Виктор Попов - Нет Страница 6

– Сделай «Мэри»3. А то с твоего молочка херовато чего-то…

Как выяснилось, он четыре дня спускался с субботы будто на парашюте, уменьшая дозы и крепость. Но теперь настала среда, и ему предстоял обратный путь. Я молча кивнул, и про себя назвал его почему-то «Тихим». Не знаю почему. Так, залетело слово. Сказал ему об этом в очередную субботу. Тихий напивался не как все: с пятницы на субботу. Напротив, он делал это исключительно – если не считать редких будних дней – с субботы на воскресенье. Против прозвища он не возражал. Хотя «кликухи» не любил и называл меня просто – Костян, а не как все – Буга (от фамилии Бугаев). Других не отучивал. Но сам не называл. И в этом был он весь: если ему что-то не нравилось, он это принимал, принимал как есть, принимал как часть целого, потому, видимо, и пил ненавидимые им «лонги», смеясь над теми, кто их заказывал, смеясь над собой…

О смерти Тихого мне сообщил его друг, бывший с ним в тот вечер. Этот друг, собственно говоря, и привел Тихого к нам в первый раз. И был с ним в последний. Я и не требовал от него отчета и покаяния – он-то в чем виноват? – но получил и то, и другое сполна. Потом он ушел встречать родных Тихого. Они жили в каком-то другом городе. Было четыре часа дня. Они как раз должны были подъехать. Морг был где-то по соседству. Я проводил его взглядом и вспомнил, что той ночью ушел в час, чтобы выйти на смену в девять. Тихий уходил со мной, он собирался куда-то еще, но друг утащил его как будто бы спать. У него «хата» где-то на бульваре. На тот момент он был, безусловно, прав – Тихий едва-едва стоял на ногах. Но вот как вышло. Они не дошли. Еще, просто не надо спать на спине. И много пить. И будешь жить долго и счастливо. Зря. Но долго и счастливо…

В начале пятого толстый старик в очках остановился на входе. Слегка осмотревшись, он направился в мою сторону. Таких, как он, древних, к нам обычно не пускают, чтобы не пугать молодежь. Они, впрочем, и сами редко заходят. Но охранник обедал – воскресенье, день – можно себе это позволить. И опять же день, никого нет, пусть идет, не велика беда. Старик с трудом забрался на стул и обвел взглядом бар. Я заученно положил перед ним меню и карту, но сразу понял, что допустил ошибку – старик отодвинул их в сторону, не глядя, и с минуту рассматривал бутылки одну за другой. Я бы не обратил на него внимания, если бы не его рубашка. Она была в такую же мелкую синюю клетку, что и та самая рубашка Тихого. Размеров на пять больше – Тихий при всем своем образе жизни до последнего дня был худым, без какого-либо намека на животик среднего возраста – но абсолютно та же по цвету и рисунку. Старик, поймав мой взгляд, улыбнулся и спросил:

– Футбол будет?

– Скажете – включим. Когда?

– В три.

– Час еще. Я скажу. Что будете пить?

Он взял паузу. В такие моменты решалась судьба гостя. Решалось его место в реестре избранных. Первое впечатление на то и первое, чтобы остаться таковым навсегда. Но старик – под футбол я привычно ждал пива – направился совсем в другую сторону:

– Я, вот, Костя, думаю о «Камю Бордери»… Но вот футбол смущает…

Я поднял брови. Я видел старика в первый раз, а он назвал меня по имени, что вполне можно был списать на бейджик, но надпись там была мелковата для его очков, и он не посмотрел на него, я точно это помню. Но смутило меня и другое: последнее, что выпил Тихий в свою последнюю ночь, – это был именно «Камю». И именно «Бордери». Впрочем, другого «Камю» – за это Паша всегда недовольно цеплялся – у нас и не было. Я невольно оглянулся – бутылка «Камю» была на своем месте, где я вчера ее и оставил. Этот коньяк пил только Тихий. Коньяк у нас вообще мало кто пил. Легко запомнить. Старик вывел меня из задумчивости:

– Так что, сочетается с футболом или как?

Я не то чтобы смешался, но не нашел сразу, что ответить, а когда собрался, гость неожиданно съязвил:

– Хочешь сказать, хорошее со всем сочетается?

Я чуть дернулся, но сдержался и только кивнул в ответ. Старик пил медленно, почти не делая глотков, будто растворяя коньяк на губах и во рту. На порцию у него ушел час: она закончилась только под самый футбол. Он терпеливо выслушал составы команд и только тогда заказал вторую, которую пил, как мне показалось, еще медленней. В какой-то момент я даже засомневался, что он вообще пьет, то есть, что алкоголь вообще попадает в него. Мне показалось, что он, едва коснувшись губ старика, тут же растворяется, но не идет внутрь. К третьей порции мое мнение – я точно помню, их было три – еще более упрочилось: старик выглядел так, будто и не пил вовсе. Когда я подал ему чек – его команда выиграла, и старик выглядел очень довольным – он расплатился и молча подал мне руку на прощание. Он ушел, и только в этот момент я обратил внимание, что коньяка в бутылке ничуть не убавилось. Тогда я посмотрел на чек. Он был пуст. Там не было ни одной позиции. Ни одной! Но их же было три! Я точно это помнил. Объем бутылки и чек доказывали обратное. Единственным же доказательством моей правды были чаевые: их количество соотносилось с стоимостью трех порций. Но, может быть, старик ошибся? Или все-таки, погруженный в свои невеселые мысли, ошибся я?

На похороны Тихого спустя пару дней я не поехал. Работал. Да и кто я ему был? Мое участие в его жизни (и тем более – в смерти), конечно, было весомым, но вряд ли достойным того, чтобы я был одним из тех, кто провожал его по дороге к большинству. Друг Паши, как водится, напился в тот вечер. Пришлось оставить его на складе и то и дело проверять, не перевернулся ли он на спину, но в конце концов он ушел после завтрака своим ходом. Сразу после того опять появился старик. Моя смена закончилась. Но я остался, как будто на завтрак. На самом деле я сел за стойку рядом с гостем, чтобы понять, что происходит, как и что он пьет, и пьет ли вообще. Он узнал меня и подал руку:

– Как?

– Нормуль. У вас?

– Живой.

– И то хорошо.

– И то.

К моему разочарованию, он заказал овсяную кашу с сушеными бананами и чай. Я ел яичницу и поглядывал на него, и после чая мои ожидания оправдались. Он заказал «Камю». Наблюдая, как он его пьет, я опять заметил, что горло его не движется, глотков нет, коньяк куда-то бесследно исчезает, ведь даже губы его остались сухими к исходу бокала и, клянусь, он не вытирал их салфеткой. Когда старик ушел, я, выждав паузу, направился к выходу, но, остановившись у дверей, вернулся и осмотрел чек, оставленный им на столе вместе с чаевыми. В нем опять не было ничего! Я подошел к Никите, моему сменщику в то утро:

– Ты не пробил ему «Камю».

Он покачал головой и отвернулся. Никита вообще отличался «разговорчивостью». Я по-своему понял его ответ:

– Как «он не заказывал»? Я рядом сидел. Он его пил.

Он поднял на свет слегка початую бутылку. Другой на стене не было. Но что же я тогда видел? Кто он такой, этот старик, и что со мной происходит? Я взял выходной за свой счет, но выспаться не получилось – Тихий и дед не выходили у меня из головы. В итоге я напился. Просто до чертиков напился портвейном, сидя у телевизора, но когда вышел на смену, первое, что я сделал, – это проверил бутылку «Камю». За прошедшие два дня она никому не понадобилась. Я стал ждать. И ожидание было недолгим…

Старик пришел во все той же клетчатой рубашке – да, забыл сказать, что и за тем завтраком он тоже был в ней – и во все тех же очках. Сменились брюки, часы и даже, кажется, бумажник, но не рубашка и очки. В это его посещение я обратил внимание и на то, как бодро он перемещался по бару, невзирая на свой вес. Да, на стул он забирался не без труда, но тому были объективные причины – их высота. Но во всем остальном ни отдышки, ни кряхтения. Он был бодрячок, бодрячком, что никак не вязалось с его «стошкой», не меньше. Он не потел и не краснел после выпитого, и я ни разу не видел, чтобы он вышел в туалет.

Пил он на этот раз «шоты». Пару легких ликерных смесей. А запил все, как водится, «Камю». Я не отпускал бутылку от себя и четко пробил обе порции. Но в чеке коньяка, как и всегда, не оказалось и в бутылке напитка не убавилось ни на каплю. Хмуро наблюдая за уходом старика, я мучительно соображал, в какой момент я опять отпустил ситуацию – и снова ничего не понял. У самых дверей старик обернулся и поднял руку в знак приветствия, я ответил тем же, и только тут заметил, что старик пришел в бар босым. Не в носках или тапках – такие случаи с местными бывали – а именно с босыми ногами. В ноябре! В дни первых дневных заморозков. Так, я отчаянно и везде замерзал в эти дни – мне все время и как-то беспричинно было холодно. Еще более необъяснимым было то, что охранник Николай – простой и серьезный парень из пригорода – пропустил старика. На мой вопрос, почему он пускает людей без обуви, Николай в ответ только посмотрел на меня (точнее, как-то сквозь меня) как на идиота и не счел нужным отвечать вообще, и я понял, что для него старик был в обуви и никак не босым. Я вернулся за стойку и еще раз осмотрел бутылку. С ней все было нормально. Я пробил на свой счет сок. И касса работала, как ей было положено. Только вот бокал, из которого пил старик, сохранил пару капель коньяка, которого, судя по бутылке и кассе, туда никто не наливал, но ведь что-то старик пил? Я взял бокал и внимательно осмотрел его. Что-то меня насторожило, но я не сразу понял, что. Я вспомнил, как его держал старик. Сначала он поднял его за ножку, но потом, потом на второй порции, он взялся за бока. Я присмотрелся. На стенках не было никаких отпечатков ни внутри, ни снаружи. На дне имелась пара капель (судя по запаху – коньяка), но не было никаких следов ни от пальцев снаружи, ни от жидкости внутри. Этот бокал как бы никто не держал, и ничего из него не пил. Он был чист и абсолютно прозрачен. Старик к нему как бы и не прикасался вовсе. Он вообще непонятно зачем оказался на стойке, и только злополучная пара капель на дне выводила все из равновесия. Я взял бокал и ушел от камер в «мертвую» зону. Долгим, протяжным движением я допил остатки. Он самый. «Бордери». С этим единственным, странным шоколадно-фиалковым ароматом. Я вернулся за стойку и вдруг увидел старика в окне. Он с кем-то разговаривал. Этот кто-то в черном костюме стоял ко мне спиной, но очертания силуэта мне показались очень знакомыми. Только когда старик положил собеседнику руку на плечо и они пошли вдоль окон в сторону входа, я узнал друга Тихого. Почти сразу после того, как идущие исчезли в последнем окне, друг Тихого вошел в бар и по обычаю уселся за стойкой. По виду он был еще в трауре. Пить не стал. Взял обед и двойной эспрессо.