Евгения Перова - Другая женщина Страница 7

Они проговорили почти до утра, пропустив время сведения Благовещенского моста. Митя заснул на полуслове, и Лёка подсунула ему под голову подушку, накрыла пледом. Сама легла, не раздеваясь, на кровать поверх покрывала и долго смотрела в полутьму, потом задремала, и тотчас, как ей показалось, зазвонил будильник, поставленный на восемь – Мите к десяти надо было в офис. Такси она заказала еще вчера. Митя спал. Лёка присела на диванчик и потрясла его легонько за плечо:

– Митя, просыпайся! Сейчас такси придет!

Он сонно промычал что-то, тогда Лёка, улыбнувшись, подергала его за кончик носа. Митя отмахнулся, потом, так и не открывая глаз, вдруг обнял ее и опрокинул на диванчик, оказавшись сверху – с силой провел рукой по спине, по бедру, потом сжал грудь и поцеловал, она ответила, но, опомнившись, резко оттолкнула и… села на кровати, задыхаясь: это был сон! Просто сон… И тут же зазвонил будильник.

Голова у Лёки еще кружилась, когда она осторожно заглянула на кухню: Митя спал – точно, как в ее сне. Лёка сварила кофе, надеясь, что он проснется от аромата. Потом позвала, стоя у плиты:

– Митя! Вставайте! Кофе готов.

Он вскинулся и резко сел, уронив подушку и плед, взлохмаченный, сонный. Потер кулаками глаза, взглянул на Лёку и вдруг чудовищно покраснел, просто весь залился краской – подхватился и умчался в ванную, а Лёка прижала ладони к вспыхнувшим щекам: неужели ему снилось то же самое?! Какой кошмар…

– Спасибо! Спасибо… за все, – сказал Митя уже в дверях и как-то дернулся к ней, и Лёка потянулась к нему – то ли поцеловать, то ли обнять, но не сделала ни того, ни другого, оба нервно улыбнулись, и Митя с грохотом помчался по лестнице вниз. Захлопнув дверь, Лёка постояла, опустив руки, – в квартире стало удивительно тихо, только слышно было, как капает вода из крана на кухне. Она прибралась, допила остывший кофе, потом долго отмокала под душем, сушила волосы и грустно рассматривала себя в зеркале: бессонная ночь даром не прошла. В голове что-то тоненько звенело.

Словно со стороны наблюдала Лёка за высокой худощавой женщиной, которая рассеянно одевается, причесывается, медленно спускается по лестнице, бредет по набережной, входит в аудиторию, невнимательно принимает зачет у запоздавших со сдачей студентов, потом все так же рассеянно плывет обратно домой, покупает в магазинчике какие-то продукты, что-то готовит и ест, потом укладывается на кухонный диванчик, накрывшись пледом…

Проснулась Лёка от звонка в дверь, но, когда открыла, на площадке никого не оказалось: померещилось! Было почти пять, и остаток дня Лёка ничего не могла делать – она металась по квартире, переходя из комнаты в комнату: то прислушивалась к звукам на лестнице, то нервно барабанила пальцами по оконному стеклу. Она ждала Митю, сама не зная, чего на самом деле хочет: чтобы он действительно пришел или чтобы не возвращался. Лёка не помнила, во сколько отправляется его поезд, но наверняка ближе к двенадцати, так что самое позднее, когда он еще мог к ней заехать, было пол-одиннадцатого. Лёка решила, что будет ждать до десяти.

Решила! Как будто она могла что-то решить, как будто от нее что-то зависело! Ею владело тяжкое и мучительное чувство – такая сильная внутренняя боль, ломающая суставы и тянущая жилы, что она порой даже стонала, не в силах терпеть. Ближе к десяти Лёка начала себя уговаривать: «Все кончено, он не вернется, я больше никогда его не увижу… да это и к лучшему, зачем мне это нужно, совершенно незачем… и вообще, ему всего двадцать девять… так что все хорошо, все правильно… ничего, я сильная… справилась один раз, и сейчас справлюсь… ну, выучу еще китайский язык… или японский…»

И тут действительно прозвенел звонок. Она распахнула дверь. Митя стоял на площадке, с тревогой глядя на побледневшую Лёку, которая вдруг пошатнулась и упала бы, если бы Митя, быстро шагнув вперед, не подхватил ее. Очнулась она все на том же кухонном диванчике – Митя сидел рядом, растирая ее ледяные руки.

– Господи, я что – в обморок, что ли, завалилась? – произнесла Лёка слабым голосом, пытаясь сесть, но ее опять повело.

– Тихо, тихо, полежи немножко! И часто ты падаешь в обмороки?

– Впервые в жизни…

– Дать тебе что-нибудь? Какого-нибудь корвалола? Или… Коньяка у тебя нет? Может, «Скорую» вызвать?

– Не надо ничего… Все нормально… Сейчас…

Она все-таки села, чувствуя невероятную слабость. Митя нежно погладил ее по голове, поправляя выбившиеся пряди:

– Тебе не удалось поспать днем?

– Немножко… Я не могла спать… Я так ждала тебя…

«Что я говорю, зачем?» – подумала она в панике, но остановиться не могла:

– Так мучительно ждала! А когда ты пришел…

– Ты испугалась, да?

– Да… Почему ты вернулся?

– Потому что ты ждала меня. И еще я придумал тебе имя!

– И какое?

– Леа.

– Леа? Красиво… Ты думаешь, это мое имя?

– Да. Я ведь тоже не Митя.

– А как же?!

– Я всю жизнь – Дима. Димка, Димон, Дон! И когда ты сказала «Митя», я удивился. Мне и в голову не приходило, что я могу быть Митей! Что я и есть – Митя! Понимаешь? Это было… как с Петербургом! Я вернулся в мой город, знакомый до слез…

Леа?

В течение жизни она обросла множеством имен, как днище корабля – ракушками.

Наверно, она какая-то не цельная, не то что сестра…

Или отец…

Они вырублены из целого ствола, а она – как наборный паркет, вся из кусочков!

Мозаика, кубик Рубика…

Интересно, каково это, всю жизнь зваться одним именем?

Лёка – косички с пышными бантами, удивленно распахнутые глаза, куклы и лошадки, завязанное горлышко, леденец за щекой, желтые кленовые листья в Летнем саду, красные ботиночки…

Леонида Аркадьевна – строгий пучок на затылке, туфли-лодочки, опять не взяла ведомость, заседание кафедры в семнадцать ноль-ноль, Иванов, как всегда, не сдал, become-became-become, begin-began-begun и никакого dream-dreamt-dreamt!

Люська – стук каблучков по асфальту, шарфик вьется на ветру, привет, давно не виделись, замуж-то еще не вышла, позвони мне, где такую сумочку прикупила, и как тебе удается быть такой худой, а я опять на диете, пока! Да, и не забудь: в субботу у Дашки! В пять!

Лёнушка…

Нет, нет, вычеркиваем!

Лёнушки больше нет, давным-давно умерла…

И вот теперь – Леа.

Мягкое и сильное, женственное и ленивое, крылатое и крадущееся…

Львица и лань.

Слишком много имен, словно смотришься сразу в несколько зеркал, и каждое чуть-чуть искажает образ – или показывает разные грани?

Митя смотрел на нее с нежностью, и Лёка вдруг опять испугалась того, что с ними происходит. «Слишком быстро происходит! Двадцать девять лет, жена, ребенок, и о чем я только думаю?!»

– Что же делать? – пробормотала она. – Что нам теперь делать?

– Может, ты меня покормишь для начала? Я ужасно хочу есть.

– Да, конечно! Что это я? Наверно, не обедал, да?

– Перекусил на ходу.

– А когда у тебя поезд?

– Поезд у меня в полночь. Завтра. Я менял билет, поэтому не сразу к тебе приехал.

Лёка отвернулась к плите и спросила:

– Ты был так уверен, что я…

– Нет. Я совсем не был уверен. Но подумал: если меня не пустят на кухонный диванчик, я всегда смогу переночевать на вокзале. Будет лишний день посмотреть город, только и всего.

Она подала ему тарелку и присела к столу, а Митя вдруг рассмеялся:

– Ты сейчас так похожа на мою бабушку! Она тоже, бывало, сядет, щеку рукой подопрет и смотрит. Всегда волновалась, поел ли я. Даже когда умирала. Знаешь, я ее голос до сих пор слышу. Она всегда говорила нараспев: «Ди-имушка пришел!» – И он вздохнул, вспоминая.

– Как она умерла?

– Тихо. Тихо жила, тихо умерла. От старости. Я и глаза ей закрыл. Мои все разъехались – родители, сестры. А я рядом, в соседней квартире. Она до последнего сама себя обслуживала. Не любила быть в тягость. Но, когда слегла, пришлось, конечно…

– Ты что, сам за ней ухаживал?!

– В общем, да. Сам. Ну, когда надо было… помыться, всякое такое… мне Варька помогала.

– Жена?

– Нет. Это друг. Мы учились все вместе. Она добрая, Варька. Милосердная. И не брезгливая.

– Прости, но почему – Варька? А жена что ж? Не милосердная?

– Она не могла. Не все же могут.

– Да, нелегко тебе пришлось. А у меня свекровь на руках была. Ненавидела меня. Но больше никого не осталось. Ни первая невестка, ни внуки не хотели за ней ухаживать…

– А почему ненавидела?

– Считала, я виновата в смерти ее сына. – Лёка встала и ушла к окну, отвернувшись от Мити. – Мой муж… Мы с ним… Преподаватель и студентка, классический случай. Он был порядочным человеком, решил сначала развестись. Это долго все тянулось. Я знала, как ему трудно, хотя он берег меня, не все рассказывал. Наконец, развелся, поженились. Три года прожили. Три года, два месяца и двенадцать дней. И все это время я чувствовала ненависть, направленную на нас. На меня. Его бывшей жены, сыновей. Его матери. Он… он умер во сне. А я ничего не заметила, не услышала, не почувствовала. Проснулась, он не дышит. И все.