Алексей Губарев - По зарубкам Золотого демона Страница 6

И насчёт жизни лично я не думаю, что это так. Пресность не то определение, которое раскрывает смертному понятие «жизнь». Зараза людских выходок, кроме безграничной животной страсти к огородничеству, многогранна и в большинстве своём придаёт жизни некоторую пикантность. Особенно, если вы ограбили ювелирный магазин и ваши локоны развевает ветер преследования.

А уж если вы пренебрегли наследственной тягой к сенокосам и по достижении восемнадцати лет смылись из деревни, тут, поверьте, пресным и не пахнет. Я не знаю, что именно погоняет юные годы бежать из деревни. Известно лишь, что вся русская классическая литература пропитана сочными сценами застольных бесед за самоваром, где в гробовой тишине вдовой, которую запросто можно спутать с привидением, торжественно произносится фраза: – Муженёк-то мой сам построил эвти хоромы. Да таская брёвна, надорвался и в скорости помер бедный наш кормилец.

Очутившейся в стодвадцатитысячной жемчужине, какими кишит русский Дальний Восток, деревенщине скучать не приходится. Сначала подданного Деметры, поменявшего крик петуха на дребезг трамвая, берёт на поруки скорая помощь и доставляет отступника в травмпункт, откуда дюжие санитары препровождают покалеченного в ближайшую хирургию. (В тридцати метрах от автовокзала разиню чуть не насмерть сбивает путающий день с ночью сонный таксист, отрёкшийся от всего христианского в погоне за хлебом насущным.)

Когда, подобно мартовскому снегу, сходят гипсы, а костыли отваливаются словно панты с оленя, бедняга видит вместо весны ноябрь и заснеженные хребты Сихотэ-Алиня. Поэтому жертва исхода, не теряя времени, тут же на скорую руку устраивает свой спартанский быт и выходит на работу.

Как правило, первое жильё не более чем съемная комнатушка, поглощающая три с гаком четверти тощего бюджета, где-то двенадцать тысяч рублей в месяц. Первая работа, предусмотренная для землепашеской родословной, незатейлива и безоблачна. Нужно просто до упаду шляться между прилавками и бесцельно таскать по гастроному всё, на что укажет заведующая. Месячного пособия за подобные чудачества хватает только на оплату коммунального обустройства, три раза в день чай с таком ( то есть просто так) и проезд в городском транспорте. Поэтому всю зиму близлежащее почтовое отделение надрывается, переправляя из указанного адреса в деревню кипы телеграмм с кратким, но всеобъемлющим «SOS», а в обратном направлении сотни килограмм спасительного картофеля, а также морковку, лук и пучки чабреца.

С наступлением курортного сезона работа соломенного беглеца, как правило, меняется. Не в силах более справляться с аппетитными видами и питать обострённый хроническим голодом нюх изысканным запахом деликатесов из недосягаемых витрин, деревенский отпрыск направляет натруженные пустой беготнёй ноги в завод. Здесь, конечно не полакомишься просроченной ряженкой или пустившим запашок вяленым минтаем из повреждённой вакуумной упаковки. Но заводская столовая гарантирует послеобеденную сытую отрыжку, изжогу и хронический гастрит. Благодаря этому «SOS» заметно скромнеет и гораздо реже сотрясает сельскую местность, а местный почтальон имеет длительные паузы, которые тут же тратит на уход за отощавшей собственной скотиной.

Нет, жизнь я вам скажу штука не такая пресная, как это представляют некоторые. Завод вносит множество перемен в будни оступившегося потомка фермерских просторов. Свежий воздух забывается, как страшный сон. Вместо насыщенной озоном луговой субстанции лёгкие глупца десятилетия обжигает бензино-масляная смесь заводских цехов. Колокольный звон живописной церквушки автоматически преобразовывается на призывный плачь клаксонов. Желудок окончательно перестает усваивать натуральное молоко, а съемная комната заменяется отдельной, но также съемной квартирой, правда уже за семнадцать тысяч и плюс к тому плату за пользование светом отдельно, что не противится общепринятым правилам найма жилплощади. Зато последующие тридцать лет к ряду «перелётная птица» имеет массу приятных возможностей, недоступных деревне. Её накрывает захватывающая волна. Она обретает способность созерцания проплывающих городских пейзажей по утрам сквозь запотевшее окно автобуса, а в вечерних сумерках и по воскресеньям воочию на коротких прогулках около приютившего подъезда; наизусть выучивает каждый метр двух из шестнадцати маршрутов городского транспорта и трижды меняет модные пристрастия под давлением рынка, даже один раз рискует проехаться на давнем обидчике, позволив отвалить безразличному леваку незначительные чаевые сверх таксы.

Уже на пятом году падший ангел обращает внимание на типичную городскую особу, вихляющую впереди него задом на пути к проходной и волокущую на второй степени сколиоза пятикилограммовый ридикюль, набитый всякой провинциальной дрянью. Вскоре он обзаводится семьей и на шестом и седьмом годах являет свету наследников, а в его суставы мертвой хваткой вцепляется артроз.

После такой выходки довольно постаревший почтальон вынужденно подает в отставку, так как уже не в состоянии справиться с возобновившимся грузооборотом картофеля и телеграмм.

На двадцать пятом первый раз в кругу семьи справляется третий по счету юбилей и выпадает последний коренной зуб, который заменяется очередным протезом. По выходным на дачном участке беглеца агрария донимает жадная тёща, каждый вечер в будни не в меру располневшая жена и бестолковые дети, ночами предателя мучает язва.

А спустя ещё годик оступившееся дитя, наконец, заселяется в собственное жилище на самой дальней окраине, окна которой бьют на гаражи и свалку и беднягу поражает ревматизм. Брызги этих радостных событий несколько омрачает уход в мир иной стариков, последующее отсутствие картофеля, лука, сушеных душистых трав, и продажа родового гнезда за бесценок. Эпохальным событием на двадцать девятом году становятся: непосильная ипотека, поклявшаяся оказать посильную помощь в отделении быстро повзрослевшего старшенького и одновременно укокошить безвылазно задолжавшего хозяина; жесточайшая одышка; признаки сахарного диабета и первый инфаркт. Добивает рано состарившегося ходока из деревни в город небывалый разгул экономического кризиса, сокращение рабочих мест в обанкротившемся заводе, бегство директора на Багамы и докучливые ночные звонки беспардонных коллекторских агентов. Сердце едва адаптировавшегося селянина к городской среде не выдерживает и лопается. Несколько подобий усопшему, являющие собой также очередников на прощальную панихиду, нервно ждущих развязки печального обряда в недорогой столовой, провожая родственную душу в последний путь, конечно, не скажут над посиневшим горожаниным: – Лежит как живой, улыбается. Подобное приглашённые на поминки сочтут нетактичным и довольно пресным. Но среди провожающих покойного всегда найдется острослов, который подберёт нужные фразы, чем надёжно запечатает определение «пресное блюдо», как восковые пробки запечатывают от трутней мёд в сотах.

К слову, припоминается один странный случай. Как-то во Владивостоке шла большая подпольная игра в секу с четырьмя джокерами. Так получилось, что один из участников дивертисмента был пойман, что говориться за руку. Так вот, этому парню крепко насолили, нашпиговав ему брюхо пятью пистолетными пулями.

А мой приятель ещё говорит, мол, жизнь блюдо пресное. Совсем нет. Скорее уж кислое или даже с горчинкой. Так то, дорогой мой товарищ.

Губарев Алексей Васильевич

Нешечка.

Глава 1.

Ни то ни сё Дальний Восток. Люблю я и не люблю этот край. Как-то серо здесь, скушно. Подолгу скушно. Виной тому, по всему, близость севера что ли. Верно все холодные районы таковы. Всякому поневоле приезжему сюда отдушиною короткое лето, красками напоминающее праздничный карнавал. Всё здесь так же скоро, как весна и так мимолётно, как и лето. И чувства здесь скоротечны – быстро возгораются и длятся недолго. Да и смерть в этих краях тиха и неприметна. Потому и историй нет. Скушно. Только вот время здесь тягучее, медленное, долгое как зима, хоть в этом и таится одна радость – пишется здесь хорошо. От этой тоски порой и укольнёт нечто в сознании – отчего это нет дуэлей теперь.

Иное дело Москва. Чего только не случалось в Первопрестольной. Одних утопленниц не перечесть. Судить по полицейским протоколам об этом непреложном столичном атрибуте, так очень даже возможно хронологию города составить. А всё, видно, из-за дурных нравов, шалости чувств, воспаленности сознания и болезности нерв. Хотя, как рассудить.

Как-то вот, не так далеко назад, в одном из столичных переулков случись крепко подгулявшему мужичку под утро обнаружить повешенную. Если бы девушке выброситься из этажа, порезать вены или отравиться, то ничего и не было бы. Московская публика к подобному привычна и оттого равнодушна. Мода на подобные сведения счет с жизнью нынче в самом разгаре. А вот раз удавился человек, причина должно быть тому весьма серьезная, к тому же если это оказалась узнаваемая многими певичка.