Иван Зорин - Зачем жить, если завтра умирать (сборник) Страница 65

Но вместо этого она опускалась на одинокую постель.

И тогда квартира казалась ей чужой.

Случалось, от неё приходили листы белой, без единого слова, бумаги – письма без обратного адреса. Он долго вчитывался в их начертанные симпатическими чернилами буквы, водя пальцем по невидимым строкам, а потом выбегал на улицу, останавливая прохожих, спрашивал о ней. Но те с каменными лицами проходили мимо. А он, чтобы нарушить их заговор молчания, задирал голову к небу и кричал так, что в ушах лопались перепонки.

Разлука казалась безбрежной, а умещалась на одной подушке. Они спали в одной постели, и в плывших рассветных сумерках были как мертвецы. В окно светили звёзды, заглядывала луна, как недремлющее око Того, кто видел сразу оба их сна. Мужчина вздрогнул и, не просыпаясь, отвернулся к стене. От его движения женщина открыла глаза и долго смотрела в потолок».

Да, я бы мог рассказать это тихим голосом, в котором бы сквозила неизбывная грусть. Но к чему? Разве она сама не видит безысходности нашего положения? И я угрюмо, а ей кажется, упрямо, молчу…

Устин снимает шлем, выключая монитор. Он чувствует свою вину, из него вышел дурной сценарист, который не может сочинить внятной истории, расписав роли в семейной идиллии, потому что совершенно её не представляет.

К Грудину явились без звонка, жена открыла дверь своим ключом, в её руках больше похожим на отмычку – к чему теперь его скрывать? – ввалившись в прихожую, повесили мокрые плащи, дождь пошёл неожиданно, а мы не взяли зонтики, застав хозяина врасплох, в пижаме и тапочках на босу ногу. Если Грудин и растерялся, то умело скрыл это за широкой улыбкой, у него по этой части колоссальный опыт, приглашая жестом войти, точно ждал нас, точно его разбудил не лязгнувший замок, а звонок в дверь, и его самоуверенность странно контрастировала с заспанным видом.

– Нам сказали, тебя уже выписали, – не уточняя источника своей осведомлённости, затараторила жена, пока я соображал, чью руку жму – старого знакомого, лечащего психиатра или любовника своей жены. – Вот и решили нанести визит.

– Сюрприз, – подключаюсь я, решив, наконец, что жму руку сразу всем троим.

Грудин сама любезность, к чему оправдания, он рад, приятная неожиданность, как нельзя кстати – он рассыпается в благодарностях, на мой взгляд, переигрывая. Разрешим ли ему переодеться? Жена улыбается. «Какие церемонии, все же свои», – чуть не брякаю я. Но он уже скрывается в ванной. Я ловлю себя на мысли, что не помню, когда был у него в последний раз, типичная холостяцкая берлога, где всё подчинено функциональности, впрочем, меблирована со вкусом, если о нём можно говорить в отсутствии женской руки. А чего я ждал? Спартанской обстановки? Дом – продолжение хозяина, и, зная педантизм Грудина, действительно, неожиданна некоторая захламлённость, но не настолько, чтобы бросаться в глаза. Роль радушного хозяина Грудину удаётся вполне, он достаёт из холодильника банку забродившего варенья, можжевелового, пробовать его я не собираюсь, по его словам сваренного по собственному рецепту, хотя в это верится с трудом, мы пьём чай, он оживлённо, тем шутливым тоном, который появляется, когда всё обошлось и опасность уже позади, рассказывает о больничных перипетиях, жена то смеётся, то ахает, поднося ладонь ко рту – она всё-таки искусная актриса, моя жена, – а я, кивая, как китайский болванчик, уже не понимаю, зачем пришёл…

Ко второй чашке Грудин исчерпывает больничную тему, жена извиняется, что не навестила его, – о, пустяки, не стоит и думать! – а она и не смущена, разве самую малость, это даже ей к лицу, а мне вдруг хочется встать: «Оставляю вас, голубки». Хлопнуть дверью? Или разыграть великодушие? Во всех случаях это расставит точки над i. Но что потом? Я сам не знаю, чего хочу. Похоже, придя, я совершил ошибку. Разговор заходит о предстоящем отпуске, о том, чтобы провести его втроём, действительно, почему, нет, было бы мило, мы уже перебираем курорты, обязательное сочетание – это горы и море, рассматриваем преимущества того или другого, хотя знаем, что поездка не состоится ни при каких обстоятельствах, чайник опустошён, ставить второй нет смысла, и всё идёт к тому, что мы простимся, так ничего и не сказав. Хотя, конечно, ещё не поздно, кашлянув в кулак, разрушить нарисованную идиллию: «Лучше вам поехать вдвоём». А почему нет? Одним махом выйти из игры. Выплеснуть накопившееся раздражение. Но что дальше? Нет, пусть всё идёт своим чередом. Положение меняется и без моего участия, его двусмысленность со временем исчезает, становясь привычной, плавно перетекает в определённость.

Не забыть бы фразу, когда на обратной дороге будем обсуждать, как всё прошло:

«Ну, вот видишь, всё хорошо».

Однако перед тем как проститься, Грудин всё портит, отведя в сторону, с профессиональной непринужденностью хлопает по плечу (я уже отличаю Грудина-психиатра): «Когда наш следующий сеанс?»

Я молчу.

Он и не ждёт ответа.

«Видишь ли, электронные игры не так безобидны, они не дают сосредоточиться на реальности. Может, как обычно, в четверг?»

Неужели они договорились заранее?

Похоже, заготовленная фраза не понадобится.

Ничего не получается!

Как он может выстроить свою жизнь, если не способен выдумать чужую?

Здесь он скован телом, земным притяжением, независящими от его воли обстоятельствами, а там абсолютно свободен, и всё равно у него ничего не выходит. Может, стоит отправить Устину в кругосветное путешествие? Ездили же они после свадьбы. Перемена мест лечит. От чего? Можно ли убежать от настоящего? От будущего? Или более общо, убежать от времени, перемещаясь в пространстве? Впрочем, что время, что пространство. Устин вспоминает историю, рассказанную давным-давно Устиной Обушинскому:

«Один человек вышел из родного селения. Он шёл уверенной поступью, его провожали знакомые, желавшие доброго пути. Он отвечал шутками и всюду встречал улыбки. Вслед ему махали платками, о которых он быстро забывал за разговорами с попутчиками. Просыпаясь, он видел рядом с собой счастливых женщин, а перед сном любовался новым пейзажем и солнцем, плывущим за далёкие горизонты. Но постепенно места делались глуше, стол и кров попадались не на каждом шагу, и редко встречались те, кто понимал его речь. А дорога уводила всё дальше. Он уже и сам не знал, зачем ступил на неё, но продолжал стаптывать сандалии, упрямо идя вперёд, точно его подталкивали в спину невидимые ладони. Редкий путник теперь кивал в ответ, а чаще – разводил руками, выслушивая жалобы, которых не понимал. И человеку всё стало чуждо: и горизонты, и странники, и слова. Он подумал, что где-то ошибся поворотом, выбрав не тот путь. Наконец, его окружила пустыня. Он плакал от одиночества, разговаривая с собой на забытом языке, и воспоминания становились старше его самого. Он вспоминал родное селение, отцов, покинувших свои дома, чтобы стать гостями в чужих, видел дедов, говоривших на одном им понятном языке, ушедших в пустыню и оказавшихся один на один с её великим безмолвием. Человек попытался объяснить себе цель путешествия, уверяя себя в его необходимости, слушал слова, от которых давно отвык, и уже не понимал себя.

Ему стало невыносимо. Он протёр кулаком глаза, оглянулся и вдруг увидел, что никуда не выходил, что всё время прожил в родном селении, в котором уже не осталось тех, с кем можно услышать одинаковую тишину.

Человек состарился: теперь кусок хлеба в чужом рту казался ему лёгким, а собственная шляпа – тяжёлой…»

Красивая притча.

Но какое отношение она имеет к нему?

Устин озадачен.

Он уже не хочет отправлять Устину в кругосветное путешествие. Но что тогда делать? Чтобы исправить допущенные ошибки, остаётся одно, начать заново, отмотать лет пять назад, Мелания только пошла в школу, первый звонок с букетом цветов и белым бантом, а Устина ещё не получила передачи на телевидении. Пусть она теперь будет рыжей, с веснушками, у неё слегка раскосые глаза, которые слезятся на солнце, так что ей приходится носить защитные очки. Обушинский тоже моложе, он ещё верит, что перевернёт мир, ещё не разочаровался в журналистике, его статьи, мелькая в периодике, пользуются успехом. Он пока не акула пера, но стоит на пороге известности. Пять лет. Где живёт прошлое? Происходит ли всё с нами? Или с кем-то другим? Вчера, сегодня, завтра. Ничего подобного! Всегда только сегодня – оно было вчера и будет завтра, это вечное сегодня, маячащее за окном, как больной пёс. Прошлое – это накладной хвост, лестница, которую можно приставить к любому, чтобы он забрался в настоящее; поэтому пять лет, отыгранные назад, ничего не скажут, можно смело представлять любого на месте любого…

Итак, солнцезащитные очки, заразительный смех, снедь в корзине, когда отправляются на пикник. Им составляют компанию?

Конечно, у них общие друзья, такие же семейные пары с детьми, которые в стороне играют с Меланией в мяч, пока взрослые откупоривают бутылки и готовят барбекю. Иногда мяч отскакивает, зависая над костром, но Обушинский каждый раз его выбивает, демонстрируя завидную ловкость, вызывая восхищение у детей. Чудесная пастораль. Не хватает мальчика с барочной картины, сидящего под деревом со свирелью. Впрочем, есть приёмник, настроенный на музыкальную волну.