Олег Мухин - Человек: 3. Автор Страница 6

«Ну и зона, – думаю, – ну и дьявольщина. Что от неё мне теперь ждать-то?» Однако ж ничего необычного она мне вроде как пока не уготовила. Иду себе, с автоматом наперевес. В случае чего, стрелять буду. Патронов не пожалею.

И прошёл я без проблем особых шагов эдак с тысячу, или даже полторы, не считал я, сколько; точнее, считал, но на пятистах с чем-то сбился. Всё время постреливал одиночными, да по сторонам то и дело поглядывал. Но никакой пакости со мной, слава богу, не случилось. И даже страх понемногу из меня улетучиваться начал. И тут я серебристое что-то увидел. Пускает в глаза мне «солнечный зайчик», что сквозь дырочку в «сетке» пробился, да стоит себе спокойненько так, будто поджидает, когда я подойду.

Оказалось – беспилотник. Носом в землю уткнулся, шасси вверх задрал, крыло одно сломано, шаровидной телекамерой на меня посматривает, что тот циклоп. Дед сказал, не прикасаться, следовать дальше. Я только ввысь, на «сетку», глянул – никакой дырки. Пробил беспилотник «сетку», на землю свалился, а «сетка» пробоину-то и затянула. Неба почти не видать.

«Чуть-чуть не долетел он до вертолёта», – подумал я. Наш-то рейд был спланирован таким макаром, чтобы мимо «Ми-восьмого» нам пройти довелось. И где-то ещё шагов через двести, как мы и рассчитывали, геликоптер нарисовался.

«Маскируху» разодрал, но до земли не достал, за ветки обычных деревьев зацепился, застрял, а хвост по ту сторону «маскирухи» остался. С земли не просматривается. Пропеллер погнут, можно даже сказать, искорёжен, а стекло кабины целёхонькое. Но в кабине нет никого, и только дверь боковая – нараспашку. А от кабины до меня метров где-то тринадцать, не меньше. «Как же это они, – думаю, – из неё выбрались?»

Только я это подумал, слышу – движение какое-то слева, метрах в семи от меня. Именно услышал движение, а не увидел. Не звук уловил ухом, а движение. Чёрт его знает, как это у меня вышло. Подхожу поближе, автомат, естественно, в руках. Лежит кто-то на траве. В противохимическом костюме, таком же, как у нас. Противогазом вниз, спиной вверх. А вся спина его и особенно кислородный прибор пылью покрыты. Толстым слоем. Я даже вспомнил ламповый телевизор, который я когда-то давным-давно чинил. Там лампы так же пылью покрыты были.

Ясно – вертолётчик. Один из тех трёх, что пропали. Я – к нему, чтобы на спину перевернуть. А он не переворачивается. Жутко тяжёлым оказался. Я тогда Деду доложил, что почём. Он, правда, действия мои не одобрил, но, раз ничего со мной не приключилось, разрешил Баскетболисту подойти, помочь. Баскетболист хоть от горшка и два вершка, но сильный паренёк, на тренировках стопятидесятикилограммовую штангу поднимал.

Подошёл он, и вместе с ним мы вертолётчика вмиг перевернули. А с той стороны такая же история. И поверхность костюма, и противогаза пылью покрыты. «Что это он, – думаю, – пыль, как пылесос, на себя притягивает?» А сам при этом стёкла противогаза протираю. А как протёр до прозрачности, так и обомлел от удивления. Сквозь стёкла противогаза на меня своими вечно закисшими глазами Морда смотрит! Да ещё, гад, и подмигивает! Его это рожа, резиной обтянутая. Она, что ни в один противогаз не влезала. Точно, говорю. Не мог я ошибиться. Мамой клянусь. А, как узнал я его, то тут же почувствовал, что мир вокруг меня начинает вращаться, а земля стремительно уходит из-под ног.

10

«…Клетки, клетки, клетки, клетки, вольеры. Снова вольеры. Опять клетки. Фигурами они были похожи на людей, а вот головами и конечностями – нет. Животные, птицы, рыбы. Лапы, крылья, плавники. В большинстве своём – молчаливые, тихие, покорные.

Прирученные, одомашненные, усмирённые. Тем, кто хотел летать, подрезали крылья. Тем, кто хотел плавать, – плавники. Тех, кто хотел бегать, стреножили. Следующие поколения уже ни летать, ни плавать, ни бегать не умели.

Он остановился у клеток с обезьянами: шимпанзе, гориллы, орангутанги, бобуины, павианы и прочие макаки. Обезьяны строили рожи, хихикали, горевали, показывали языки, чесались, издавали громкие гортанные звуки, ковырялись в задницах; на виду у всех, никого не стесняясь, совокуплялись. Были одеты пёстро: яркие цвета, блестящие побрякушки, модное тряпьё. Хари размалёваны косметикой. Причёски – обезьяньи.

«Шуты гороховые, – подумал он. – Клоуны ковровые. Строят из себя элиту. А сами – хлам, холуи, подстилки, блюдолизы. В былые времена их ни во что не ставили. А теперь – бомонд, лица нации. Все обложки журналов рожами своими загадили. Баснословные гонорары. Шестиразовое питание. Порошок – тоннами. Эти никогда не были опасны. Всегда подчинялись приказам. Скажут им «смейтесь», они смеются. Скажут «плачьте» – плачут.»

Он поискал в кармане. Бросил им мелочь, несколько медяков. Обезьяны прыгнули, сбились в кучу, стали толкаться, драться, рвать у соперников одежду, волосы. Ему доставляло удовольствие смотреть, как они таскают друг друга за загривки. Это было комично.

«Были пара-тройка диких. Дали им харча побольше, говно за ними убрали, опилок насыпали, вымыли шерсть, одеколоном сбрызнули. Теперь заткнулись. Глазами лупают. В игрушки играют. Всем довольны. Равнение на человека. Одно слово – обезьяны.»

В клетках с птицами кого только не было. И вороны, и цапли, и павлины, и пеликаны, и удоды. В основном – с длинными клювами. Чистили пёрышки, оттачивали перья и когти, распускали хвосты, расчёсывали хохолки. Творческая интеллигенция. Писатели, художники, режиссёры. Курлыкали, каркали, кудахтали, хвастались гнёздами, медалями и орденами.

«Мигрировать хотели в земли райские, обетованные. Да кому они там нужны? А здесь – почёт и уважение. Главное, знать, как угодить человеку. Как подластиться. Наград нахватали. Ходят гоголем. Адольф Гитлер сказал однажды. Цена медали – двадцать пфеннигов, а эффект от неё – двести марок. Давил, давил он длинноносых, и газом травил, и в печах сжигал, да не додавил. Неистребимы. Глупый он был в этом вопросе, отчего и пострадал. Надо было их не давить, а на службу к себе взять. Как Иосиф Сталин. У него длинноносые все при деле были. Даже начальниками Лагов их поставил. Фабрики смерти работали, как часы.»

Он сыпанул птицам горсть побольше. Среди медяков блеснул и никель.

Вольеры для слонов, бегемотов, носорогов решёток не имели. Лёгкое ограждение по периметру. Правда, под током. Десять тысяч вольт. Смерть мгновенная, если попытаешься перелезть. Но они не пытались. Нежились себе на солнышке, плавали в голубой водице, обильно похрустывали деликатесами. Увидели его, подобострастно зашевелили ушами, умаслили морды, пастями зашамкали «ура! браво! бис!», затрусили головами в поклоне.

«Пусть себе жируют. До поры, до времени. Настанет час, пущу их всех на мясо. По одному, чтобы не спугнуть. А пока пусть резвятся. Покупают машины, драгоценности, яхты, футбольные клубы, телевизионные каналы, промышленные предприятия. Пока пусть работают на меня. Я им ничего не должен. А вот они должны мне очень много. Практически всё, что у них есть.»

Он улыбнулся своим замечательным мыслям и по красной ковровой дорожке направился к клеткам с рыбами. Его чёрный двубортный пиджак был привычно застёгнут на все пуговицы. Снизу доверху.

В отличие от вольеров с бегемотами, слонами и носорогами клетки с рыбами выглядели печально. Не сами клетки, а их обитатели. Пустые, выпученные глаза, беззубые, жадно дышащие, бессловесные рты. Рыб вынули из воды, но нормально дышать воздухом они так и не научились. В его зоопарке рыб было намного больше, чем других обитателей. Разных видов, сортов, названий, форм, размеров, расцветок, разной свежести. Но для него они были самыми безвредными, самыми серыми существами в зверинце, все – на одно лицо, точнее, на одно рыло. На одно тупое рыло.

Он пошарил в кармане. Однако мелочи больше не нашлось. Тогда он поскрёб на самом-пресамом дне и бросил рыбам две-три хлебные крошки. К сожалению, рыбы на крошки никак не прореагировали. Наскучившись смотреть на полудохлых рыб, он сперва хотел отправиться к клеткам с козлами, ослами, баранами или со свиньями, но потом передумал («а ну их к лешему, бунтовщиков!») и решил навестить своих любимцев – собак.

К дворнягам он не пошёл. Чувствовал к ним брезгливость. В любой момент подведут, если кто-то ещё из людей поманит костью. Сразу направился к породистым, с родословной; эти были, что надо.

«Овчарочки мои, терьерчики, ротвейлеры, бульдоги. Как я вас обожаю. Вы – моя опора. Не было бы вас, поразбежалось бы зверьё, поодичало. А с вами – порядок в зоопарке, гармония.»

Он просунул между прутьев решётки носок своего чёрного ботинка. Собаки кинулись тереться, радостно повизгивая. С умилением вспомнил, как они выручали его в трудные минуты, как рвали на части неугодных, как преданно служили. Обратил внимание, что коричневатый буль-терьер с золотым ошейником (так же, как другие, встав на четвереньки) принюхался и принялся лизать носок ботинка.

«Кто же это? Что-то не узнаю. Мать честная, да ведь это же Кужугет. Один из самых близких друзей. Как это я запамятовал? Старею, наверное.»