Елена Королевская - Две капли голубой крови. Я ничего не должна тебе, мама Страница 6

Сестра, в отличие от меня, была обычным ребенком и как многие девочки имела гибкий уступчивый характер, играла в девчачьи игры, любила кукол.

Я люблю свою сестру, но ее появление в нашем доме далось мне нелегко. У меня никого не было, кроме мамы, и я страшно боялась потерять её любовь.

Сестра, как все грудные дети, плакала, а мама не бежала ее укачивать, являясь сторонницей методики «неприучивания» детей к рукам, да и, будучи одной с двумя маленькими детьми, не имела на это возможности. И вот как-то сестра надрывается и надрывается, лежа в коляске, которая стоит в большой комнате за закрытой дверью, мама не реагирует, она готовит на кухне. Мне очень стыдно, меня мучает совесть, несмотря на малый возраст, мне чуть более двух лет, я понимаю, что то, что собираюсь сделать, нехорошо. Но у меня болит голова. Я потихоньку подхожу к двери, из-за которой плачет сестра, в руках у меня лопатка для песочницы на длинной ручке, захожу в комнату и встаю около коляски. Сестра продолжает кричать. Я смотрю на нее, не решаясь осуществить задуманное и мучаясь угрызениями совести, их я отчетливо помню до сих пор. В следующее мгновение я уже медленно поднимаю детскую лопатку, я хочу прекратить этот невыносимый крик… и тут заходит мама, она услышала, что звук плача изменился, и пошла посмотреть, что происходит. А там я стою с поднятой лопаткой.

– Что ты делаешь? – удивленно спросила мама.

– Ну зачем ты мне ее купила? Ну что она все орет да орет? – прокричала я, выбегая из комнаты, и заплакала громко и горько от стыда и головной боли.

Мама меня не ругала, но и какого-то утешения мне предложено не было, я просто наплакалась вдоволь и всё. Потом мама часто рассказывала эту историю подругам и знакомым, вводя меня в жуткое стеснение и взращивая тем самым во мне чувство вины за свой некрасивый поступок.

Второй случай своей детской ревности я тоже помню отчетливо и чувствую за него неловкость до сих пор. Сестру часто забирали в больницу. И вот как-то в одну из ночей Ирина опять заболела, мама взяла ее к себе в кровать. Тут и я проснулась и тоже попросилась к ней. Потом, сквозь сон, я помню врачей, приехавших забирать сестру. А утром, отлично видя, что сестры нет, я все равно спросила у мамы:

– А где Ира?

– В больнице, а ты разве не помнишь? – переспросила она.

Я помнила, но произнесла:

– Вот и хорошо! – сказала я. – Теперь ты меня одну любить будешь!

– Как же тебе не стыдно, – совестила меня мама, – это ведь твоя сестра?

Стыдно мне было, но при этом очень-очень хотелось услышать, что мама любит и меня, именно меня. Но я услышала только то, что я должна любить свою сестру. Сестра и так была младшая, а младшим априори достается больше внимания, так еще и на тот момент сестра была с более слабым здоровьем, что опять же отвлекало на неё мамино внимание и любовь с удвоенной силой, и я чувствовала себя совсем одинокой, ведь я была всего лишь маленькой девочкой.

Как многие дети мы с сестрой очень любили сидеть у мамы на коленках. И каждый раз эти посиделки начинались толкотней и криками:

– Моя мама!

– Нет, моя мама!

На что мама строго отвечала:

– Я – общая!

И просила нас это повторить, иначе не видать нам коленок. Мы надувались как мышь на крупу, но приходилось вслух соглашаться с тем, что мама общая.

Если мы с сестрой ссорились, что-либо друг у друга перетягивая, а такое бывало, мама очень расстраивалась и стыдила нас, говоря, что мы самые близкие люди на земле, а так обижаем друг друга, всегда настаивая, чтобы уступила я, как старшая и более умная. Деваться некуда, и мы мирились.

У меня в памяти осталось еще несколько событий, которые запомнились особенно отчетливо, но как я писала выше, почему именно эти события врезались в мою память, я не знаю. Просто постараюсь их описать.

Мы с сестрой страдали произвольными кровотечениями, вследствие чего у нас был низкий уровень гемоглобина. А у сестры – особенно низкий, и его, этот уровень, нужно было как-то поднимать. И вот не знаю, уж, где и на какие средства, но мама купила баночку черной икры, хотя денег в то время у нас в семье совсем не было, и мы поехали в больницу кормить икрой болеющую сестру. Я помню, как мы взяли сестренку из палаты в больничный коридор, и мама, уговаривая и упрашивая, пыталась ее с ложечки этой икрой накормить. Но сестра не поддавалась на уговоры и всячески уворачивалась, говоря, что икра и черная, и страшная. Она плевалась и била маме по рукам. Но мама терпеливо уговаривала и уговаривала ее. Я понимаю, что это детские обиды, но я не помню ни одного раза, чтобы уговаривали меня, я ведь «взрослая».

Я всегда должна была присматривать за сестрой и нести за нее ответственность, а с семи лет забирать сестру из садика, кормить и гулять с ней. Поэтому сестренка почти с самого своего рождения была главным слушателем моих сказок, которые я рассказывала самозабвенно. Уговаривать меня было не нужно, времени мы проводили вдвоем много, и я рассказала ей их, наверное, не одну сотню.

Дальше я хочу рассказать еще два случая наших недоразумений с сестрой по странному стечению обстоятельств, связанных с детскими горками. Запомнились они мне именно из-за того, что я не получила, как мне казалось, стопроцентной ожидаемой поддержки от мамы. Вот первый из них. Когда я училась в первом классе школы, мы вдвоем вышли гулять на детскую площадку позади дома. Там стояла детская горка. Сестре примерно около пяти лет. Она захотела покататься. Но одежда была какой-то нескользкой. Сестренка съезжала с горки очень медленно, а две девочки постарше тоже решили покататься, и их эта медлительность раздражала. Они стали подталкивать сестренку с горки вперед и обзывать, приговаривая:

– Давай быстрее, толстуха!

– Не смейте трогать мою сестру, – ни секунды не задумываясь, закричала я.

И воинственно шагнула вперед.

– Она что у тебя бешеная? – спросили девочки, насмехаясь.

– Да, она всегда за меня заступается, хотя я ее об этом не прошу, – добродушно улыбаясь, отвечала сестра.

Она предпочитала решать конфликты мирно, и у нее это с легкостью получалось. И Ира начала с «врагами» о чем-то болтать. Я стояла растерянная. Сестра обернулась и сказала, что она не просила за нее заступаться. Мне было очень обидно, я воспринимала это как предательство. Придя домой, я рассказывала маме об этом предательстве с плачем, ожидая, что она меня поддержит, а сестру хотя бы пожурит. Но мама ей ничего не сказала, а мне только и посоветовала не принимать все так близко к сердцу, почему-то даже не попытавшись объяснить, что есть и другие методы решения конфликтов и как-то поддержать меня в моем стремлении к защите сестры; и тем примирить меня с ее поведением, ведь именно мама призывала меня защищать сестру всегда и во всем. И я старалась и защищала, как умела, но опять не заслужила похвалы и поддержки. Я очень переживала, и это не делало нас сестрой ближе друг другу, как хотела наша мама.

В другой раз, уже будучи старше, в возрасте десяти и восеми лет, мы также гуляли во дворе. Сестра залезла на самый верх горки и встала на перила, балансируя в воздухе руками.

Я стояла внизу и умоляла ее слезть:

– Ирина, перестань, разобьешься, – сестра в ответ демонстративно качнулась. – Да что ты делаешь? По жопе давно не получала? – испуганно кричала я.

– По жопе?! Меня мама по жопе не бьет, а ты по жопе! Ага, сейчас, держи карман шире. А что тебе будет, если я упаду? – весело интересовалась она, видимо, настолько я ее достала своей опекой.

Вдруг сзади подходит мама и спрашивает:

– Леночка, что ты кричишь на весь двор? Тебя за километр слышно!

– Мама! Ну хоть ты ей скажи! – обрадовалась я подмоге и подумала, – ага, сейчас этой засранке зададут!

– А что такое? – улыбнулась мама.

– Да она собралась прыгать! – возмущенно и, все еще ожидая немедленной поддержки, поясняю я, как мне кажется, очевидное.

– Да и пусть, – невозмутимо произнесла мама и с ноткой удивления добавила, – ты-то чего так переживаешь? Она хочет, так пусть она и прыгает!

Я оторопела и произнесла:

– Да? Но ругать-то ты меня будешь!

На что мама пожала плечами и с той же улыбкой констатировала:

– Так ты же старшая – с тебя и спрос. И пошла, оставив нас самих разбираться с этой ситуацией.

И все. Спрос с меня. Я – старшая! Точка.

Сестра слезла с горки с видом победителя, говоря мне что-то вроде «Ну что съела?», а я не знала, что и думать об этой ситуации.

Раз я старшая, я также считала нормальным следующий вопрос и угрозу мамы:

– Почему у тебя «отлично» по фортепиано, а у сестры «три»?.. Если так пойдет, вы обе перестанете ходить на занятия.

И я часами занималась с сестрой фортепиано.

Мама всегда говорила, что любит нас обеих одинаково, но поступала с нами по-разному. В любых спорах с сестрой была виновата я, как старшая, и, следовательно, более умная. И даже если сестра приносила «двойку», она мило улыбалась, и ей это запросто сходило с рук, меня же всегда ждал суровый отчет и наказание за гораздо меньшие провинности, например, в виде лишения прогулки или просмотра телевизора. «Кому больше дано, с того больше и спросится» – это любимая фраза мамы по отношению ко мне. Я завидовала беззаботности сестры, но не могла или просто не умела поступать, как она. Сейчас я понимаю, что, по-видимому, у меня был депрессивный и более замкнутый, чем у сестры, характер, и маме со мной из-за этого было сложней, чем с сестрой. Но почему она с нами не разговаривала с обеими по-семейному, почему не объясняла нам сложность и многогранность мира и взаимоотношений в нем, а ставила меня перед фактом, что «ты – старшая» или «все мужики – козлы», и возлагла на меня ответственность за все недоразумения с сестрой, я не понимаю. Мир для меня мамой делился только на черное и белое! Возможно, корни отношения ко мне идут из ее собственного сложного детства. И я расскажу дальше по ходу книги, что мне об этом известно. Но почему ответственность и горечь за свои обиды и неудачи мама перекладывала на меня – маленького ребёнка? Я никак не могу понять.