Галина Артемьева - Кто косит травы по ночам Страница 57

Они переместились в новое пространство. Пространство ломает человека со страшной силой, только он не всегда это замечает. Живешь в отстойном окружении, хочешь не хочешь, борись не борись – превратишься сам в отстой, как миленький. И не таких ломали! И наоборот: попадаешь в шоколад – и пахнешь шоколадом за километр, даже если на какое-то время удаляешься от благоухающей коричневой массы. Впервые они поняли, что значит чувствовать себя людьми. Изнутри это чувствовать, а не представляться, как в дешевом любительском спектакле. И, хоть и спали по-прежнему в одной комнате, остальные помещения освоили живо и без долгих обдумываний. Вот мастерская для мамы. Вот кабинет для сына. Вот спортивный зал. Там гостиная, там столовая. Там, в стеклянном кубе со светящимися стенами, библиотека. На отшибе – гостевая на всякий случай. И еще кое-что по мелочи. Они же сами все продумывали, как для себя. Вот и наслаждались теперь плодами праведных своих трудов.

Как-то они подладились под богатую жизнь, угнездились в ней. И ничего страшного не произошло. Небо не разверзлось. Не покарало молниями за благоустроенный быт. И со стороны земных предстоящих тоже все шло без нервотрепки. Рахманов ничего не требовал, ни на что не намекал, хотя общались они часто, едва ли не каждый день. Помимо рабочих моментов обедали иногда втроем. Обсуждали совместные проекты. Принялись даже шутить, забыв, что чужой человек рядом и может превратно понять.

Само собой – он сделал ей предложение. Жалобно это все получилось, беспомощно и по-детски с его стороны. Она даже испугаться как следует не успела. Опять же – мальчик был рядом и явно обрадовался. Он скрытным никогда не был и, когда Рахманов, предварительно запутавшись рукой в собственном кармане, вытянул все же бархатную коробочку с кольцом и промямлил положеную просьбу, подпрыгнул на стуле и зааплодировал с криком: «Да! Да! Давай, мам, давай!» Маленький еще был. Ничего про жизнь не знал. Тем более про себя. И про маму. И про Рахманова, которого изо всех сил хотел звать отцом. Давно уже хотел.

Плата за будущее

Вот желание и исполнилось. Только с отцовством Рахманова вышла незадача: не смогли найти отца настоящего. Затерялся с концами. А без его согласия – никак. Не оформят усыновление. На подкуп и подлог в таком серьезном вопросе идти было никак нельзя: себе бы оказалось дороже. Тут все понятно: вокруг только спят и видят, как бы Рахманов оступился. Не дождутся!

Жизнь мальчика коренным образом изменилась. Просто сломалась, чего уж там.

Начнем с основного: мама теперь спала с Рахмановым. (Как он про это не подумал, когда вопил: «Давай, мам!»)

Рахманов, желая заполучить их сказочный мир, вторгся и все разрушил. Разбил. И даже не понял этого. Доволен был и счастлив. И полагал, что все члены его обожаемой семьи тоже. Он обеспечил их всем! Жене не приходилось работать. Ей не о чем было беспокоиться вообще. Будущее сына он обеспечил сразу, чтоб она не волновалась и не задумывалась о плохом. Открыл на имя мальчика счет в западном банке. Если в казино не играть, на всю жизнь вполне может хватить. Что еще надо?

Ночное одиночество тяготило мальчика страшно.

Но это просто необходимо было принять.

Это плата за собственное безмятежное будущее. Днем они по-прежнему были с матерью. Тут ничего не изменилось, а если и изменилось, то только к лучшему.

Ужас начался, когда Рахманову с женой понадобилось летать по свету. Мальчика брать с собой супруги никак не могли: не было нотариально заверенного разрешения отца на вывоз несовершеннолетнего ребенка за пределы безгранично любящей его родины!

Ребенок, никогда раньше не разлучавшийся с матерью и привязанный к ней особо – это следовало учитывать, – оказался в полном одиночестве. Конечно, само собой, они наняли ему няньку. Самую настоящую противную занудную няньку, принявшуюся тупо лезть во все мелочи его быта, распорядка да просто в вещи, наконец.

Она заставляла его жрать сготовленную ею дрянь, потому что именно это полезно для здоровья.

Она копалась в его дневнике – а не ее собачье дело было лезть в чужой портфель.

Она нудила, что надо постричься, потому что при таких родителях неприлично иметь такую прическу. Не подзывала к телефону его друзей: «Позвоните позже, он еще математику не сделал».

У него и так начался возраст, когда всего ломило и распирало, раздражала любая мелочь, а тут эта дура неотвязная. На самом деле дура. Неотступно и настырно следящая за каждым его шагом.

Мать, в свою очередь, тосковала ужасно. Плакала в разлуке. Звонила из дальних стран, спрашивала о жизни, глотая слезы. Он сделался угрюмым и нервным. Он умолял оставлять его одного, раз уж она не может не улетать. Слезно просил избавить его от наглой и никчемной чужой женщины-соглядатая.

– Но я же вообще тогда с ума сойду! – отказывалась она.

А ведь знала, что он вполне может о себе позаботиться, купить, сготовить, прибраться. Раньше доверяла. А теперь раскисла, как тряпка. Половая тряпка.

Все равно он ее любил. Очень-очень. На всю жизнь.

Только те, кого любишь, и могут причинить такую невыносимую боль.

Рахманову же не простил ничего. Ни того, что влез в их счастливую жизнь, ни того, что стал хозяином их радости, ни того, что не думал о других. Только о себе и своем устройстве в материальном мире. И уверен был, что все можно купить.

Нет! За деньги можно все разрушить, растоптать. Любовь от денег вянет и засыпает, если не дохнет совсем.

Жизнь почти утратила краски. Раньше они с мамой работали вместе, мечтали. Теперь ни работы не было, ни мечтать было не о чем. Хотелось повидать дальние страны, но нужно было ждать до восемнадцати лет, пока иссякнет отцовство молящегося где-то за них папаши.

Рахманов уже нашел подходящее ему по рангу и способностям учебное заведение. Знаменитая академия дизайна в Лондоне. Поедет учиться сразу, как стукнет 18! В тот же самый день и час! Можно даже специально подгадать ради смеха. Отметить таким образом день его рождения. В воздухе. Там даже подарок от авиакомпании вручают, если в день рождения летишь. А в Лондоне уже своя квартира есть. Ни о чем беспокоиться не придется. Только учить английский и ждать.

Ничего другого не оставалось.

Но тут подкралась другая беда. Непоправимая.

Мать принялась ждать ребенка. Вот уж о чем он совершенно забыл! Вот что и представить не мог никоим образом! Он с младенчества уверен был, что они существуют друг для друга. Что никто никакого права не имеет вмешиваться в их обстоятельства. Что они – это четыре глаза, две головы, четыре руки, четыре ноги, но: одна душа! Так он ощущал.

Почему, по какому праву какой-то Рахманов посмел разодрать одну эту душу в клочки, чтоб себе урвать от бедного и слабого?

Мать ребенка не хотела. Она сама призналась сыну в этом. Она и будущему мужу сказала в самом начале еще, что детей больше не хочет и заводить другого ребенка ни под каким видом не собирается.

И тот согласился. Сказал: «Пусть будет, как ты хочешь. Поживем– увидим». А потом подловил. Несколько лет прожили, она расслабилась, размякла. Сыну вот-вот четырнадцать, отстраняется от нее, раздражается. Не то, что раньше. Одиночество нахлынуло, грусть. Здравствуй, грусть!

В этот период Рахманов как-то и подстроил с беременностью. Она всегда предохранялась. А тут что-то такое забылась, он ей голову вскружил очередными подарками, романтику устроил на яхте, музыку, вино. Хищно довел до постели. И после всего из рук не выпустил: «Спи!» Чтоб наверняка. Она его потом за это возненавидела! Ох, как возненавидела! Все привык по-своему. Мало, что сына отнял, смех у них украл, так еще и тут добился своего.

Но – покорилась. Привязалась к роскоши. Уже не вырваться было. Плакала у сына взрослеющего на плече: «Ненавижу! И ребенка этого – не хочу!»

Ребенок родился. Девочка. Красавица – не описать. Копия отца. Даже смешно и страшно смотреть, что так бывает: вот тут взрослый, вот тут младенец новорожденный. И – одно лицо. Природа шутит такие шутки, глаз не оторвать. Толстая деваха, здоровенная, круглощекая, большеглазая.

Татьяна как родила, взглянула и – полюбила. Мать! Куда денется! Полюбит еще как. И заворковали, заворковали родители над колыбелькой прелестной малютки. Засюсюкали до тошноты. Ах, какой подарок нам аист в клювике принес! Ды – нашу девулечку! Ды – нашу красотулечку!

И парня заставляли любоваться. Было бы на что смотреть!

Няня, правда, отвязалась. Ее к рахмановской дочери пристроили. Дошло-таки, что, когда человеку вот-вот пятнадцать исполнится, он вполне способен обходиться без нянь. Изредка, особенно при матери и ее муже, она подкатывалась с вопросами об уроках и питании, но он ее просто игнорировал. Молчал, глядя в уродливое лицо, глаз не отводил. Клуша смущалась. Переставала тарахтеть. Удалялась на территорию детской. Он же садился рисовать комиксы.

Ой, жаль, что именно все взрослые толпились возле не особо нуждавшейся в таком скоплении публики малютки. Им бы на эти комиксы поглядеть! Может, дошло бы хоть до кого-то.