Вацлав Михальский - Собрание сочинений в десяти томах. Том девятый. Ave Maria Страница 55

Когда почти засыпали могилу Анны Карповны могильщики и стали подходить провожающие, чтобы бросить свою горсть земли, все снова заплакали. Все, кроме Александры, у нее не было слез. Саднящая горечь запеклась в груди комом и не давала ни вздохнуть, ни заплакать, ни проронить хоть единое слово.

Сказать, что жизнь Александры Александровны сильно изменилась после похорон матери, значило бы ничего не сказать. Наверное, правильнее будет заметить, что одна ее жизнь закончилась, а другая пока не начиналась. Наступило время пустоты и морока, который еще не смерть, но уже и не жизнь, а некое пограничное существование, где все как бы есть и ничего как бы нет; механически и умозрительно все как бы действует, но ничто не затрагивает души, не вызывает сопереживаний и даже боли. Почти ничто. Потому что есть Катя, ей идет пятнадцатый год, и с Катей, как говорит Надя-неотложка, «не соскучишься».

Через красивую Нину, а точнее, через ее мужа генерала Александра знала, что Иван в Германии, что он женился, не «расписываясь», на молодой девушке, что она родила ему одного за другим двух сыновей, которые носят его фамилию, как, впрочем, и Катя.

Когда Кате исполнилось шестнадцать лет и надо было получать паспорт, Александра предложила ей взять фамилию Домбровская.

– Чего это ради? – спросила Катя. – Это ты предательница. А я папу не брошу, пусть даже он и в Германии, и у него есть другие дети. Это даже хорошо, что у меня еще два братика. – И тут она показала матери фотографию двух малышей лет трех-четырех, очень похожих на Ивана.

– Откуда у тебя это? – только и смогла спросить Александра.

– Папа прислал. Мы с ним давно переписываемся через одного человека. Это тебе он посылает деньги на мое воспитание, а мне пишет письма.

Вот тут-то Александра и разрыдалась в первый раз после того, как умерла ее мать Анна Карповна.

Катя пошла на кухню, накапала сорок капель валокордина, разбавила теплой водой, как делала всегда бабушка, и принесла стакан с мутно-белой взвесью успокаивающего матери.

– Выпей, ма.

Александра послушно выпила лекарство.

– Ма, я в кино, – сказала Катя.

Александра кивнула в знак согласия.

Лязгнула собачка английского замка – Катя закрыла за собой входную дверь в квартиру.

Большой, с лоснящейся шерстью, ухоженный Маркиз подошел к Александре и ткнулся холодным носом в ее руки – он умел сочувствовать.

– Сейчас, миленький, сейчас, – погладила она пса по покатому лбу, почесала ему за висячими черными ушами, – сейчас еще пореву чуть-чуть и пойдем гулять. – При слове «гулять» Маркиз побежал в прихожую и тут же принес в зубах поводок.

Деваться было некуда – Александра пошла в ванную, привела себя в порядок на скорую руку, зацепила поводок за толстый кожаный ошейник Маркиза, снабженный даже противоблошиным устройством, и они отправились на прогулку. Ошейник для Маркиза привезла откуда-то из-за границы, кажется, из Англии, Надя-неотложка – она теперь довольно часто стала ездить по заграницам, такая у нее была работа в министерстве и, наверное, не только в министерстве.

Прогуливаясь с холеным Маркизом давно отработанным маршрутом по максимально безлюдным, а главное, бессобачным пустырям и закоулкам, Александра думала о том, через кого же Катя переписывается с Иваном. Через генерала, мужа красивой Нины? Но та бы не стала скрывать от нее такое. Через кого? Ответа на этот вопрос у Александры не было. В конце концов, какая разница, через кого. Так или иначе, а если раньше она думала, что дочь Катя – это ее Катя, то теперь понятно, что у Кати своя, параллельная жизнь… Если рассудить честно, то обижаться ей, Александре, не на что… Она ведь сама, думая о том, что Катя слишком маленькая и «не поймет», вела с ней все эти годы игру на умолчание. Сама все эти годы говорила Кате, что «папа в длительной командировке за рубежом», что было хотя и правдой, но правдой неполной. А рассказать Кате все, как есть, она не решалась. Объявить дочери, что ее отец не Иван, а Адам, тоже не могла и не хотела. Тем более что, получив квартиру в Черемушках и переселившись от нее, Александры, и Адам, и Ксения старались не пересекаться с нею. Правда, их дети остались учиться в той же отличной немецкой спецшколе, где училась Катя. И маленький Адам, и Александра Вторая, и Глаша дружили с Катей, постоянно созванивались, особенно Адька, ходили в кино, зимой на каток в Парк культуры, летом на пляж в Серебряный Бор, иногда они даже навещали Маркиза, который при виде их визжал от удовольствия. А Катя никогда не бывала у них, в Черемушках.

Адам не смог оставить троих детей, и осуждать его за это как-то язык не поворачивался. А в те полтора месяца до получения квартиры в Москве, что бытовали Адам, Ксения и их дети у Анны Карповны и Александры, в те полтора месяца Ксения бдительно стояла на охране рубежей своей семьи – ни разу не оставила она старшую Александру один на один с Адамом. Да и по его эмалево-синим грустным глазам было заметно, что он не против такого поведения своей молодой жены. Короче говоря, все сложилось так, как сложилось: не больше и не меньше, не хуже и не лучше.

Адам никогда не говорил об этом Александре, но он чувствовал себя виноватым и мучился от того, что «влез в ее жизнь и все разрушил».

Александре тоже было несладко одной, особенно по ночам на ее большой французской кровати, да если еще в окно светила ущербная луна с ее мертвенным, зеленоватым светом. Но Александра ни о чем не жалела и твердо знала, что если бы вернуть и повторить, то она бы вернула и повторила и заметенный снегами домик в Жуковке, и раскаленную плиту с бегающими по ней золотыми мушками, и выпивку, и закуску.

А письма Кате от Ивана передавал его бывший адъютант Вася Полустанкин, стараниями своего начальника приближенный к министру, капитально выучивший английский язык, повышенный в звании и даже удачно женившийся на хорошенькой дочке порученца полковника, который в свое время занимался срочной отправкой Ивана и Марии в Берлин.

В письмах к Кате Иван ни разу не обмолвился даже подобием дурного слова об Александре. Он всегда писал: «Дочка, мама у тебя замечательная. Слушайся маму». Тут все было для Кати хорошо, кроме того, что он писал «у тебя», а не «у нас». А те выводы, которые сделала девочка, она сделала, опираясь на собственный ум и собственную интуицию, которой ее бог не обидел.

После гибели Адама и похорон Анны Карповны Ксения и Александра стали медленно, но верно сближаться друг с другом, как два корабля на встречных курсах. Теперь делить им было некого, а общего накопилось за четверть века ой-ой-ой как много!

По молчаливому согласию они никогда не говорили об Адаме – у каждой были слишком личные воспоминания, и они берегли их в душе как главную радость и главную боль своей жизни. И еще – ни Ксения, ни Александра не позволяли себе даже самого невинного намека на то, что их дети – кровная родня.

Первой нарушила это табу Катя. Едва ей исполнилось восемнадцать лет, она собралась замуж за однокурсника по мединституту, приехавшего в Москву из Иркутска.

– Катя, может, подумаешь, – уверенно предложила мать, – ты его сильно любишь?

– Нормально.

– Что значит нормально? Любовь – это тебе не норма, а Божий дар.

– Ма-ма, – растягивая слово, сказала Катя, – я Тадика люблю нормально! А он меня, вроде, как ты говоришь. А так, как ты говоришь, я любила, люблю и буду любить только Адьку. Нормально?

Александра не нашлась, что ответить.

– Ты что, индийского кино насмотрелась? – сказала она наконец.

– Русского быта, – спокойно ответила Екатерина, за словом в карман она не лезла.

– И что за имя такое – грузин, что ли? Откуда в Иркутске грузины?

– Китаец. Тадеуш Соколовский. Могла бы знать, что в Иркутске много поляков.

– Почему? – растерянно спросила мать.

– Потому же, почему и в Дагестане. Шляхту ссылали на Кавказ, на войну, а простых – в Сибирь и дальше.

– Адька знает? – совсем сбитая с толку, спросила Александра.

– А ты думаешь – он клинический идиот?

– Ему Ксения сказала? – робко спросила Александра.

– Мама, ему, как и мне, сказало зеркало. Мы все четверо на одну морду. Во всей школе только у нас такие глаза и больше ни у кого.

– А у Тадеуша?

– Ты угадала, ма! – засмеялась Катя. – У него похожие. За это я его и выбрала. Выйду замуж, и Адька будет свободен.

– Хороший план, только очень печальный.

– Ничего не печальный. Я Тадьку приведу: сама увидишь, он молоток. Симпатичный, веселый, на гитаре играет, поет.

– Это важно. Тогда споемся.

– Споетесь, не сомневаюсь. Только он не собирается жить у нас.

– А где? – удивилась Александра.

– Он хочет, чтобы я переехала к нему.

– Куда?

– В общагу.

– Отсюда – в общагу?

– Так он считает. Он говорит – надо жить самостоятельно.

– Похвально, – едва проронила Александра, – а мы с Маркизом?