Артемий Ульянов - Записки санитара морга Страница 66

«Постойте… минуточку, минуточку. Допустим, это и впрямь я», – с содроганием вглядывался я в свое мертвое лицо. «Если это я, Антонов… я же… я же совсем молодой… Как же это я попал к нам в отделение, а?! Двадцатилетнего парня точно отправили бы в судебный морг. Без вариантов! Только в судебку, и никак иначе! Значит… все это бред, какой-то дурной сон! Сон? Сон!!! Я сплю, просто сплю!!!» – мысленно вопил я, умоляя эту догадку быть правдой. «Надо себя ущипнуть. И я проснусь. Нет, лучше с размаху башкой об стену, так будет надежней!» – решил я. И уже собрался исполнить задуманное, сделав шаг к стене. Как вдруг услышал хохот и аплодисменты, обрушившиеся на меня сзади. А когда обернулся, передо мною стояли Бумажкин и Плохотнюк, заливающиеся задорным смехом.

«Ну, молодец, красавец! Сознание не потерял, и даже не обосрался», – смеялись они, хлопая меня по плечу. «Силен, братуха!» – уважительно протянул Борян. «С тебя бутылка и закусь», – сказал он Вовке, довольно потирая руки. «Я ж говорил, что сдюжит! А ты не верил! Мы тут немного поспорили…» – глядя на меня, пояснил он с извиняющимся видом.

Нелепо улыбаясь, я повернулся к поддону. Мертвеца Антонова на нем больше не было. «А этот… где?» – спросил я, через силу выговаривая слова. «Этот? Ты, что ли? Да у тебя внутри, в башке! Это твой страх смерти, он у каждого есть», – ответил Вовка, прикуривая. «Я сплю. Это сон, да?» «Ну, слава богу, допер», – ухмыльнулся старший санитар, выпуская дым из ноздрей. «И мы с Боряном тоже спим. И всем нам троим работа снится. Редкое совпадение. Грех было не воспользоваться, уж прости. Больно любопытно было на твою реакцию глянуть. Да еще Борька со своим спором…» «Уроды вы! – зло произнес я, бессильно присаживаясь на край пустого поддона. И добавил: – Суки!» «А мыто чего? Ты, между прочим, сам виноват», – немного обиженно возразил Плохотнюк. «Я?» – «Конечно! Если бы в твоем подсознании этой истории с собственными похоронами не было, как бы мы тебя разыграли, а? Ну, сам подумай!» «Все, хватит!» – выпалил я. «Дал бы я тебе, Борян, в морду! Но не стану, если скажешь, как проснуться. Понял?» – угрожающе добавил я. «Да ладно тебе, ладно… – примирительно развел тот руками. – Проснуться, говоришь? А ты, Тёмыч, часом, ссать не хочешь ли?» «Хочу вроде», – кивнул я, прислушиваясь к ноющей тяжести внизу живота. «Тогда вставай, а то постель намочишь», – хохотнул Плохиш. И хитро подмигнул.

В следующее мгновение картинка потускнела, с шипением разваливаясь на части. И я открыл глаза, все еще смертельно обиженный на своих напарников.

Вернувшись из туалета, я посмотрел на часы, показывающие половину девятого. Первенцевы со своим покойником до сих пор не появились, а значит, должны быть с минуты на минуту. Похлебав воды из крана, я включил телевизор, стараясь отвлечься от фрагментов жуткого сна, которые настырно лезли в голову. Лишь только я начал перебирать каналы, усевшись у кресле, как раздался протяжный звонок, доносившийся со стороны служебного входа. Буркнув себе под нос «так, вот и они», я пошел открывать дверь.

На пороге стояли двое хорошо одетых мужчин среднего возраста. Один из них держал в руках черный полиэтиленовый пакет. Они были немного похожи друг на друга и выглядели подавленно, что было неудивительно в этой ситуации. «Наверное, сыновья покойного», – решил я, окинув их опытным взглядом. Но ошибся.

– Здравствуйте, – произнес я.

– Здравствуйте, – ответил один из них, крепкий коренастый брюнет с волевым лицом и легкой сединой на висках. – Мы… – как-то неуверенно начал он, шумно сглотнув. Потом кивнул на старенький японский микроавтобус, стоявший у ворот морга, и сказал: – Привезли…

– Первенцев? – уточнил я.

– Да. Мы завтра забирать будем, – сказал другой.

– Я знаю. Сейчас вывезу каталку, а вы машину к крыльцу подгоните пока, – озвучил я порядок действий. – Это вещи?

– Одежда, да, – произнес родственник, тяжело прерывисто вздохнув и протягивая мне пакет. В глазах его блеснули слезы.

Взяв у него одежду, я пошел в зал холодильника за каталкой. Поставив пакет на стол, на котором мы раскладывали вещи постояльцев перед одеванием, я решил сперва глянуть на его содержимое. На всякий случай. Вдруг родственники забыли положить какую-нибудь важную мелочь, вроде носок? Опрокинув пакет, одним движением вытряхнул одежду на поверхность стола, застеленного коричневой медицинской клеенкой.

– Твою мать, – с чувством протянул я, взявшись за голову. – Ну, Бумажкин! Ну, ты… – не став обзывать Вовку, в сердцах сплюнул. И принялся перебирать вещи, в которых Первенцев отправится в последний путь.

Передо мной лежал обычный набор, почти такой же, как и все те, что я день за днем доставал из бесчисленного множества пакетов. Трусы, майка, носки, рубашка, пиджак, брюки, ботинки, мыло, полотенце, одеколон… Почти, почти такой же. И все же он отличался от остальных. Отличался болезненно, тоскливо взывая к состраданию, атрофированному от тысяч казенных похорон, которые несут в себе работу, а не трагедию. Глядя на темно-синий вельветовый пиджак, я отчетливо понимал, что завтра в этих стенах трагедии будет больше, чем работы.

Пиджак как пиджак. Но… Размер. Судя по размеру, тому, кого я одену в него, было лет десять или около того. Штаны, рубашка и ботинки были детскими. И потерянные лица мужчин, говоривших со мною минуту назад, подтверждали неизбежное. Мне предстояло работать с ребенком. А когда все будет готово к похоронам – отдавать его людям, чья жизнь разом рухнула в пропасть такого горя, из которого им не выбраться уже никогда. Оно не отпустит их, делая каждый новый день еще более бессмысленным и гнетущим, чем предыдущий. Невообразимое горе, масштаб которого невозможно представить, не испытав, наполнит завтра двор отделения и траурный зал. Его частичка останется в журнале регистрации трупов, в зале холодильника, на подкате… И будет еще долго напоминать о себе, неожиданно возникая среди обрывков непрошеных воспоминаний.

Обреченно постояв над детскими вещами, я вернулся к служебному входу, толкая перед собой старенькую больничную каталку советского образца. Машина уже стояла у крыльца, распахнув задние двери. В темной утробе кузова виднелся сверток из простыней, пугающий своими небольшими размерами. «Господи, – подумал я, – ну за что мне это, а? Когда же я так успел нагрешить?»

Рядом с микроавтобусом стоял один из мужчин, нервно пожирая сигарету глубокими протяжными затяжками. Глянув на меня, он выкинул окурок и молча забрался в кузов. Бережно взяв спеленатое тело на руки, так осторожно вылез из машины, будто боялся разбудить маленького Первенцева. Поднявшись по ступеням на крыльцо, куда я поставил каталку, аккуратно положил на нее сверток. Посмотрев на него несколько секунд, смахнул с глаз выступившие капли горя.

– Забирать будем завтра, в двенадцать.

– Понятно. Мне нужны документы, чтобы оформить поступление, – сказал я, стараясь не смотреть ему в глаза.

– Да, конечно, вот, – спохватился мужчина, протягивая мне гербовое свидетельство о смерти и несколько листков, прихваченных скрепкой. Взглянув на них, я понял, что это заключение судебного эксперта, выданное в рязанском судебном морге.

– Я их вам завтра отдам, – объяснил я, забирая бумаги.

– Сделайте все, как надо, – тихо произнес он, вынимая из внутреннего кармана лохматый ворох смятых купюр.

– Не надо, вы уже все оплатили, – твердо сказал я, жестом останавливая его. – Не беспокойтесь, все будет как нужно.

– Как скажете, – безразлично согласился он. Потерев ладонями лицо, вдруг спохватился: – Гроб мы завтра привезем, часов в десять. Нормально?

– Да, вполне.

– Ну… тогда все. Вас как зовут? – запоздало спросил он.

– Артем.

– А меня Андрей, – протянул он мне руку. Потом еще немного постоял, словно никак не мог решиться что-то сказать. Подняв на меня пустые глаза, произнес «завтра, в двенадцать» и, закурив, пошел к машине, освобожденной от страшного груза. Несколько секунд спустя двор был пуст.

Как я узнал из заключения судмедэксперта, Ваня Первенцев погиб от асфиксии. Его завалило песком, когда он играл со сверстниками в песчаном карьере. Такая нелепая смерть настигла Ваню в 9 с половиной лет. И обрекла на мучительное существование его родителей. И завтра я лицом к лицу столкнусь с этим неистовым горем, которое первым зайдет в траурный зал и покинет его последним.

Но это будет завтра. Впереди меня ждала ночь, полная затаившейся тревоги и тяжкого ожидания. С каждой уходящей минутой она давалась мне все труднее и труднее, словно незнакомый мальчишка, спрятанный в холодной гудящей утробе холодильника, становился все ближе, навсегда оставляя следы своих сандалий в моей жизни.

Сутки седьмые

Воскресенье, 11 июня

С трудом уснув лишь в третьем часу ночи, я вскочил в седьмом часу утра, разбуженный визитом перевозки. Загрузив двух новых постояльцев в холодильник, так и не смог уснуть, думая о Ваниных похоронах. Сперва бесцельно слонялся по отделению, заходя в «двенашку», то и дело включал и выключал телевизор. Потом взялся мыть полы, метр за метром стараясь успокоить себя монотонной работой. Но чем дальше я продвигался по коридорам отделения со шваброй и тряпкой, тем ярче представлял предстоящую выдачу.