Павел Астахов - Простые чудеса Страница 7

Большое достижение современности, что сегодня их много и они доступны. В те годы хорошего врача найти было очень сложно, дежурные и участковые врачи женских консультаций были просто замучены до умопомрачения бытовыми трудностями, постоянным безденежьем, неимением приличного жилья, отсутствием элементарных медикаментов, самых обычных продуктов и одежды. Помогали, как могли: от боли беременным назначали анальгин и но-шпу, а при более серьезных проблемах, не задумываясь, отправляли несчастных женщин на аборт. Это называлось садистским термином «чистка». Я знаю женщину, ей уже за восемьдесят, которая не только морально, но и физически мучается от того, что долгие годы работала хирургом-гинекологом и сделала тысячи абортов. Сейчас она сознает весь ужас содеянного, но изменить уже ничего нельзя… Страшно, безвыходно, жестоко…

Узнав радостную весть, что вскоре станем родителями, мы решили соблюдать все необходимые для этого правила. Первый визит в районную женскую консультацию прошел вполне спокойно. Познакомились с нашим доктором. До сих пор помню ее фамилию – Геннерт. Вот уж милая дама, дай ей Бог здоровья. Сколько же она выпила нам крови! На второй встрече, когда по всем показателям роста малыша у него должно было прослушиваться сердцебиение, мадам-участковый врач без обиняков заявила, что «сердцебиения не слышно» и, видимо, плод мертв.

Даже представить такое на миг и то ужасно, а здесь – прямое заявление от человека в белом халате. Моя бедная жена прорыдала сутки, несмотря на все мои попытки ее успокоить и убедить, что даже я слышу стук сердца моего будущего ребенка. Попав таким образом в «группу риска», Светлана вынуждена была приходить на осмотр еженедельно. Во время третьего, четвертого и пятого визитов врач Геннерт упрямо твердила, что «сердцебиения нет», и моя жена уходила в слезах. Даже традиционная коробка конфет и бутылка коньяка не могли смягчить жестокую докторшу Геннерт.

Теща моя в ту пору активно трудилась в Мосгорисполкоме. По своему положению и статусу она обладала достаточными полномочиями, чтобы устроить дочь в лучшую московскую клинику, дать возможность пройти осмотр у лучших гинекологов и акушеров. Но, воспитанная в духе «социалистической справедливости», она наотрез отказывалась помочь: «У других нет такой возможности! Не ты первая – не ты последняя!» Я искренне люблю свою тещу, с которой прожил даже больше, чем со своими родителями до женитьбы, но то непробиваемое совковое упрямство в нежелании помочь дочери мне до сих пор непонятно.

Светлана ходила на занятия, а перед этим в храм и молилась, молилась, молилась всем святым и Пресвятой Богородице. Молилась отчаянно, со слезами. Никому об этом не говорила и страдала от безысходности своего положения. Ведь элементарное нынче УЗИ в те годы невозможно было сделать даже в московских районных поликлиниках, что же говорить о периферии. Вот и уповали мы друг на друга и Господа Бога, пока еще не осознавая, насколько Он милостив и всемогущ и что каждую ниточку человеческой судьбы держит в своем клубке мироздания.

Началась летняя сессия в институте и на мою любимую супругу – студентку математического факультета педагогического института – свалились академические заботы. Я тоже сдавал экзамены, но не был на сносях и не выслушивал от загнанной жизнью врачихи и мамы, ярой коммунистки, страшилки о «проблемных беременностях», «мертвых плодах», абортах и выкидышах. Не вмешиваться в этот процесс я не мог, поэтому, сцепив зубы, терпеливо разбирался с врачом Геннерт.

И во время каждого экзамена я старался быть рядом со Светланой. Просто дежурил в коридоре. Беременность действительно протекала очень тяжело с самого начала. Когда в очередной раз ей стало дурно и она попросилась выйти в туалет, «заботливая» преподавательница математической физики заставила сдать листок с ответами и вытянуть новый билет. Пришлось мне вмешаться. Внимательно и сосредоточенно выслушав меня, училка задумчиво протерла очки и, покачав головой, ответила:

– Да-а, сложное положение. Беременность… Наверное, это хорошо. Ну, так я могу помочь вашей жене!

– Спасибо вам огромное! Я не знаю, как вас благодарить! Я был уверен, что вы как женщина ее поймете и поддержите… – искренне обрадовался я такому удачному повороту и доброте этой с виду черствой математички.

Но она неожиданно превзошла даже докторшу Геннерт в своей фантастической «гуманности»:

– Конечно, конечно! О чем тут можно говорить! Я же тоже женщина и понимаю, хотя у меня детей и нет… Ну так вот, я помогу вашей жене. Давайте мы ее экзамен перенесем на более поздний срок. Пусть спокойно берет академический отпуск и идет себе рожает. А потом восстановится и продолжит обучение…

Я от удивления и этой геометрической прямоты застыл с открытым ртом. Но тут же выпалил:

– Погодите! Какой академический отпуск? Она же училась целый год и сдает вам экзамен. Предмет она прекрасно знает. И выходит из аудитории не для того, чтобы списывать, просто ей реально это требуется! Понимаете, вы?!

– Да-да. Конечно, понимаю. Потому и даю ей возможность заново подготовиться и ответить. Если ее затошнило от выбранного билета, так пусть освежится и возьмет другой… А лучше, конечно, ей сейчас вообще не сдавать экзамены, а сделать перерыв в учебе. А то просто мучение на нее смотреть!

Эта странная, неэмоциональная, анемичная женщина непонятного возраста вовсе не шутила. Она просто так думала, работала, жила. Кроме ее матфизики у нее, видимо, ничего святого в жизни не было… Возможно, я заблуждаюсь, да простит меня Господь, но я не мог и не могу ее понять до сих пор. Жаль ее, но в тот момент мне было важнее сберечь свою жену и нашего ребенка. Светлана собрала все свои силы и с третьей попытки сдала экзамен. Но к тому моменту ее состояние еще ухудшилось.

Показатели анализов давно сползли в «красную зону» риска, где начиналась сплошная полоса скорби и страданий… По таким показателям «самая человечная в мире» советская медицина и ее проводники в женских консультациях, типа докторши Геннерт, рекомендовали только одно радикальное средство – «искусственное прерывание беременности», то есть аборт…

Как водится, вокруг Светланы сразу зашевелились сердобольные участливые родственницы и знакомые, их подруги и подруги их подруг, которые охали-ахали и тоже советовали «соглашаться с врачом». Никакой поддержки, понимания, помощи. Казалось, и Господь не слышит молитвы моей несчастной жены, но это было глубочайшим заблуждением по нашему невежеству. Господь сострадал нам и поддерживал, и звал нас в храм. Звал всеми возможными способами и средствами. А мы, как слепые котята, тыкались во все углы, ломились в открытые двери и не находили ответов. Только Светлана моя, человек очень интуитивный, постоянно ходила в храм, молилась и подавала записочки. Конечно, этого было недостаточно, но даже эту малую жертву принимал наш любящий Господь и помогал нам.

Осознание этого пришло позже, а пока ситуация становилась критически опасной. Моя бедная измученная экзаменами и назиданиями «опытных женщин» жена была на грани нервного, психического и физического истощения в тот момент, когда у нее внезапно открылось кровотечение и вызванная «скорая» увезла ее в городскую клиническую больницу № 29 имени Н. Э. Баумана на Госпитальной площади в Лефортове. Узнав об этом, я помчался со своего экзамена в отделение гинекологии. Перескакивая через три ступеньки, взлетел на четвертый этаж, который более напоминал не отделение для будущих матерей, а ободранную казарму стройбата.

Первым в коридоре мне попался очень странный субъект – здоровенный бритый наголо детина в рыжем клеёнчатом фартуке и зеленых бахилах. Рукава халата закатаны, а руки были в резиновых перчатках.

Самое ужасное то, что его фартук, перчатки и бахилы были перемазаны густой бурой кровью. Даже в мясном отделе гастронома такой внешний вид напугает взрослого, видавшего виды мужика. Здесь же, в специализированном гинекологическом отделении для будущих мамочек, имеющих проблемы с вынашиваемостью, он выглядел чудовищем. Женщины, вышедшие в коридор, заметив его, моментально скрывались в своих палатах. Мужик неторопливо шествовал по коридору и улыбался. Казалось, что он даже наслаждается своим отвратительным людоедским видом.

Возможно, это был неплохой, любящий свою работу и семью специалист. Возможно, он помог многим будущим матерям обрести свое материнское счастье… Возможно… Но в тот момент он был ярким воплощением настоящего коммунистического отношения к женщине-матери. Не того плакатного воплощения, с лозунгами о величии женщины-матери, начале жизни и воспитании здорового поколения, которое с утра до вечера насаждалось нам мощной советской пропагандой, а именно сущностного отношения к женщине как к главному «производителю» здорового поколения строителей коммунизма. И как следствие – беспощадного отторжения всех возможных отклонений: от особенных деток до «проблемных беременностей».