Михаил Бару - Тридцать третье марта, или Провинциальные записки Страница 6

Двадцать четвертое апреля. Ока ещё не пришла в себя после ледохода. Вся на нервах, бурлит, суматошно течёт в разные стороны. Облакам боязно плыть в Нижний по такой неспокойной воде. Но нависли низко – присматриваются, ждут. Вдоль берега валяются пустые прошлогодние бутылки с полуразмытыми этикетками. Первые комары – злые и худющие, в чем только жала держатся. Сизая дымка от потухшего костра, понемногу становящаяся зелёной там, высоко, в кронах вязов. Измученные долгой зимой лодки с выступающими рёбрами, лежащие без сил рядом с городской пристанью. В глубине, под серой водой, ещё не оттаявшие брачные песни лягушек. Полусонный шмель, растерянно жужжащий вокруг да около едва раскрывшегося цветка мать-и-мачехи. Холодное небо, затянутое по углам чёрной паутиной осиновых и берёзовых веток. Малиновый от предзакатного солнца звон к вечерне с колокольни церкви Михаила Архангела.

Ковров

Мало кто помнит, а еще меньше знает, что в городе Коврове Владимирской области, в городском парке культуры и отдыха, под постаментом памятника Пушкину, захоронен автограф его стихотворения о Коврове. Многолетними усилиями пушкиноведов было установлено, что Александр Сергеевич начал сочинять это стихотворение со слов «Ковров, Ковров…», потом приписал к этим словам рифмы «ров», «будь здоров», «пошел на…» «кров», «коров», «коза», «Керн», пририсовал несколько женских головок, мужских рогов, потом все густо зачеркнул и завернул в лист жареную корюшку, которую стащил с кухни в тот момент, когда Наталья Николаевна отвернулась от плиты. У Пушкина на вечер была назначена встреча с Кюхельбекером и… Впрочем, к стихотворению о Коврове это не имеет никакого отношения. В середине шестидесятых годов прошлого века краеведы разыскали хорошо сохранившийся промасленный листок в архиве потомков Анны Петровны Керн и, по решению городского совета депутатов трудящихся Коврова, он был торжественно захоронен в нержавеющей капсуле под звуки троекратного пионерского салюта. Над капсулой впоследствии был возведен памятник Пушкину. К сожалению, капсула со стихотворением и посланием великого поэта к пионерам была утеряна в смутные девяностые годы. Пионеры тоже куда-то подевались. Только памятник и остался.

Жители города Коврова относятся к своему знаменитому земляку Василию Алексеевичу Дегтяреву по-свойски. На улице Абельмана, неподалеку от памятника оружейнику, есть промтоварный магазин. Называется он «У дяди Васи». Впрочем, никакими автоматами, пулеметами и патронами там не торгуют. Все больше бытовая химия, посуда, одежда…

А как было б здорово, если бы каждый год весной появлялась из земли новая, невиданная трава, зацветали бы не обычные подснежники или мать-и-мачеха, а неизвестные цветы с круглыми или даже квадратными лепестками, распространяя вокруг фантастические ароматы; вырастали бы невиданные деревья с разноцветной корой на стволах, прилетали новые птицы и пели неслыханные прежде песни. Ну здорово же, правда. Вот только никто не смог бы сказать, глядя на пару отощавших за перелет скворцов, поселившихся в старом скворечнике: «Вернулись».

Ликино-Дулево

В Ликино-Дулево есть краеведческий музей. Помещается он в здании бывшей рабочей казармы ткацкой фабрики. Последняя давно уж разорилась. Но люди в казарме еще живут. Вторая сотня лет пошла этому дому, и сносу ему нет. Аккурат над музеем народ и проживает. Вернее, через один этаж. А над музеем находится милиция. Но я не о милиции. Я о каморке Степана Ивановича Морозкина, который жил в этих казармах. Он был первым председателем местного совета рабочих депутатов. Теперь в его каморке размещена экспозиция, посвященная пламенному борцу за светлое будущее. Но меня, признаться, и Морозкин мало интересует. Не он один заваривал эту кашу из топора. Меня заинтересовали стены каморки, украшенные иконой Спасителя, портретом Ленина, портретом Сталина и портретом Государя Императора Николая Второго. Икона выжжена на дереве, портреты пролетарских вождей писаны маслом, а Николай Второй представлен фотографией. Я смотрел, смотрел и с ужасом представлял себе голову какого-нибудь старика или старухи нашего времени, внутри которой висят эти три портрета и икона. Или не нашего времени. Или не старика и не старухи. Но с ужасом.

В первой декаде мая, когда уже и ночью на земле нет заморозков, вылупляются из яиц первые кузнечики, и, еще не отряхнув с себя присохших зеленых скорлупок, начинают скакать и кузнечить. Ясное дело, что ни скакать толком, ни кузнечить они еще не умеют, но зато стараются вовсю. Через неделю-другую кончится их беззаботное детство и юность, собьются они в артели по пять-шесть особей и пойдут по полям и лужайкам зарабатывать себе на пропитание. Поначалу у них заказы в основном от молодых комаров – ножны для жал выковывать. Молодые комары – большие модники. Ты ему не просто так, а с чеканкой, с сафьяном внутри, чтобы не дай Бог носа неправильно не подточить. Еще и слюдой стрекозиной требуют украсить. Бывает, летит такой франт на бреющем, а носом в тяжеленных ножнах так и клюет, так и клюет. Комары постарше, поопытнее, подобной ерундой не заморачиваются, а покупают себе такие насадки на свой комариный писк из самой тонкой фольги, чтобы никакое человеческое ухо их услышать не могло.

Ну, а ближе к лету пойдут заказы от клиентов посолиднее – жуков. Кому железные накладки на рога изготовить для брачных игр, а кому и протезы сделать взамен обломанных. Случаются и крупные заказы, сразу на всю артель и надолго. Это когда старые ежи молодятся и желают ежихам пыль в глаза пускать. Тогда велят они себе все иголочки заточить, чтобы старыми и тупыми не выглядеть. Богатый еж себе еще и наперстки на лапки закажет с подковками. Они перед ежихами любят себя конями представлять. Начнут гарцевать – не остановишь. Но такие игольчатые заказы редко бывают, потому как их все прибирают к лапкам жуки-точильщики.

Месяца через полтора кузнечик набирается такого опыта, что начинает работать не только по металлу, но и по хитину. Тут, в самый разгар полетов, когда все норовят друг дружку облететь, подрезать, а то и просто пополам перекусить, у него работы невпроворот. Кому надкрылья жесткие выправить помятые, кому протез жвал изготовить, а кому усики оборванные аккуратно проволочкой тонкой надставить. Кузнечат они, бедные, от зари до зари. Одно только и облегчает им жизнь – песня. Поют они за работой, не переставая. Народные песни поют и собственного сочинения. К примеру, романс «А напоследок стрекочу…» или «Вот залез один я на травинку» – все и не перечесть. Только «В траве сидел кузнечик» поют редко. Кузнечики – народ жизнерадостный, а от этой песни нападает на них такая зеленая тоска… Только на поминках ее и поют или осенью, когда… Ну, что сейчас об осени говорить – до нее еще Бог знает сколько. Пока молодежь скачет и кузнечит вовсю. Ничего, что неумело.

Село Дубровицы

Экскурсовод в церкви Знамения Пресвятой Богородицы, что в селе Дубровицы, возле Подольска, рассказывая о скульптурах, расположенных в четвертом или третьем ярусе столпа восьмерика, сказал:

– Вот царь Давид со скипетром и музыкальным инструментом. Давид сам слагал псалмы, писал к ним музыку и пел их. По-нашему говоря – он был бард.

В воскресенье ходил на Оку с удочкой. Открыл сезон. По случаю его открытия устроил себе скромный фуршет на пеньке. С пивом «Сибирская корона», рижскими шпротами, краковской колбасой и парой местных солёных огурчиков. По окончании фуршета набил и не торопясь выкурил трубку, задумчиво глядя вдаль. Потом нас с солнцем начало клонить: его к закату, а меня в сон. Разномастные облака плыли по течению к Нижнему, ветерок похлопывал листьями кувшинок по серой, в морщинках, спине реки, рыба искала, где глубже, а я сквозь дрёму думал, что есть, наверное, места, где лучше, да и как им не быть, но… охота была их искать. Тут из-за поворота реки выплыл довольно большой белый катер с надписью «Милиция». Пять здоровых и здорово пьяных мужиков гребли руками и обломками каких-то дощечек, держа курс на причал местного клуба «Дельфин» и вспоминая матерей: катера, отсутствующих вёсел, внезапно кончившегося бензина и какого-то Проскурякова. Течение, однако, у нас сильное, и их сносило дальше и дальше. А к берегу повернуть они не могли, поскольку для этого следовало гребцам с правого борта перестать грести, а с левого продолжать. Отчего-то у них это не получалось. Может потому, что никто не хотел перестать. Тем временем солнце уже почти закатилось, только краешек его подсвечивал стволы берёзовой рощи на холме. Рыбак в плоскодонке на середине реки закутался в плащ-палатку, замер и приготовился раствориться вместе с лодкой и удочками в вечернем тумане. Окружающий пейзаж стал напоминать картинку на больших коробках шоколадных конфет фабрики «Красный Октябрь», которые так любят покупать иностранцы и гости столицы. Концентрация буколик достигла предельно допустимой нормы и собиралась её превысить. Я смотал удочку, подобрал пустую пивную бутылку и пошел домой.