Олег Рой - Ключи от темного мира Страница 6

И – новый невероятный поворот. Простой полицейский обращает внимание на бредущего по городу странного типа с отсутствующим взглядом. Он вытаскивает бедолагу едва ли не из-под колес, считая обдолбавшимся, пытается привести в себя, потом наводит справки…

Ну а дальше дело возвращается в руки конторы моего нового знакомого Стрельцова. Словно наяву вижу, как они приезжают на место в своих черных машинах, допрашивают несчастного полицейского, вытягивая из того все, что тот знает и что не знает, трясут своего бывшего сотрудника, таскают его по врачам и так далее. И, как уже водится в этом деле, абсолютно тщетно.

Я, конечно, просмотрел все врачебные отчеты и анализы. Никаких патологий. Здоровью Владимира можно только позавидовать, все показатели в норме, только пульс замедленный, со странной амплитудой, которая характерна скорее для глубокого сна. Но он не спит – тело может двигаться, способно выполнять простейшие биологические функции, если направить его в нужное русло. Например, если вложить ему в руки ложку, он будет наполнять ее супом, доносить до рта и жевать. Правда, когда суп в тарелке закончится, движения не остановятся. Как-то я наблюдал за ним с помощью камеры в течение полутора часов. Все это время Владимир монотонно зачерпывал воздух из пустой тарелки, подносил ложку ко рту, жевал и глотал.

Так и кажется, что перед тобой совершенный биоробот.

Внешне он тоже изменился. Сравниваю пациента с его старой фотографией и лишний раз убеждаюсь, как многое зависит от выражения глаз. Там они живые и внимательные, придают лицу мужественное и привлекательное выражение. Здесь – мертвые, пустые, словно черные дыры, и лицо тут же начинает напоминать вырезанную из бумаги маску, становится даже пугающим.

Глаза у него и вправду словно мертвые. Зрачки сокращаются, реагируя на свет, но контакт с мозгом, очевидно, отсутствует. Болевой порог сильно снижен. Только на очень высокий разряд тело дергается, булавку можно всадить в его руку едва ли не по самую головку.

Звуки не вызывают реакции, даже самые раздражающие, на особых частотах, неприятные человеческому уху.

Весь день Владимир сидит в том положении, в которое его поместит надзиратель, даже если это положение неудобно.

В общем, выглядит все совершенно не оптимистично. До этого мне не приходилось иметь дело ни с чем подобным. Энтузиазм в меня вселяет только Ирочка. Даже не представляю, что бы я без нее делал. За эти дни она, незаметная, как воздух, стала необходима мне, как тот же воздух. Она следит за тем, чтобы я вовремя поел, приносит кофе, оттаскивает от монитора и даже выводит на свежий воздух.

– Вы одного угробили, теперь еще второго угробить хотите?! – выговаривала она дежурному сержанту.

Я застал эту сцену абсолютно случайно и остановился, наблюдая за ними.

Ирочка казалась маленьким рассерженным и оттого взъерошенным воробушком. Она бесстрашно наскакивала на громадного по отношению к ней сержанта, кажется, целиком и не очень старательно выдолбленного из серой гранитной глыбы. И, что самое блестящее, сержант отступал, глядя на нее с явной опаской.

– Никого мы не гробили, Ирина Александровна… – бормотал он.

– Так угробите! Андрей же сутками работает! Это, по-вашему, нормально?

– Но он же это… сам.

– Ах сам! Да вы здесь все бездушные машины! – неистовствовала Ирочка и, вдруг заметив меня, ужасно смутилась.

Когда она смущается, она такая же милая, как и когда гневается. У нее очень выразительное лицо, к тому же породистое, узкое, с резко очерченными скулами. Можно наблюдать за ним практически бесконечно.

В тот день она буквально вытащила меня погулять.

Дальше ограды нас, конечно, не пустили, но за зданием располагался вполне симпатичный парк с соснами и аккуратными песчаными дорожками.

Ах да, увлекшись, я даже не описал, где мы оказались.

Уж не знаю, как именуется это заведение в официальных бумагах, но лично я назвал бы его тюрьмой. Находится оно в каком-то медвежьем углу, вдали от человеческого жилья, среди леса. Ближе к зданию – большая полоса отчуждения, тщательно вычищенная от всякой растительности, просматриваемая и, полагаю, простреливаемая со всех башенок по периметру. Два бетонных забора с проволокой и электрическим напряжением, между ними тоже полоса, где бегают собаки. Ворота словно взяты из книжки про средневековые укрепления – массивные, готовые выдержать штурм. Я далеко не специалист в военных вопросах, но впечатляет. Несколько будок охранников, казарма и само трехэтажное здание – того депрессивного серого цвета, что кого угодно вгонит в самую глубокую тоску. Окна маленькие, зарешеченные. Везде видеокамеры и еще охрана, обходящая территорию.

Правое крыло – для заключенных. Уж не знаю и знать не хочу, сколько их и кто именно там сидит. Но Владимир – точно.

Левое – административное, в нем так называемые гостевые комнаты, в которых поселили и нас с Ирочкой. Окна там, кстати, тоже зарешечены, от мебели веет казенщиной. Долго не мог отделаться от чувства, что меня самого посадили в тюрьму. Первую ночь здесь не спал. Так и казалось, что вот-вот – и за дверью послышатся тяжелые шаги, лязгнут железные затворы и меня потащат на допрос или на расстрел. Живые такие ощущения, очень достоверные, против них никакие методы психологической разгрузки не действуют. Не устаю повторять, что базовое человеческое чувство – это страх. Оно сидит в самой основе нашего существа, управляя нами. Оно заставляет нас создавать вокруг себя видимость комфорта, строить свой материальный мир, заводить семью, продолжать род. Все это зиждется на том самом животном первозданном страхе. Страх – это не только сигнал об опасности, «отрицательно окрашенный эмоциональный процесс», как сказали бы мои коллеги, – это часть нашего существа, нашей родовой и детской памяти. Не стоит думать, что нам, психиатрам, легко. Напротив, большинство обманок, легко работающих на наших пациентов, на нас не действуют. Можно осознавать истоки своего страха, но это не дает тебе щит против него… Можно побороть локальное проявление своего страха, но это гидра, у которой вырастают новые и новые головы.

Впрочем, я опять задумался и ушел куда-то не в ту степь.

В общем, с этим страхом я более-менее разобрался и последующие ночи спал почти нормально, однако само здание все равно вызывало постоянное чувство тревоги.

Единственный более-менее пригодный для пребывания там участок – это тот самый сосновый парк, о котором я уже упоминал. Конечно, он тоже весь просматривается, однако там легче абстрагироваться от обстановки и почувствовать себя хотя бы относительно свободным. Да и воздух там хороший. В здании пахнет ужасно неприятно – чем-то затхлым, тревожным. Здесь – запах солнца и хвои. Так и хочется вдыхать его быстро-быстро, будто можно набрать и оставить про запас.

Уже вечерело. Под ногами похрустывал крупный песок, поскрипывали ветви сосен… Ирочка шла совсем рядом, и я мог вдыхать запах ее духов – что-то легкое, как плывущие по небу облачка, приятное, почти неуместное в этом мрачном и словно забытом богом месте.

Мы молчали, пока не отошли далеко от мрачной серой громады. Сосны услужливо скрыли ее похожие на гроб очертания.

– Андрей, прости, – наконец заговорила Ирочка, умоляюще глядя на меня. – Я виновата, я не должна была себе позволять…

На ее щеках появился легкий румянец, и я подумал, какая она еще юная. Не нужно было тащить Ирочку сюда, такое место не для нее…

– Не нужно извиняться, – поспешно остановил ее я. – Тем более когда не чувствуешь себя виноватой.

– А ты догадался?.. – Она покраснела еще больше и прижала руки к груди. Кстати, рубашки на женщинах могут смотреться очень сексуально, если правильно их подбирать. По-моему, Ирочка мастер по подбору рубашек.

– Ну я же не зря ем свой хлеб, – усмехнулся я. – В тебе раскаяния – как вон в той птичке.

На ветке действительно бодро чирикала невидимая с земли птичка.

– Но я же права! – Ира повернулась ко мне и пошла в наступление. – Ты совершенно не думаешь о себе! Ты можешь ни разу не поесть за целый день! А вода в графине, а салфетки, а носовые платки, а ручки, как ты думаешь, откуда берутся у тебя в кабинете?! Даже не представляю, как ты вообще без меня жил!

– Я тоже этого не представляю.

– Что?.. – Она замерла и посмотрела на меня расширившимися вдруг глазами. В зрачке подрагивал блик света от падающего сквозь резные сосновые лапы солнца.

– Я не представляю, как я жил без тебя, и даже не хочу представлять это в дальнейшем, – ответил я четко.

Для меня в этом не было ничего нового. Конечно, давно приглядевшись к Ирине, я оценил ее и, проанализировав, понял, что меня по-настоящему к ней тянет. Не так, как к любой симпатичной молоденькой барышне, – нет, чувство к Ирочке было хотя и скороспелым, но серьезным. Мне не столько хотелось оказаться с ней в одной постели, сколько удержать около себя эту невероятную девушку, построить с ней отношения на прочном фундаменте.