Александр Филиппов - Мелгора. Очерки тюремного быта Страница 6

По главной, присыпанной шлаком и крепко притоптанной дорожке комиссия неторопливо шествовала в отряды. Ещё на подходе к ним «локальщики» извещали о приближении «ментов» своих завхозов, начиналась беготня. Кто-то выскакивал из помещения, и мчался на зады, ближе к запретке, кто-то наоборот, бежал в отряд – прибрать подальше какую-то запрещённую вещь, что бы её не изъяли при шмоне.

– Тарятся, суки, – хмуро бормочет Цыганов, и, перехватив одного из пробегавших мимо, командует грозно: – А ну, стоять! Ко мне!

Зек приближается настороженно. Капитан привычно и равнодушно, глядя куда-то поверх его головы, начинает методично обшаривать заключённого, время от времени приказывая:

– Расстегнись… Дай кепку… Сними правый сапог… Носок тоже…

Извлекая из кармана осужденного какой-нибудь самодельный, сработанный из плестигласа мундштучок или блокнотик, Цыганов бросал их в прихваченную с собой специально для таких целей холщёвую сумку. Потом, хлопнув зека по спине, напутствовал:

– Свободен… марш в отряд!

– Гражданин капитан, блокнотик верните… – канючит зек. – Там у меня адреса заочниц…

– Не положено… – хмуро отмахивается Цыганов. – Письменные принадлежности, ручки, тетради, конверты и блокноты должны храниться в тумбочке. А не в кармане…

При входе в отряд комиссию встречает истошный вопль дневального:

– Отр-р-ря-ад! В-в-нима-а-а-ние-е!

Затем, запыхавшись, выбегает и он сам. Торопливо зыркнув глазами по комиссии, испуганно таращась, докладывает Цыганову, как представителю самой грозной для зеков режимной службы:

– Гражданин начальник! Отряд находится на рабочих объектах. В помещении пять человек…

Капитан останавливает его пренебрежительным жестом:

– Захлопни варежку. Я только что видел втрое больше… Щас, поглядим, чего это вы тут кучковались…

Комиссия начинает работу. Я вхожу в спальное помещение, заглядываю под кровати, отодвигаю тумбочки. Следом за мной с отрешённым видом слоняется второй дневальный, которому я указываю на пыль.

– Всё, выписываю на тебя постановление на лишение ларька! – объявляю сердито. – В прошлый раз предупреждал. Опять грязь, мусор. Лень тумбочку отодвинуть, и под ней тряпкой махнуть?

Дневальный, заложив руки за спину, цыкает зубом – мол, не такое видали… Лишение на месяц права закупки продуктов питания в зоновском магазинчике – ларьке, не бог весть какое взыскание. Тем более, для шныря, для которого поесть досыта – не проблема.

– Когда начальник отряда в последний раз был? – интересуюсь у него.

– Да, кажись, на той неделе… Я ему, гражданин доктор, в натуре, тыщу раз говорил. Давайте мел – потолок побелим. Краска, опять же, нужна…

– Ты мне про побелку не заливай! – окорачиваю его. – Полы лучше мыть надо! А мешок мела с объекта тебе любой бригадир привезёт

– Так на вахте же зашмонают, не пропустят… – оправдывается дневальный, и тут же срывается на какого-то зека, прошмыгнувшего было мимо: – А ты чего, бычара, вошкаешься?! Хватай тряпку, и пидорась по новой полы! И под шконками пыль вытри! А то я харей твоей всё тут протру и марафет наведу!

Пока я проверяю санитарное состояние, Музыкантский, чему-то потаённо улыбаясь, изучает стенную газету отряда под названием «На свободу – досрочно». Проходя мимо, интересуюсь: газета старая, выпущена ещё к празднику 8 марта (на дворе уже сентябрь). Рядом с передовицей, переписанной не иначе как с отрывного настенного календаря, старательно, ровными буквами, выведен стих местного поэта:

В картах был он королём,Дерзким был и смелым.Проигрался, и потомСтал он… королевой!

Ничего не скажешь, доходчивая агитация против запрещённой в зоне азартной игры…

В это время Цыганов громит каптёрку. Оттуда доносится треск отдираемой фанеры и причитания завхоза (правильно его должность называлась «старший дневальный») Гафарова. Гафаров – бывший старшина милиции, уволенный за какую-то провинность ещё до осуждения. Поэтому он отбывает наказание не в спецзоне для бывших сотрудников органов внутренних дел, а на общих основаниях.

– Вытряхивай на хрен! – кричит Цыганов, и я вижу, как завхоз, постанывая от горя, выдирает с корнями из консервной банки герань, всю в мелких алых соцветиях. Комнатные цветы в отрядах строго запрещены. В горшочках удобно закапывать наркотики, деньги…

Я записываю замечания по санитарному состоянию в блокнот. Позже эти записи лягут в основу приказа начальника колонии, в котором я уже запланировал влепить выговор начальнику отряда.

Работа санитарной комиссии продолжается…

Кстати, санитарное состояние жилой и промышленной зон колонии находилось под пристальным вниманием не только местной администрации, но и медицинского отдела областного УВД. Не стоит думать, что колонии 80-х годов напоминали чем-то лагерно-барачный ГУЛАГ. В городских ИТУ зеки жили в чистеньких, всегда свежевыкрашенных двух – трёхэтажных общежитиях, спали на белых простынях, пищу принимали в сверкающей кафелем столовой. Территории колоний были заасфальтированы, то тут, то там благоухали клумбы цветов…

Мелгора и в этом выделялась в худшую сторону. Из-за удалённости, «дешёвого» производства (кирпич, мел, известь – это вам не полированная мебель или кованные металлические изделия, которые выпускали другие зоны), из-за ограниченного кадрового потенциала (многие начальники отрядов имели образование не выше сельского ПТУ), а так же потому, что сюда и зеков отправляли с глаз долой из числа тех, что похуже – не умеющую ни украсть, ни покараулить приблатнённую молодёжь, злостных нарушителей режима, – жилзона Мелгоры выглядела неухоженной, грязной. Вместо асфальта – притоптанный шлак. Клумба цветов – только возле отряда хозяйственных, домовитых бесконвойников. В помещениях отрядов сыро, неуютно. Трубы, сантехника в ржавых потёках, краска пузырится и пластами отваливается от стен, побелка пачкается, в коридорах на полу – растрескавшаяся керамическая плитка, рваный, в пятнах заплат, линолеум, выбоины, цементная пыль…

Начальник санэпидотдела УВД, вольнонаёмный доктор Николай Попов частенько объезжал исправительно-трудовые учреждения области, зная и непременно обследуя все злачные колонийские места. По итогам таких проверок составлялась справка на имя начальника УВД, в чьём ведении тогда находилась и пенитенциарная система. Генерал делал оргвыводы уже в отношении руководства колонии. Поэтому, хотя Попов и не имел специального звания, был, как говорили тогда, «неаттестованным» сотрудником, начальники колонии относились к нему с почтением.

Как-то раз Попов в моём сопровождении побывал в отряде уже упомянутого мною завхоза Гафарова. Облазив каптёрку, санитарный доктор в этот раз не нашёл вопиющих нарушений. И всё дотошно допрашивал дневального, есть ли в отряде насекомые – вши, тараканы. Честно глядя в глаза проверяющему, шнырь возмущённо всплескивал руками:

– Откуда, гражданин начальник?!!

Завхоза в отряде не было. Когда мы с Поповым вернулись в санчасть, в процедурном кабинете нас ждал пригорюнившийся Гафаров.

– Завхоз третьего отряда! – отрапортовал он, вскакивая навстречу. На мой вопрос, что привело его в санчасть, ответил, потупясь.

– Да вот, гражданин доктор, пока спал, мне «стасик» в ухо заполз. Вытащить бы, а то шебуршится там – спасу нет.

«Стасиками» в зоне называли тараканов. Ехидно улыбаясь, Попов достал блокнот и сделал пометочку. После она перекочевала в акт обследования санитарного состояния колонии: «В ходе проверки жилых секций отрядов выявлено наличие тараканов…»

– Которые обитают в ушах ваших завхозов, – устно пояснил Попов «хозяину» зоны Медведю.

5

Кроме основного производства, каждый осужденный был обязан отработать не менее двух часов в неделю на хозяйственных работах – уборке прилегающей к отряду территории, вывозу мусора, чистке картофеля на кухне, и т. п. Надо ли говорить, что работы эти считались позорными и реально занимались ими одни и те же осужденные. Зекам, придерживающимся «понятий», такой вид деятельности был «западло», и направление на кухонный наряд обычно заканчивалось для них водворением в штрафной изолятор с формулировкой «за отказ от общественно-полезного труда».

Выручали «мужики», которых за пачку сигарет или «замутку» чая можно было послать вместо себя. Но если у отрядного или завхоза был зуб именно на этого «блатного», то подмениться не удавалось и приходилось собираться в шизо. На отказе от хозработ можно было постоянно подлавливать рвущихся в «авторитете» молодых зеков, и гноить в изоляторе, заодно, как злостным нарушителям режима содержания, обрубая все надежды на условно-досрочное освобождение. Никакие меры воспитательного воздействия, разного рода душещипательные беседы, кроме холодной, с цементными полами, камеры или увесистого кулака «завхоза» при этом, естественно, не помогали.