Эдуард Овечкин - Акулы из стали. Аврал (сборник) Страница 6

Дали ему штаны, конечно. В душ отвели, чаем отпоили. Оказалось потом, что он как раз в этой цистерне и сидел, куда товарищ его дунул. Представляете, сидите вы себе в огромной, тёмной и склизкой бочке, а туда четыреста килограмм на сантиметр квадратный воздуха расширяются? Вой, холод и вообще натуральное ощущение пиздеца, должу я вам. Я, конечно, в ЦГБ не сидел, но перемычка в шестнадцатом отсеке бахнула один раз.

Сидим, значит, в центральном, никого не трогаем, а у нас резко пилотки с головы сдувает. И шум такой, как от прибоя, только не ласковый. Вентиляция у нас так не может точно, начинаем панически оглядываться. И вижу я, к своему глубокому удивлению, что у нас перемычка ВВД в шестнадцатом открылась, а она разобрана как раз в это время на протирку спиртом. Значит, представьте себе – мы в восемнадцатом отсеке, перемычка через девятнадцатый, восьмой, десятый, двенадцатый, четырнадцатый аж в шестнадцатом бахнула. Метров восемьдесят и совсем не по прямой, а волосы дыбом встают. Это хорошо ещё, что люки переборочные между отсеками у нас открыты были в связи с ревизией ВВД. Кричу командиру дивизиона живучести:

– Игорьбля! Перемычка шестнадцатого!

Бежим с ним, роняя кал, в шестнадцатый отсек. Жутковато, конечно. «Надобылоучитьсянабухгалтера» – думаешь в этот момент, но поздно уже. Прибегаем в шестнадцатый, а там декорации к фильму «Морозко»: всё в блестящем белом инее, холодина, из перемычки сосульки растут… Начинаем клапанами ручными перемычку от остальной системы отсекать, чтоб остальные дружно не бахнули сюда же. Клапана железные, руки примерзают, кожа рвётся, кровища капает – романтика. Перекрыли, возвращаемся в центральный, коленки трясутся, руки в крови. Командир встречает:

– Чо, убили там кого?

– Не, – говорим, – руки к железу примерзали.

– Ну, дык ёпт, это же железо же! – резюмирует командир, довольный тем, что всё хорошо закончилось.

– А мы думали, что железо – это пластмасса, – смеётся от нервного перенапряжения Игорь.

– Не стыдно, командира-то подъёбывать? – уточняет на всякий случай командир.

– Не-е-ет! – ржём уже вдвоём с Игорем.

– Никакого уважения к старшим по воинскому званию самцам! – начинает смеяться и командир.

Хорошо же, когда всё хорошо заканчивается?

Вот такой вот длинный рассказ у меня получился про гражданских специалистов. Но. Из песни слов не выкинешь. Запомните главное: «Небрежность – признак мастерства» – это шуточный девиз, не применяйте его в реальной жизни. А гражданским специалистам ещё раз большое спасибо.

«Китайцы»

Так у нас называли ракетчиков. Это тоже традиция – потому что их, типа, много. На самом деле механиков было больше настолько, что в механической боевой части был свой собственный замполит. Но кто же в здравом уме будет называть механиков на атомной подводной лодке «китайцами»? Механиков называли «маслопупами», «королями говна и пара», «мазутами» и прочими более уважительными названиями.

По традиции, каждому молодому офицеру на корабле выдавали наставников из числа старших: одного по специальности и другого из механиков, по устройству корабля. Наставники учили молодого офицера хитросплетениям корабельных взаимоотношений, традициям экипажа… Ну и специальности, заодно. Если вы думаете, что взаимоотношения на подводных лодках просты и основываются на известной армейской аксиоме «я начальник, ты дурак», то вы совсем ничего не знаете о взаимоотношениях на подводных лодках. Специфика службы накладывает на них столько особенностей, что постороннему неопытному взгляду совсем не понять, почему одного капитана третьего ранга можно называть «гидромайор», а другого – нет, и почему одному командиру, когда он говорит, смотрят в рот и при этом нервно дышат, а второму просто подчиняются, потому что так положено по уставу.

Как-то пристегнули ко мне двух молодых «китайцев» – Сергея и Олега. Оба были весёлыми и умными парнями с задором в глазах и романтикой в душах. В общем, довольно годный материал для ковки из них настоящих подводников. Они быстро сдали зачёты по специальности, потому как были умны и хорошо подготовлены, и оставалось им только домучить меня, чтоб стать полноценными членами экипажа.

К Новому году они планировали всё это устаканить уже.

Сижу я ночью, положив ноги на пульт (не на ракетный) и укутавшись в тёплый ватник. Дежурю по кораблю. Вдруг слышу дружный топот и задорный смех на трапе в девятнадцатом отсеке. Высовываю туда своё любопытное по долгу службы жало и вижу стадо из трёх ракетных мичманов и двоих моих подопечных, которые радостно бегут наверх с красными от предвкушения рожами, бросательным концом и спасательным жилетом.

– Стоять, бизоны! В центральный пост шагом марш! – даю им команду.

Вваливаются. Стоят нетерпеливой кучкой и нервно сучат задними и передними конечностями.

– Так, – говорю я, поглаживая «товарища Макарова», – куда мы так радостно бежим в час ночи и почему не делимся радостью со старшим, в данный момент, на борту товарищем?

– Эта! – улыбается Сергей. – Олег сказал, что ему вполне себе неслабо поплавать с кормовой надстройки в море!

– А мы ему не верим! – радостно добавляет мичман Иван.

Я смотрю на календарь. И точно, предчувствия меня не обманывают – ноябрь.

– Скока выпили?

– Да так, для аппетита по стаканчику, Анатолич! Ни в одном глазу, почти!

– А бросательный зачем у вас в руках, Сергей?

(Это такая верёвка с кистенем на конце, с помощью которой подают швартовые).

– Ну, к ноге ему привяжем, а то мало ли – холодовой шок или ещё чего!

– Ну, то есть, вы понимаете, что мало ли что может случиться?

Кивают.

– А чего тогда конец этот на шею ему сразу не привяжете?

Молчат и пожимают плечами. Понимаю, что аргументированный спор мне с ними вести лень.

– Значит, мы сейчас поступим так. Снимаете свои ватнички и тапочки и складываете их вот здесь в уголочке. Сюда же складываете спасательный жилет и бросательный, а сами быстренько разбегаетесь по своим ракетным берлогам, и, чтоб, когда я буду осматривать отсеки через двадцать пять минут, я вас там не видел и не слышал. Иначе завтра всю вашу дружную компанию выдаю старпому на растерзание и похуй, что вы обо мне там подумаете.

– А как же мы без тапочек пойдём?

– В носках, очевидно же.

Пороптали всего пять минут, но сложили своё барахло и понурые убрели.

К двум на отдых прибыл командир (стоял дежурным по дивизии). Увидел эту подозрительную кучу в углу центрального.

– Эдик, а что это за… такое?

Ну вот что ему ответить, а?!

– Да отрабатывали учение «Человек за бортом», тащ командир! Вот. Убрать не успели.

– Эдуард, ну ты дурак, что ли? Ноябрь месяц же, какой человек? За каким бортом?

Командир всегда, когда злился, называл меня «Эдуардом». До сих пор не очень люблю, когда меня так называют.

– За нашим, – говорю, – бортом. Человек условный, конечно же.

– Вот вам что, делать тут нехуй совсем? Приборку бы лучше сделали!

– Так сделали и приборку!

– Ещё бы одну сделали! Приборок много не бывает! А если бы кто за борт сорвался? Вот ты же опытный офицер, ну как такая хуйня в голову твою попала?

И тут, конечно, во мне вскипела гордость и обида. Захотелось прямо сдать этих упырей с их же потрохами и рассказать командиру, какой я на самом деле молодец, умница бдительный и всёвотэтовот.

Но. Сам погибай, а товарища выручай – тоже традиция на флоте, поэтому стою и краснею, потупив взор. Ну, думаю, педики, сдадите вы у меня зачёты по устройству корабля теперь! Заебётесь теперь, думаю, меня кормить, поить и всячески обхаживать! «Китайцы», сукасраныекозлы.

Сдали, правда, в декабре. Я ж хоть и горяч, да отходчив.

Как я вступал в ЛДПР

Случилось это ближе к концу девяностых годов. Служил я тогда в городе Заозёрск на атомных подводных лодках типа «Акула». Так как лодки были мало того, что атомные, но ещё и стратегические с ядерным боезапасом, то базировались они на значительном удалении от городка, в котором мы жили. Время тогда было тяжёлое; не знаю насчет всей страны, но у нас точно никакого служебного транспорта не ходило практически, а расстояние по дороге – двадцать километров. Но мы же защитники Отечества – и как нам его защищать, сидя дома? Правильно – никак. Поэтому ходили мы на службу и со службы пешком. Через сопки. Километров шесть всего было по сильно пересечённой местности, да плюс ещё зима восемь месяцев в году. Но какое дело Родине до зимы? Она же защиты постоянно хочет. Ходили группами, потому как опасно и росомахи опять же. В среднем от сорока минут до часа занимала дорога в одну сторону. Был у меня тогда товарищ старший, родом с Украины, по имени Борисыч. Жили мы с ним рядом и ходили по возможности вместе. А так как я биатлонист, а он с Украины, то у нас рекорд был – двадцать минут. О чём это я? А, про ЛДПР же.