Ефим Гальперин - Аномалия. «Шполер Зейде» Страница 6

Опять Исаак провожает очередную претендентку на тихое семейное счастье. Милая девушка Бекки Розенберг огорчена. Садится в лимузин и уезжает. Исаак вежливо машет ей рукой вслед.

На противоположной стороне улицы из другого лимузина за ними наблюдает дед. Миллиардер Финкельштейн. Внук смотрит на деда. Дед укоризненно на внука. Исаак честно пожимает плечами и уходит вниз по улице Манхеттена.

Дед раздражён. Окошко его лимузина закрывается.

В машине рядом с миллионером Финкельштейном ещё один важный хасид. Это как раз дед девушки Бекки. Сам Соломон Розенберг!

– То есть моя внучка Реббека не подходит! – ворчит Розенберг.

– Шлёма, как родному… – извиняется Финкельштейн. – Ты же понимаешь, что у меня ты номер один. И твоя внучка Бекки… Но упрям Исаак! Весь в меня! Он вообще жениться не хочет! Пять лет я твержу ему одно и то же. А он мне: «Ещё не время, дед».

– Может, проблемы с…

– Не надо! Там нормальный… Очень нормальный инструмент! Всё в мозгах. Такие светлые! Но не созрел. Я ему…

Сидящий впереди рядом с водителем лимузина секретарь Саймон Стерн звонит по мобильному телефону.

– Вот смотри… Как ты думаешь, Шлёма, куда он звонит? – спрашивает Финкельштейн Розенберга. – В Украину!

– Ну?

– Шлёма, ты помнишь про Шполяр Зейде? «Йехи зихро барух»![37] Так вот. Я тут от бессилия… Решил…

– Алло! – говорит в трубку Саймон Стерн.

А в глубине движущегося лимузина миллиардер Финкельштейн рассказывает другу детства миллиардеру Розенбергу обстоятельства экспедиции в Украину на могилу цадика.

Хасиды, напрягаясь из всех сил, налегают на лом. Звонок мобильного телефона. Оба на минуту испуганно замирают.

– Ша! – Гороховский достаёт свой телефон и на идиш: – Алло! Как я могу спать, когда есть такое дело! Что?! Внучка самого Розенберга тоже не подошла! Ц-ц-ц! Там же такая…

А шэйне мейделе![38] Кровь с молоком! Вы даже не представляете, Саймон, как мы уже близко к цели. Прямо возле… Привет «балабосу»!

– Ну, наглые! – комментирует события, не отрываясь от бинокля, милиционер. – Их из Америки по телефону корректируют. Но ничего. Пусть копают. Своими ручками выполнят черновую работу, а там я их… И ага!

– Гороховский говорит, что они близки к цели, – докладывает Саймон Стерн Финкельштейну.

В машине тишина. Розенбергу требуется время, что переварить услышанное им об этой авантюре с поездкой в Украину. Наконец он осторожно произносит:

– Бэрэлэ, ты же такой реалист… Поискать, так таких нет! «Он молится. У него открываются глаза. Он захочет любви…». Что за херня! «Мишигенер»![39] Нет! Я тоже правоверный хасид и верую во всё, что… Ты давно был у психиатра? Нет, это на голову не наденешь! «Молится… Глаза…» А-ах! Идиот!

Молча, едут два старых, важных хасида. Прошедшие через многое и построившие свои империи. Финкельштейн на продаже бриллиантов, Розенберг на продаже недвижимости. Два матёрых волка, которые думают, что они понимают на этом свете про всё…

Дверца лимузина открывается. Хмурый Шлема Розенберг выходит:

– Спасибо, что подвёз. «Зайт гизунт»! – проходит несколько шагов. Возвращается. – Послушай, Бэрэлэ, это, конечно, полная херня. Но это же наши дети! Дай мне слово. Если твой Исаак… «Безрат Хашем»![40] Полетит в Украину, чтобы… «Молится…. Открываются глаза…» Дай знать. Моя Реббека окажется там, чтобы ему было на кого открывать глаза. Ты не возражаешь?

Финкельштейн кивает.

Хасиды наваливаются на лом. Скрежет. Бетонная плита сдвигается. Пыхтя и Хасиды наваливаются на лом. Скрежет. Бетонная плита сдвигается. Пыхтя и сопя, хасиды приподнимают надгробный камень, стараясь установить его вертикально. Удаётся! В этот момент вздох проносится над землей. Вздох, похожий на тонкий звук дрожащей струны.

Такая реализация метафоры – «снять камень с души».

Хасиды присаживаются. Переводят дух. Поднимают головы вверх. Над ними густая украинская ночь.

– Благословен Ты, Господь, создающий миробытие. Это ещё до Первой Мировой войны. – Гороховский вытирает пот. – Мои дедушка с бабушкой, долгая им память… Женатые! Уже имели дочку. А потом они попали сюда. И так влюбились друг в друга! Слава Богу! У меня потом было двенадцать дядь и две тёти!

Гутман вздыхает тоже. Достаёт из кармана фото своей многодетной семьи. Светит фонариком. Смотрит. И Гороховский достаёт фото своей семьи. Тоже смотрит. Переводит взгляд на лежащее внизу под холмом село:

– Странно! Смотри! Свет в селе выключают. Рано вроде. Может, им электричество отключили? Да нет, фонарь возле магазина горит…

Действительно, в селе гаснут одно за другим окна. Собаки перестают лаять. Тишина. И в ней возникает мелодия. Это мелодия Благодати!

Воздушная, божественная. Солирует скрипка. И как!

Часть вторая

Благодать

«Бумбокс», из которого неслась попса, как бы поперхнулся. Смолк. Все расходятся.

Грустный Микола провожает Элеонору. Уныло плетётся сзади. И вдруг она оглядывается. И смотрит на него… Так, как будто впервые видит его.

Милиционер Нечипоренко ошалело оглядывается на жену. Встаёт. Откладывает бинокль. Вглядывается в жену. Как в первый раз увидел. Снимает портупею. Да и жена его вдруг затрепетала. Не спуская глаз с мужа, становится на колени и стягивает с него сапоги. Вот и свет гаснет в доме милиционера.

На огороде Мотря опускает грабли и смотрит на своего мужа Остапа. Тот встаёт от грядки и идёт к ней, как во сне. Обнимает её.

Луна. Звёздное небо. На лавочке Элеонора взахлёб целуется с Миколой.

Во дворе за столом под деревом ужинают механизатор и его жена Маруся.

Оба вдруг поднимают друг на друга глаза. Смотрят, не отрываясь, как будто видят впервые.

Полуголый Серёга идёт к дверям. Попутно он укрывает спящих своих детишек. Распахивает дверь во двор.

Звёздное небо Он стоит на пороге. Сзади подходит разомлевшая от ласк жена. Обнимает. Они смотрят в небо.

Деду что-то снится. Он крутится. Пытается что-то произнести. Перепуганная баба Парася будит его. Дед приходит в себя. Встаёт. Набирает кружкой воду из ведра. Пьёт. Выходит во двор. Садится на лавку у двери. Светят звёзды. Баба Парася садится рядом:

– Что снилось, дед? Вроде ты кому-то хотел что-то сказать?

– Нет! Услышать! – Он гладит Парасю по голове. Она склоняет голову ему на плечо. Сидят, обнявшись.

Продолжает звучать скрипка. По проулку, проводив Элеонору домой, идёт и танцует от переполняющей его радости Микола.

В каждой хате любовь. Удивление и нежность.

И только девушки села стоят, как сиротки. Одиночество. Невесты на выданье без женихов. Каждая возле своего двора. Томление душ и тел.

Красивая, дородная украинская женщина, заманчиво улыбаясь, подходит и что-то говорит ласково-ласково…

Гороховский, лёжа на жёсткой железной кровати, раскрывает ей объятия. Но сваливается на пол. Гутман будит его. Гороховский просыпается. Соображает, что это был сон. Гутман спрашивает:

– Вус?

Гороховский оглядывает интерьер, прислушивается к удивительной тишине в селе и произносит, сладко вздыхая и потягиваясь:

– А! Какой сон! Какая женщина! «А махае»!

С удовольствием уходит снова в сон.

«Гвалт»![41] Бегают, суетятся птичницы с корзинками собранных яиц. По коридору, расталкивая всех, в сопровождении мэра Борсюка и милиционера несётся заведующая птицефермой Валентина Руденко.

Кстати, это та самая женщина из сна Гороховского.

Она распахивает дверь в подсобное помещение. Повсюду на соломе яйца. Открывается дверь в следующую секцию. Та же картина – везде разложены только что снесённые курами яйца.

– А может, ты, Руденко, просто забыла тару выписать, – кричит мэр Борсюк. – И поэтому…

– Только не надо, Альберт Григорьевич! Тара тарой, а это?

– Она распахивает двери в загон для молодняка, там копошатся желтенькие цыплята. – Между прочим эти цыплята должны были по графику вылупиться только через шесть дней.

Милиционер берет в руки цыплёнка. Тот пищит и клюёт его в палец.

Жора складывает в штабель ящики с упакованными яйцами. По проходу торопливо двигаются заведующая птицефермой, мэр и милиционер.