Виктория Габышева - Любовь, или Пускай смеются дети (сборник) Страница 58

Принц присел на бордюр.

– Русалочка… пойдем.

Губы ее шевельнулись. Наверное, хотела о чем-то спросить, но выражение лица мальчика заставило ее умолкнуть.

Не оглядываясь, схватившись за руки, они опрометью помчались к реке. Занятые поимкой Твари взрослые не заметили побега.

Об ужасном происшествии Принц рассказал уже на лодке.

– Бедный Белоконь, – пожалела Русалочка, ежась. – Я видела этого дядьку. Он очень плохой, у него рот длинный и мало зубов. Страшный дядька заговаривал с нами, спрашивал, как зовут. У него были шоколадные батончики. Альбина Николаевна велела ничего не брать у чужих людей без воспитателей, и мы не взяли.

Принц крепко зажмурился. «… найду тебя, где б ты ни спрятался… и просто уничтожу». Беспросветное отчаяние на миг завладело им. Жизнь представилась гигантским болотом, холодной трясиной, манящей в тумане детей к ярким фантикам лживых островков. Ступишь, обманувшись, и попадешь в топкую слякоть, в щель ущербного рта, засасывающего в мутное ледяное нутро, откуда не выбраться, как ни старайся…

О нет, прочь, поганые твари-мысли, прочь, вон из меня! Русалочка рядом… Принц сжал кулаки. Взрослые обязательно поймают Тварь, не позволят ему больше… никогда не позволят – и спасут Белоконя.

Лодка послушно скользила по течению в тенях прибрежных тальников, с пружинистой легкостью вонзаясь носом в розовые ребрышки волн. Отражение развесистых ветвей казалось россыпью валков сена на стекле, разбросанного водяными косарями с другой, опрокинутой вниз головой стороны. Впереди простиралась река – длинная, алая в закатном солнце, – ковром расстеленная дорога с изжелта-зелеными каймами леса. Ровно посередине – четкая граница между водой и берегом. Порой мимо проплывали беленые и бревенчатые особняки, аккуратные гряды картофельных полей. На опушенных камышом мостках темнели мудреные установки механических насосов. Какая-то женщина, поливая огород шлангом, долго смотрела вслед лодке с детьми.

Русалочка захотела пить, нагнулась над кормой и опустила лицо к огненным искрам. Принц схватил за подол платья:

– Ты что! Упадешь!

– Не упаду, – булькнул смешливый голосок, словно уютно взбурлил в кухне чайник.

Мальчик вздохнул. Не найдет… не найдет, они далеко! Стало легче. В груди потихоньку росло торжество свободы, и рубашка вздувалась на спине клетчатым парусом. Они плыли вслед за облаками по воде и небу, по левой стороне реки в глубине прозрачно-синего покоя. Лес и мир текли вместе с ними, дрожа и переливаясь в тени. Пусть от воды тянуло холодом и зудели комары, но все равно – так хорошо было жить…

Однако, когда погасли последние лучи и над черными волнами проступила пелена дымки, опять сделалось страшно.

Лодку Принц привязал к дереву. Залезли в душистое сено стожка на лугу, совсем не колкое и теплое внутри, будто нарочно нагретое. Густой сборный дух трав можно было вдыхать бесконечно, есть вкусный воздух ломтями, как хлеб. Ребята в столовой, должно быть, давно отужинали горячей кашей и приготовились ко сну…

Принц изо всех сил отгонял гнусные мысли о Твари и – сумел отогнать, потому что, положив голову ему на грудь, нежно посапывая, спала девочка.

Утром они поплыли дальше, вперед и вперед, точно гонимые бурей жизни кустики перекати-поля. Лодка сама, без всякой помощи, двигалась встречь солнцу по улыбчивым морщинам реки, но дети садились за весла, чтобы меньше мерзнуть. Уключины одобрительно поскрипывали, с обеих сторон бугрились тугие волны, брызжа с лопастей студеными каплями.

Солнечный ветер выдул тревоги из дум, высушил грязь. В голове Принца роились мысли о хлебе – о настоящем хлебе, желательно с маслом, присыпанном сахаром, или солью – тоже неплохо. Необходимо было разжиться едой, и повезло: издалека на излучине показался дым рыбацкого костра.

Добрые дяденьки, старый очкастый и молодой в шляпе с сеткой от мошки, досыта накормили беглецов пшенным кулешом и печенными в фольге ельцами. От обильного завтрака и тепла Русалочку разморило. Уходить не хотелось, но рыбаки задавали слишком много вопросов, и мальчик забеспокоился. Врать он стыдился, отмалчиваться после щедрого угощения оказалось неловко…

Выслушав правдивый рассказ, старший дяденька переглянулся с молодым. Снял очки и, протирая их носовым платком, странно сморщился, будто собрался заплакать.

– Ох и далеконько же вы забрались! Вот что: давайте-ка мы отвезем вас обратно на мотоцикле. Даю честное слово: пока не убедимся, что Тварь изолирована… изолирован, – поправил он себя, – мы вас не оставим.

– А лодка? Хозяин, наверно, ее потерял.

– Не потеряет, вернем на место. С пляжа ведь, говоришь, угнали? Вот туда и вернем.

– Плохой человек сказал, что найдет меня хоть на земле, хоть на небе…

– Не найдет! – воскликнул молодой. – Его скоро нигде не будет, этой вонючей Твари! Такие и до тюрьмы не доживают.

– Ну-ну, тише, – нахмурился очкастый. – Незачем детям знать.

– Пусть знают! – яростно возразил молодой. – Зато не станут бояться. Забудь о нем, малыш. Считай, что его больше нет, ни на земле, ни на небе…

Как же чудесно было ехать с рыбаками в коляске трехколесного мотоцикла! Принц первый раз в жизни ехал на мотоцикле, и Русалочка тоже. Дяденьки закутали их в брезентовые куртки и время от времени спрашивали сквозь тарахтенье мотора:

– Не замерзли? Не замерзли?!

Звенящий ветер бил в толстое овальное стекло, пушил волосы девочки и вычесывал из них запутавшиеся соломинки. На пыльной дороге смешались следы колес, последние белые бабочки беспечно порхали в колеях над жухлым клевером. Принц даже окурки забыл высматривать…

Днем остановились в большом поселке, пообедали в столовой для механизаторов. Вермишелевый суп с мясом и котлеты были очень вкусными. Русалочка съела гречневый гарнир и подливу облизала с тарелки, хотя обычно ела нехотя.

В столовой сидели сплошь дяденьки с хорошими лицами, Принц ни у кого не заметил кривого щелястого рта. Полная женщина за железной стойкой раздачи положила на поднос горсть карамели «Белоснежка».

Механизаторы вышли на крыльцо покурить, и молодой рыбак вышел. По сочувствующим глазам людей мальчик догадался, что он рассказал всем страшную историю. Мужчины гладили по голове Русалочку, похлопывали по плечу Принца. Один седой, чем-то похожий на бабушку дяденька, блестя влажными глазами, подарил бумажную деньгу – целых пятьдесят рублей! – и сказал:

– Береги свою девочку.

В этом поселке Принц понял, что хороших людей на земле гораздо больше, чем дурных. Русалочка уснула, тепло прижавшись к нему. Разноцветные пряди разметались, нос немножко облупился на солнце, щеки разрумянились, и тень от ресниц лежала на них, как крылышки ночных мотыльков.

В детдом прибыли только к вечеру – далеко уплыли по течению. Там со вчерашнего дня стоял переполох, искали пропавших детей и повсюду звонили, а с обеда узнали об их путешествии на лодке и мотоцикле с рыбаками.

Милиция схватила Тварь, Белоконь был допрошен и сидел один в изоляторе главного дачного корпуса. Воспитатели, горестно ахая, расспрашивали Принца. Потом пришел милиционер-следователь – допытываться, трогал его Тварь или не трогал. Мальчик чистосердечно, как просили, отвечал: «Не трогал», удивлялся одним и тем же вопросам, будто ему не верили, и устал повторять рассказ.

Няня шепнула Русалочке, что важная комиссия решила отправить Белоконя в специальный интернат для трудновоспитуемых детей, завтра с утра за ним должна была приехать машина…

Все взрослые в этот день излучали небывалую доброту. Повариха смилостивилась дать еды после ужина, сердобольно качая головой: «Наголодались…» Пока отреза́ла две пухлые горбушки с буханки, мазала маслом и посыпала сахарным песком, Принц сунул за пазуху стоящий на полке стакан со свечой и коробком спичек. Поблагодарив за хлеб, завернул его в лопуховые листья.

Ночью, когда все уснули, мальчик через испытанное коридорное окно выпрыгнул во двор. Крупные при полной луне звезды мохнатились вокруг себя расплывчатым голубым сиянием. Темнота не была кромешной, но зарешеченное снаружи окно изолятора загораживали березы, и Принц, дойдя, зажег свечу. В этой стороне главного корпуса спален не было, вряд ли кто-то заметил бы огонек.

Едва раздался стук в решетку, оконная створка внутри распахнулась.

– Чего тебе?

По судорожной прерывистости голоса Принц понял, что арестант плачет.

– Хлеб принес.

– Зачем? Меня кормили вечером.

– Просто… Вдруг утром позабудут. Я знаю, ты с коркой любишь.

– Давай, – вздохнул Белоконь, и сквозь массивную железную клетку вылезла рука.

– С хлебом не так страшно, – сказал Принц.

– Лишь бы крысы, блин, не пришли, я их боюсь.