Вероника Ткачёва - Перекрёсток Ангела. Серия «Лунный ветер» Страница 6

На самом дне нижнего ящика письменного стола в укромном уголке покоилась металлическая круглая коробочка из-под леденцов «Монпасье». В ней лежали сказочные сокровища – Голубая звезда и золотое перо.

– Всё заберите! Всё! Тогда – ничего не надо! – уже в голос рыдал Павел.

– Это по праву твоё! До встречи, Павел! Я буду очень скучать по тебе, – сказал Олф и грустно побрёл к маленькой дверце.

В последний раз маленькая дверца с мелодичным звоном открылась перед Олфом. Он постоял в её проеме, печально глядя на Павла, мысленно прощаясь с ним. А Павел, ломая ногти, открывал свою заветную коробочку. От нервных движений мальчика тонкая жестяная крышка перекосилась и никак не хотела отдираться. Олф развернулся и пошёл по коридору туда, в свою Волшебную страну. Дверца стала медленно закрываться с тихим прощальным звоном. Павел наконец-то открыл коробочку, выхватил Голубую звезду и золотое перо и быстро, пока дверца окончательно не закрылась, просунул в неё руку и разжал пальцы. Голубая звезда и золотое перо легко скатились с его ладони. Павел быстро выдернул руку, и дверца захлопнулась.

Павел бросился на постель и уткнулся в подушку. Рыдания сотрясали его. Как же так?! Как они могли?! Олф – его лучший друг… и остальные… они бросили его, бросили!..

Володя открыл дверь автомобиля:

– Приехали, Павел Андреевич!

Павел Андреевич вздрогнул.

– Немного задремал. На сегодня всё. Завтра… – он задумался.

На завтра было полно планов. С самого утра начинались деловые встречи. В девять совещание с партнёрами по бизнесу, в одиннадцать – встреча с телевизионщиками: надо дать интервью, чтобы имя его компании лишний раз мелькнуло в эфире. Потом… да что там перечислять – весь день был расписан по минутам. Маленькая звёздочка и золотое перо, которые он положил в нагрудный карман пиджака, распространяли приятное пульсирующее тепло. Оно казалось каким-то живым, упругим. Оно проникало до самого сердца и отогревало его изнутри.

– Завтра – всем выходной, – неожиданно даже для самого себя сказал Павел Андреевич.

– Но… – затянул было Володя – и осёкся под непреклонным взглядом шефа.

– Всем спасибо. На сегодня всё. Я позвоню, – сказал Павел Андреевич и вышел из машины.

По хрустящей дорожке из гравия Павел Андреевич и Володя дошли до ярко освещённого дома, который, как драгоценность, переливался в наступившей темноте.

Володя открыл массивную дубовую дверь. Павел переступил порог, и на него навалились запахи его дома. Уже семь лет жила здесь его семья, но до сих пор во всей гамме жилых запахов обертоном звучал запах цемента. Он придавал какой-то унылый, нежилой фон всему этому великолепию. И именно сейчас, своим обновлённым, отогретым сердцем Павел понял, что не любит и никогда не любил этот дом. Он всегда казался ему вычурным и холодным, каким-то чрезмерно парадным и оттого неуютным. Ни толстые ковры, в которых нога утопала по щиколотку, ни разлапистые диваны, обнимающие мягкими подушками, ни вкусная еда, которую готовила повариха Поля, ни даже кабинет, единственное место, где Павел больше всего любил проводить время, когда находился дома, – ничто не делало это роскошное жилье настоящим домом. Ко всему прочему, единственный сын два года назад уехал учиться в Европу. Это было престижно, полагалось по статусу, но было совсем не по душе Павлу Андреевичу.

– Привет! – по лестнице спускалась Ната, Наталья Андреевна, его жена.

– Здравствуй, Натусь! – Павел Андреевич поцеловал жену в душистую щёку.

И её сегодня он словно увидел заново. Идеально уложенная прическа, яркие длинные ногти, макияж – даже сейчас, почти в полночь…

– Ты откуда-то только что приехала? – удивлённо спросил Павел.

– Нет, – холодно и отчужденно ответила Ната.

«И когда она успела превратиться в такую холодную, холёную… выхолощенную… куклу?!» – с удивлением подумал Павел.

Они познакомились в парке, в Сокольниках, именно в тот день, когда он защитил свой диплом в Бауманском. Стоял яркий летний денёк. Всё окружающее пространство было буквально напоено солнцем. С двумя сокурсниками Павел на радостях поехал в Сокольники. Хотелось петь – наконец-то эта ракетно-строительная муштра закончена! Теперь – воля! Трое молодых людей, сидя на лавочке, активно обсуждали, как бы им обмыть долгожданные дипломы и свободу, которую, как им казалось, они наконец-то обрели.

И тут, как в это бывает в романах, Павел увидел Её. Она шла в лёгком белом платьице, хрупкая, летящая, вся пронизанная солнцем. Её пушистые льняные волосы казались сотканными из солнечных зайчиков. Огромные глаза были доверчиво распахнуты миру. Золотистые беззащитные веснушки словно мерцали на её щеках, плечах, руках. Павлу до головокружения захотелось припасть губами к этим веснушкам, хотя бы к одной. И замереть вот так… Легко, как-то даже невесомо, она проплыла мимо их лавочки. Павел понял, что если сейчас не окликнет её, то не простит этого себе никогда.

– Девушка! – Павел вскочил со скамейки и бросился за ней. – Девушка! – он обогнал её и встал перед ней так, что они оказались лицом к лицу.

У него буквально перехватило дыхание от её изумрудного взгляда, этих веснушек, волос, которые оказались так близко от него. Он чувствовал её запах.

«Так, наверное, пахнут подснежники», – подумал Павел.

Никаких банальных фраз говорить не хотелось – всё казалось пошлым и надуманным для такого чудесного момента.

– Можно я буду звать тебя Солнечным Зайчиком? – спросил Павел.

– Зови, меня ещё никто так не называл, – мягко улыбаясь, ответила она.

Через три месяца они поженились. Ната была из Саратова, а сюда приехала учиться на редкую по тем временам профессию модельера, в текстильный институт. В то лето она перешла на третий курс.

Денег на свадьбу не было. На дворе стояли девяностые. В это время многим в недавнем прошлом советским, а ныне российским, гражданам пришлось несладко. Семьи Наты и Павла не были исключением. Супруга Павла была из небогатой семьи: отец – бывший инженер на Саратовском авиационном заводе, а ныне безработный; мать – библиотекарь. В семье самого Павла сложилась похожая ситуация: родители – оба инженеры, работали каждый в своем НИИ. Институты еле-еле сводили концы с концами в это рыночное время.

Но как-то обошлось. Ната взяла у подружки свадебное платье, в котором та месяц назад выходила замуж, у соседки выпросила умопомрачительно красивые белые лаковые итальянские туфли. Туфли Нате были маловаты. Всю свадебную церемонию, все свадебные вальсы, все вставания под крики «Горько!» для невесты были адовыми муками. Наверное, такие испытывала Русалочка, когда вместо хвоста ради любимого заимела две ноги. Зато туфли были невиданной тогда красоты. У Павла же с защиты диплома остался новый костюм. На кольца и угощение кое-как назанимали у знакомых. Не было, конечно, ни ресторана, ни оркестра, праздновали у Павла дома. Не было и свадебного путешествия, и медового месяца.

Вместо этого предприимчивый Павел через три дня поехал челноком в Турцию за партией вещей, которые на ура продавались на московских вещевых рынках. На эту поездку, естественно, деньги тоже пришлось брать в долг.

Через десять дней Павел вернулся больной, уставший, с надорванной спиной и напрочь расстроенным желудком, но с большими тюками товара…

– Ужинать будешь? – равнодушно спросила Павла жена.

– Нет, спасибо. Только чайку бы…

– Хорошо, я сделаю. Полю я уже отпустила. Слава богу, уж двенадцатый час, – в словах жены звучала скрытая заноза, мол – надоели твои поздние приходы.

– Да, мой Солнечный Зайчик, очень тебе буду признателен.

Ната с удивлением посмотрела на Павла:

– Что это ты вдруг вспомнил? Сто лет так меня не называл.

– Вспомнилось что-то, дорогая. Ты и сейчас похожа на Солнечного Зайчика, – сказал негромко Павел и пошёл в ванную освежиться после долгого и трудного дня.

Умывшись и переодевшись в более свободную и удобную одежду, Павел не забыл переложить голубую звезду и золотое перо в карман домашней рубашки-поло. Он чувствовал, что без этого пульсирующего тепла ему теперь будет одиноко и неуютно. Вся его теперешняя жизнь стала открываться в каком-то ином ракурсе и свете.

Потом он пил чай в их огромной парадной столовой за длинным столом, сидя на одном из двенадцати стульев с высокими резными спинками. Огромность стола уменьшала сидящего за ним человека, от чего на душе становилось как-то колко и зябко. Ната сидела рядом, как образцовая жена, но сама чай не пила, а внимательно наблюдала за Павлом. В этом взгляде жены не было исконного женского умиления от того, что вот пришёл её мужчина домой и теперь ест пищу, приготовленную её руками. И этот мужчина, что бы там ни случилось, приходит к ней и делит с ней одну постель, и она счастлива от этого мига, что вот он сейчас сидит тут перед ней… Пожалуй, Ната наблюдала за ним, как за каким-то экзотическим насекомым, которое бьётся около светящейся лампы и жжёт себе крылья. И она не знает точно, чего от этого насекомого ожидать – укуса или безвредности: тогда его можно и пожалеть, потому что через миг оно сгорит в этом свете, в огне горящей лампы.