потом менты… И жизнь Пименова потекла по другому сценарию, которого он не хочет, боится. Или такой поворот для него просто невозможен. А все почему? Потому что посторонним в морг – не положено. И Пименов проживет всю жизнь, зная, что не смог справиться с такой малостью. С каким-то юнцом санитаром, вставшим между ним и отцом. Ничего вариант, а? – спросил я себя, задумчиво поднимаясь из кресла. – А ведь я бы мог поступить по-другому. Выкатить тело на подъемнике к служебному входу, например. Это, конечно, стрёмно, опасно… не по правилам. Могут быть неприятности. И вот он, тут как тут! То, что самое страшное в жизни – выбор. Свои собственные неприятности и риски против трагедии Пименова. Трагедия, это, конечно, ужасно. Но неприятности-то свои, все-таки…

Еще раз пристально взглянув на все сказанное, я вновь стал уговаривать себя, что поступил верно. Только так и можно было поступить. А другая история – череда неправдоподобных натяжек. Опять ожили слова «очевидная ситуация». Вот только никак не удавалось избавиться от ощущения, что я убежденно вру себе. А ведь любой разумный человек согласился бы, что показать Пименову труп отца – просто безумие на грани с преступлением. Вроде как…

Потом я долго пытался уснуть, гоня от себя то одну, то другую картину, главным персонажем которой являлся Пименов. Но они никак не желали уходить. Наверное, оттого, что главным персонажем был все-таки я. История Пименова родила для меня свою собственную, в которой решающий выбор был за мной. Мужчина в тусклом сером костюме скоро растворится в толщине календаря. Санитар Антонов, сделавший то, что сделал, будет рядом до конца. То правый, то виноватый, этот двадцатилетний парень в хирургической пижаме, не пустивший Пименова в отделение патанатомии, навсегда останется крохотной частичкой меня. Я постарею, еще много чего пережив… И неизвестно, какой увижу я эту историю в старости. Оправдаю себя или нет? Может, найду третий смысл… Вечно молодой санитар Антонов, застрявший в июне 1995 года, раз за разом будет верен себе, преграждая Пименову путь в отделение. Он неподкупен, безжалостен, непреклонен и тверд. Он необратимая часть меня, намертво схваченная временем. Я не властен над ним. Он же будет незаметно менять стареющего Антонова, заставляя снова и снова возвращаться к тем минутам, когда захлопнулась дверь между отцом и сыном.

«Мертвые наставляют живых», – вспомнил я слова старухи, с зонтиком и папиросой в зубах. «Пожил бы Пименов-старший еще немного – и ничего бы этого не случилось», – ворочался я в кровати, вспоминая мольбы человека в сером спортивном костюме, воющего у двери служебного входа. Вспоминал себя, поступившего здраво и принявшего вой за часть нервного срыва.

Спустя какое-то время местный Морфей районного значения сжалился надо мною, снабдив вязкой тяжелой дремотой, незаметно обернувшейся сном. Раскинув руки, я провалился в него, словно в спасительную бездну, лежащую между пятницей и субботой. Перемахнув через нее, окажусь на стартовой линии выходных. И если очень сильно постараться, стоя на ней, можно увидеть утро следующей недели, такой далекой и неотвратимой.

Сутки шестые

Суббота, 10 июня

Субботнее утро было ко мне не милостивым, сдернув с дивана ни свет ни заря скандалом дверного звонка. Это была перевозка, причем сразу обе бригады – коммерческая и с городской подстанции. Такое случалось не так уж часто, и за их отстраненной вежливостью было забавно понаблюдать, даже спросонья.

Дело в том, что парни с коммерческой перевозки получали фиксированную оплату с каждого привезенного трупа, тогда как государственные бригады нередко имели щедрые чаевые к зарплате. Переносно выражаясь, паслись они на одной поляне: триста мертвецов, за сутки уходящие в мир иной в пределах Москвы, были одни на всех. К тому же парни из ритуального агентства считали морг четвертой клиники родным домом. Одним словом, причиной сухих рукопожатий и натянутых приветствий была конкуренция. Хотя, если попадался особо габаритный клиент, они могли даже помочь друг другу. Но искренности в этом не было, скорее расчет на ответную помощь, не дай бог чего.

– Вставай, братуха, – загудел один из водителей. – Уж седьмой час утра.

– И сколько седьмого? – спросил я, заторможенно протирая глаза.

– Шесть пятнадцать, если быть точным.

– Вот изверги. Чего привезли-то?

Как выяснилось, утренний урожай был добрым. В общей сложности семь новых постояльцев дожидались своей очереди, чтобы занять место в нашем холодильнике. Перевозка стала разгружаться, и скоро все каталки и подъемники с поддонами были заняты. Сдав документы на покойников, они оправились, вымыли руки и, слегка наследив, скрылись за дверями служебного входа.

Мои диковинные сны и случай с Пименовым пробудили во мне ожидание чего-то большего, чем просто финал Большой недели. Оно засело где-то глубоко внутри меня, между душой и потрохами, постоянно напоминая о себе, не желая оставлять в покое санитара Антонова. Пока я убирался в отделении, ожидая начала субботнего рабочего дня, интуиция, улучив удобный момент, то и дело задавала настойчивые вопросы. «Это похоже на случайность? Почему раньше не было таких случайностей? Какая случайность будет следующей?» Стараясь не обращать на нее внимания, я ждал той минуты, когда первые из субботнеобязанных коллег появятся в отделении. Только тогда начнутся шестые сутки, подхватив меня в круговороте ритуально-медицинского комбината.

Первым в отделении появилась санитарка Катя, сказав:

– Привет, герой соцтруда! Держись, недолго осталось. В воскресенье отоспишься.

– Да уж, надеюсь, – согласился я, сперва поздоровавшись.