Виктория Токарева - Мои мужчины (сборник) Страница 6

В глубине тоннеля появился поезд. Сейчас Юра сядет и уедет. Пусть провинциал, пусть пораженец… Но я столкнулась с большим чувством. А это многокаратная драгоценность, которую вряд ли Бог посылает два раза.

«Не думать, – сказала я себе. – Не думать».

Он вошел в вагон.

«Не думать», – повторяла я как мантру. Так, наверное, ведет себя самоубийца, который хочет выброситься из окна. Он говорит себе: «Не думать…» – и шагает в пропасть.

Больше я его не видела. Да и зачем?

Он мог бы найти меня и сказать:

– Я тебя любил…

– А я знаю, – ответила бы я. – Как ты поживаешь?

– Юрием Казаковым не стал. Работаю в журнале.

– А как твой дядя?

– Какой дядя?

– Который воровал. Он продолжает?

– Нет.

– Исправился?

– Просто постарел. Сноровка пропала. И суставы болят.

– А при чем тут суставы?

– Убегать.

Но он меня не нашел. И я его не нашла. Но я помню. Так запоминается хрустальная холодная вода из родника, от которой стынут зубы и поет все нутро.

На втором курсе я написала сюжет для «Фитиля». Короткая история о том, как молодой учитель целый день не врет, говорит только то, что думает.

В этом же месяце мне попался рассказ «Хочу быть честным». Его написал Владимир Войнович.

Я прочитала этот рассказ и застыла как соляной столб. Во мне что-то произошло, как будто меня подключили к космической розетке, пошел ток и проклюнулся писатель, который был запрятан глубоко в генах.

Я стала выяснять: кто этот Войнович? Узнала, что он будет выступать в Клубе железнодорожников, и отправилась на встречу. Мне хотелось просто на него посмотреть. Какой он? Как выглядят такие сверхчеловеки?

Сверхчеловек оказался маленького роста, волосы дыбом, дешевый кримпленовый костюм темно-коричневого цвета, большие торчащие глаза. В общем, похож на ежика, которого спугнули собаки, и он выскочил из норки на поляну. Володя Войнович был на пять лет старше меня. Всего пять лет, а он уже на вершине Олимпа, купается в славе.

В Клубе железнодорожников Войнович читал рассказ «Расстояние в полкилометра». Содержание этого рассказа – никчемная жизнь и никчемная смерть. Когда выступление окончилось, я протиснулась к Войновичу и сунула ему свои две страницы «Фитиля». При этом сказала:

– Меня тоже волнует похоронная тематика.

В дальнейшем он стал называть меня за глаза «Похоронная тематика».

Через несколько дней мы встретились. Войнович вернул мне мой «Фитиль» и сказал:

– Твоя сила в подробностях. Пиши подробно.

Я пришла домой и переписала сюжет подробно. Из двух страниц получилось сорок две. Войнович придумал мне название «День без вранья».

Рассказ ему понравился, и он отнес его в журнал «Новый мир» со своей рекомендацией. Я спросила:

– Ты почему отнес, хотел мне угодить?

Он ответил:

– Если бы я нашел этот рассказ на улице, я все равно бы его отнес в журнал.

Это был комплимент.

«Новый мир» отверг рассказ. Естественно, Твардовский в те времена предпочитал «деревенщиков», поскольку они отражали грубую реальность.

Я села на автобус и отвезла свой рассказ в журнал «Молодая гвардия». Почему именно туда? Потому что он был рядом с моим домом, три остановки на автобусе.

Я шла по коридору редакции и читала таблички на дверях: «Отдел поэзии», «Отдел прозы», «Отдел писем», «Зам. главного редактора». Против последней таблички я задержалась. И вошла.

За столом сидел Александр Евсеевич Рекемчук – умеренно толстый, рыжий, лысоватый, с веселыми глазами.

– Здрасьте, – поздоровалась я.

– Здрасьте. Вы кто?

– Я принесла свой рассказ. – Я положила рукопись на краешек стола.

– А вы откуда?

– С улицы.

– А кто вас прислал?

– Никто. Я сама пришла.

– Интересно. Если ко мне с улицы начнут все ходить, у меня не останется времени на мою работу. Есть же отдел прозы…

– Забрать? – спросила я и протянула руку к своему рассказу.

Рекемчука тронула моя покорность. Он окинул меня своими веселыми рыжими глазами: молодая, ясная, с деревянными бусами на шее, похожими на счеты.

Рекемчук приехал откуда-то с Севера. И ему тут же дали большую должность. Он не привык к номенклатурным должностям, был талантливый, яркий и буйный человек. Мог напиться, подраться и попасть в милицию. Среди номенклатуры таких не бывает. Они там все – человеки в футляре. Мне просто повезло, что я открыла именно эту дверь.

У Рекемчука довольно быстро, а может, и мгновенно созрел план поухаживать за мной. Воспользоваться случаем и служебным положением. Он довольно быстро прочитал мой рассказ и… растерялся. Рассказ резко отличался ото всего литературного потока.

Рекемчук созвал отдел прозы и приказал внимательно относиться к самотеку (рукописи, которые приходят по почте и с улицы). Среди самотека может оказаться самородок.

Далее Рекемчук позвонил ко мне домой. В моей коммунальной квартире раздался звонок. Подошла свекровь, послушала и недовольно крикнула:

– Тебя… – Она не любила мужские голоса.

Я подошла. Отозвалась:

– Да…

Там долго молчали. Потом Александр Евсеевич ровно переспросил:

– Это Виктория?

– Ну да, – подтвердила я. – Кто это?

– Рекемчук.

– Ой… – испугалась я.

– Скажите, вы давно написали этот рассказ?

– Неделю назад.

– А вы его куда-нибудь носили?

– Нет… – слукавила я.

Я скрыла, что рассказ был в «Новом мире», но ведь это не я его носила, а Войнович.

– А почему вы принесли его в «Молодую гвардию»?

– Я рядом живу.

– И все?

– Ну да. А что?

Пауза. Мы разговаривали с длинными паузами, было впечатление, что Рекемчук тянет время. А на самом деле он боялся, что большая рыба уйдет с крючка, и был очень осторожен.

– А вы не могли бы прийти? – спросил Рекемчук.

– Когда?

– Завтра.

– Во сколько?

– К двум часам.

– Хорошо, – согласилась я.

Рекемчук положил трубку, а я стояла в недоумении: понравился рассказ, не понравился? Зачем приходить? Забрать рукопись обратно? Обычно в те времена, когда я приносила что-то в редакцию, мне отвечали: «Это мило, талантливо, но…» – перечисляли «но», и я уходила восвояси. Никто не отказывал грубо, а именно так: мило, талантливо, но… Я уже привыкла к этой формулировке.

На другой день я предстала пред очи Рекемчука. Он молча поднялся и повел меня к главному редактору. Фамилия главного была Никонов: представительный, высокий человек в футляре. Футляр серого цвета. Они почему-то все ходили в сером. Белый воротничок под галстук. Это обязательно.

Никонов поднялся мне навстречу, надел на лицо приветливое выражение.

– Это мило, талантливо… – начал он.

– Но, – подсказала я.

– Но нам нужно «доброго пути».

Я ничего не поняла.

– Это ваша первая публикация? – поинтересовался Никонов.

– Да.

– А сколько вам лет?

– Двадцать шесть.

– Начинающий писатель, – подсказал Рекемчук.

– Мы бы хотели дать вам «доброго пути». Пусть какой-нибудь классик напишет.

– Какой классик?

– Все равно. Кто вам нравится. Рассказ выйдет с предисловием классика.

– Вы его напечатаете? – прозрела я.

– Мы его поставим в июльский номер, – сказал Никонов. – Нужна хорошая фотография и «доброго пути».

Мне захотелось броситься ему на шею, но это было неудобно, и белый воротничок не располагал.

Есть люди, которые не любят начальство, предполагая в нем хищников и негодяев, которые идут по головам для достижения цели. Есть люди, особенно женщины, которые обожают начальство, потому что начальство – это власть, а всякая власть – эротична. Лично я начальства боюсь. Они для меня как инопланетяне, непонятно, что у них на уме.

Мы с Рекемчуком вышли из кабинета. Я смотрела на него блестящими глазами. Я понимала: войди я в дверь с табличкой «Отдел прозы», этот отдел продержал бы мой рассказ месяц, а потом вернул, не читая, с формулировкой «это мило, талантливо, но…».

Можно понять: сидит редактор и за копеечную зарплату читает мутные потоки, от которых мозги забиваются глиной. Какая им разница: что я там написала? Да и что может написать девица с бусами и на каблуках? Моя удача – это неравнодушный Александр Рекемчук с неизношенной душой, с неизбывной любовью к литературе и главное – с человеческим талантом. Позже он преподавал в Литературном институте, вел семинар прозы. Студенты его обожали. Недолгое время он был главным редактором «Мосфильма», но слетел с этой должности. На высших должностях нужна умеренность и аккуратность.

Я стала думать: кто бы мог дать мне «доброго пути»? Хороших писателей много, но, говоря сегодняшним языком, самый гламурный – Симонов. Он был наш советский Хемингуэй: седой, красивый, знаменитый. Писатели, особенно «деревенщики», одевались, как капуста. Одно на другом. Элегантно выглядели двое: Симонов и Нагибин.