И.Д. - Опыт моей жизни. Книга 1. Эмиграция Страница 6

Нужно было где-то раздобыть шесть кроватей и хотя бы один стол, чтобы как-то жить первое время. Кто-то в семье должен был срочно найти какую-нибудь работу, так как еврейская организация «Наяна» помогала не более трех-четырех месяцев. Спасибо и за это, иначе, даже пока мы сообразили бы, как передвигаться в этом гигантском городе, просто умерли бы с голоду.

Научиться ориентироваться и не теряться каждый раз, выходя из дома, первые месяцы было чуть ли не основным делом жизни. Если надо было поехать куда-то, то это на целый день. Мало того, что в этом городе не было дороги короче, чем на пару часов, для нас эта пара превращалась в шесть часов. Я не могла совершить ни одной поездки, не потерявшись несколько раз на пути туда и несколько раз на пути обратно.

Как оказалось, русские эмигранты в Нью-Йорке – явление привычное.

– В любой синагоге, – рассказывала нам тетя Хиба, – имеется подвал-хранилище, куда зажиточные американцы сдают одежду, посуду, столы, стулья, постели – словом, все, что по какой-то причине им уже не нужно, но вполне еще пригодно для употребления и может оказать большую помощь новоприбывшим в первое, трудное для них время.

– В этом нет ничего зазорного. Все с этого начинали, – эти фразы мы слышали по пять раз в день. – Америка страна эмигрантов. Самые зажиточные американцы когда-то тоже, как вы, приехали с узелками в руках.

Хоть нам и казалось, что мы взяли с собой из Союза все предметы первой необходимости, сняв квартиру и начав жить, мы обнаружили, что не привезли и сотой доли всего необходимого, а привезти все было просто-напросто невозможно.

Объездив с помощью дяди Стасика все ближайшие синагоги, кое-как нашли несколько стульев, два матраца. Стулья были хоть и не очень чистые, но вполне пригодные. Матрацы же с виду были так, ничего, но как только их принесли в дом, по всей квартире пуще прежнего замелькали шустренькие, противненькие, фасолеобразные букашки.

– Это тараканы, – пояснила тетя Хиба со вздохом. – Тараканы – бич Нью-Йорка. Борись с ними, не борись – они в каждой квартире есть. У всех.

Первое слово, которое мы выучили в Нью-Йорке по-английски, это «кокроуч» – «таракан». А еще, его веселую русско-испанскую вариацию – «кукарачча».

Вошел дядя Стасик, счастливый, довольный.

– Та-ак! Одевайтесь, быстренько! Я здесь поездил вокруг. На Авеню Пи кто-то кровать выставил в гарбич. Они так специально выставляют на улицу, а гарбичмены специально не забирают, зная, что кто-нибудь да подберет.

– А кто это такие, «гарбичмены»? – не поняли мы.

– Вы не знаете, кто такие гарбичмены?! Мусорщики! «Гарбич» – по-английски – мусор!

– Так что, надо поехать забрать? – неуверенно спросил папа.

– А что, смотреть на нее что ли? – засмеялся дядя Стасик. – Широкая, двуспальная, первое время на ней можно и втроем уместиться. А если сейчас не заберем, завтра среда, мусорщики могут забрать. Эти же слюнтяи… им лень в синагогу отвозить, они и выставляют на улице. Несколько дней не подымет никто – мусорщики увозят. Новые, хорошие вещи, вот вы сейчас увидите.

Поход в супермаркет занимал полдня. Продавщицы нет, спросить не у кого. Полки, заставленные продуктами, каждая – километр длиной. Полок целый аэродром. Яркие шикарные коробочки, пакетики, баночки… Поди разберись, что там. Спросили, где сыр, нам показали. Все сорта и виды сыров, которые есть в мире, были здесь, в местном супермаркете. Попробуй пойми, какой сыр тебе нужен. Купили что попало, чисто по картинкам. Дома открыли банки, чтобы пообедать, но вошел дядя Стасик и покатился со смеху.

– Вы… вы… – говорил он, помирая со смеху, – собачьи консервы купили…

Мы переглянулись недоумевая.

– Консервы для собак! – пояснил дядя Стасик и снова скрутился.

Мы все еще не могли понять, что существуют «консервы для собак». Собаки, что, люди? Консервы – для людей. А собакам – кости.

Сегодня дядя Стасик привез нас на Брайтон-Бич.

– Вы не знаете, что такое Брайтон? – удивился он. – Это маленький Союз, или, точнее, это маленькая Одесса. Здесь живут в основном русские эмигранты, а так как большинство из них одесситы, Брайтон называют «маленькой Одессой». Здесь самые лучшие русские магазины. Вот вы сейчас увидите!

Мы вошли в магазин. Ощущение такое, будто я попала в волшебное царство, где абстрактное выражение «мед и молоко льются рекой» превратилось в явь. Здесь было все-все, о чем только можно мечтать, и даже то, о чем не мечтали. Уж насколько я презираю удовольствие смачно пожрать, и то не могла оторвать восхищенных глаз от батареи аппетитно выстроенных бесчисленных сортов колбас. Копченые, вареные, телячьи, говяжьи, салями французские, салями немецкие, салями итальянские, буженина, польская колбаса, краяна, чесночная, докторская – всяческая! Живописно оформленные сорта рыбы: копченая, вяленая, маринованная. Балык, красная рыба, осетрина.

– Ну что? Вкусно кушать – это же мещанство?! – блестя глазами от радости, подмигнул мне папа, заметив, что я глотаю слюнки.

Я на минуту оглянулась вокруг, искала глазами наших. Мама с раскрытым ртом смотрела по сторонам, и глаза ее блестели от восторга.

– Смотри, Танечка! Бананы! Смотри их сколько! Посмотри, какой виноград!

Дед, взяв бабу под руку, прохаживаясь, более сдержанно, чем мама, приговаривал: «А какие хлеба благородные! Пышные, царские!»

– Пять, шесть, семь… восемь сортов! – сказал папа.

– И все как куколька! Как дома испеченнии, – добавила бабушка.

– А в отделе тортов вы побывали? – спросил папа оживленно. – Киевский торт! В Америке, представляете? Конфеты «Белочка», «Птичье молоко»!

– Ой, посмотрите, посмотрите туда! – перебила его мама.

Молодая продавщица перекладывала гигантской ложкой красную икру из одного сосуда в другой с таким же спокойным лицом, с каким в сказках по телевизору купцы высыпают из мешков груду золотых монет.

Буквально через пять минут я уже была голодна как зверь. Я не знала, чего хотеть и что покупать: хотелось попробовать все, что я видела. Вот это Брайтон-Бич!

У выхода из магазина две женщины громко спорили:

– Да пойми ты, деревня, правильно говорить «дыс!», – говорила одна.

– От деревни слышу, ты сама деревня! Кто же так произносит? «Дыс!» – передразнила вторая. – Да не «дыс», а «зыс»!

– А давай на доллар поспорим с тобой! Ты проиграешь! «Зыс» – не говорят! Это грубейшее, деревянное произношение.

– Ага… А «дыс» – говорят?! Ну, ты сумасшедшая! Спорим на три доллара!

– Девчонки, как правильно произнести по-английски: «дыс» или «зыс»? – обратились в конце концов обе женщины к продавщицам.

Продавщицы говорили каждая свое: одна утверждала, что правильно «зыс», вторая утверждала, что правильно «дыс»! Третья говорила, что и то и другое неправильно, а надо говорить «выс!»… Поднялся базар, и в это время мы ушли из магазина.

Помню свои первые впечатления от витрин американских магазинов, помню щекочущее ощущение тщеславия перед воображаемыми друзьями в Союзе, которое я испытывала впервые, стоя у застекленных богатых витрин. Меня распирало желание охапками забрать все с этих витрин, подчистую, и послать в Союз. Представляю, сколько шума это бы там наделало.

День нашего первого визита в «Наяну». Вся семья, от мала до велика, в первый раз выехала в Манхэттен. Все нарядные, заинтригованные. В первый раз мы увидели сабвэй – так здесь называют метро. В Москве, в Ленинграде я видела метро: с мраморными полами, с расписными потолками, каждая станция – как музей. Все безукоризненно чисто – ни окурка, ни соринки. В Нью-Йорке, как вы думаете, хуже или лучше?

Вонючий подвал. Смесь всех оттенков серого и черного цветов. Запах сырости перемешан с запахом мочи. Лужи, плевки, огрызки яблок, гнилые продукты… Оскорбление человеческого достоинства. Пощечина. Омерзение. Вот – нью-йоркское метро. Такое средство передвижения – для скота, не для уважающих себя двуногих.

Ни в метро, ни в городе – ни одного американца. Китайцы, корейцы, индусы, негры, арабы, если где промелькнет белое лицо – русский эмигрант. Где американцы?

– А американцы – это и есть эмигранты, – пояснил папа.

Заблудились, естественно. Встали кучкой посреди улицы.

– Эскюз ми! Эскюз ми! – махал рукой папа пролетавшим прохожим, кротко улыбаясь и покашливая.

Папа выговаривал все это так долго, что прохожие успевали услышать только одну букву из всего, что он говорил.

Наконец кто-то остановился. Женщина с сумкой и в очках. Мы все ее окружили, опасаясь, как бы и она не улетела.

– Наяна… Наяна… – повторял папа.

– На-на? – проглотила американка.

– Нэяана, нэяана, – поправила мама.

– На-на, на-на, – утвердительно закивала американка, глотая и коверкая звуки.

Она подняла указательный палец, посмотрела сквозь свои суровые очки вправо и залпом проглотила целый поток предложений с важной для нас информацией.