Антон Платов - Сказки о магах Страница 7

– «Уважаемый Андрей Викторович», – Данька хихикнул: – Не иначе как от восторженного поклонника. Или поклонницы? – он посмотрел вниз, на подпись. – Нет, все-таки от поклонника.

– Да ты читай, читай. Оно не длинное.

– Ага. Итак… «Уважаемый Андрей Викторович. Наверное, Вам покажется странным мое письмо. Пожалуйста, поймите меня правильно. Мне очень нравятся Ваши книги, даже немного слишком… – Хм, оригинально… – Но я хочу спросить Вас: Вы помните, давным-давно, при застое, писателей называли инженерами человеческих душ? Мне казалась идиотизмом эта формулировка, но я был тогда всего лишь школьником. Теперь я знаю, что Настоящий (Настоящий с большой буквы, как у Лукьяненко в “Мальчике и Тьме”) писатель действительно является этим самым инженером. Доводилось ли Вам задумываться, что происходит с читателем после того, как книга прочитана? Неделю назад…» – Данька вдруг замолчал, быстро взглянул на Андрея.

– Читай, читай…

– «…Неделю назад один мой знакомый, совсем молодой, пытался уйти. По счастью, его нашли вовремя. Потом он рассказывал мне: это была очень хорошая книга, после нее было трудно жить здесь. Не пугайтесь – это была не Ваша книга. Поверьте, я просто хочу предупредить Вас, мне кажется, Вы можете подняться до уровня того Мастера, который написал эту книгу. Я не буду называть его фамилию, не надо. И еще: Вы знаете, что сказал Толкиен, когда ему рассказали о том, какую волну “толкиенизма” вызвали его книги? Он сказал: “Я испортил им жизнь”… Прощайте. Всего Вам доброго».

Данька замолчал, потом сложил письмо, засунул его обратно в конверт. Отодвинул к Андрею. Спросил:

– Ты не знаешь, Толкиен действительно сказал эти слова?

– Да.

Они снова помолчали.

– Мне кажется, тебя должна радовать столь высокая оценка твоего таланта… – осторожно сказал Данька.

– Ты так думаешь?

– Я-то? Нет.

Андрей хмыкнул, убирая письмо в папку.

– Где там твой «Красный Крымский»? Под столиком, как в добрые старые времена?

– Не печалься, дружище, этот твой поклонник неправ, – сказал Данька, наполняя стаканы. – Ведь если не писать хороших книг, то останутся только плохие, и это будет неправильно. Кроме того, хорошие книги виноваты здесь не больше, чем омут, в который нужно бросить ребенка, чтобы тот научился плавать. Понимаешь?

– Да, – сказал Андрей. – «Я тот, кто вечно хочет зла и вечно совершает благо». Классика. Ты что-то писал об этом.

– Писал, – согласился Данька. – Однако учти, автор письма прав в другом: Настоящий писатель всегда маг, обладающий огромной силой.

– Да, – снова сказал Андрей. – Я знаю. Я помню…

…Он помнил. Коты бежали из Гамельна на второй день Нашествия. На третий день колокола собора святого Бонифация заговорили по-новому: больше они не пели благо славного Гамельна, они пели его смерть.

Я не могу бороться с городом, думал он, я могу только убить его.

На пятый день в городе не осталось хлеба. На седьмой день Нашествия его отыскал мальчик.

Это был Вилли – самый старший из тех, ради кого он приходил иногда в город, пока еще мог терпеть городскую жизнь. Никто в городе не понимал, чему он учит Вилли и других детей – то ли игре на дудочке, то ли древним позабытым стишкам и считалкам…

– Мастер, – сказал Вилли, – город умирает. Крысы…

– Я знаю, – сказал он.

Вилли посмотрел ему в глаза и понял. Медленно, словно ломаясь, мальчик опустился перед ним на колени.

– Мастер…

– Не надо, Вилли.

Боги, подумал Андрей… Вилли, Борис…

– Мастер… там дети. Они же не виноваты. Там… моя мама…

Если мальчик заплачет, подумал он, я не выдержу и пойду в город.

Вилли не заплакал.

Но Мастер поднялся с мягкого мха и шагнул на имперский тракт – спасать город, который ненавидел.

4

Домой Андрей добирался уже за полночь. Вышел из метро на пустынный ночной проспект окраины Москвы. Ждать автобуса не хотелось, да и бесполезно было, скорее всего. Андрей поднял воротник плаща и зашагал…

Вот и его дом. Перейти улицу, подняться на девятый этаж… Хорошо, если лифт не отключили…

Машину он заметил, дойдя до разделительной полосы. Черный «мерс» с тонированными стеклами. Андрей остановился на полосе, пропуская его.

«Мерседес» вдруг выключил фары и притормозил, и Андрей сразу понял, в чем дело, – слышал про такие развлечения. Стало жутко, как в кошмарном сне…

Он метнулся назад, к тротуару, под защиту редких деревьев. И сразу понял – не успеть. «Мерседес» вильнул в сторону, подрезая его. Андрей рванул, уже не надеясь убежать, обратно.

«Мерседес» зацепил его на самой середине шоссе. Андрей упал, откатился, теряя сознание…

…Кто-то громко звал его по имени, и это почему-то было важно. И еще было очень важно найти что-то ценное, выпавшее из его руки… Андрей не понимал, что…

Пересиливая боль и с трудом удерживая ускользающее сознание, он приоткрыл глаза. Грязная мостовая Гамельна была перед его лицом.

Скрутив руки за спиной, двое стражников выбросили его из здания ратуши, когда он пришел за обещанным золотом. Лишь час назад крысы покинули город, повинуясь волшебному напеву его дудочки. Теперь он лежал лицом в гамельнской грязи. Бургомистр и его люди хохотали где-то очень далеко, у парадного подъезда, с которого его только что сбросили.

Перед глазами плыло. Волшебная дудочка, подаренная владыками Дивных, выпала из-за пазухи и откатилась, и не было сил дотянуться, сберечь подарок от грязи и смеха…

– Мастер… Мастер!

Он приподнял голову. Вилли.

– Мастер… – мальчик плачет.

Я не люблю, когда плачут дети.

Я – Мастер.

Он приподнялся. Встал на четвереньки. Подобрал дудочку.

Вилли бросился поддержать его, обнял за плечи, помог встать на ноги.

Я не могу бороться с городом. Я не смог даже просто убить его. Но я – Мастер. Я могу иное.

Он поднес дудочку к губам.

Он заиграл.

У ратуши засмеялись: они не поняли. Эта музыка не для них. Но вот скрипнула дверь в доме напротив. Маленькая девочка услышала – город еще не пожрал ее сердце. Хлопнули ставни в другом доме, и мальчишка постарше спрыгнул из окна на мостовую…

Плачь, Гамельн.

Плачь, Гамельн, ибо я – Мастер. Я знаю, как превратить в Дорогу даже твою грязную улицу. Я уведу твоих детей – тех, кто еще жив…

– Мастер!

Андрей снова открыл сомкнувшиеся было глаза. Вилли? Нет, Борис.

Он приподнялся на локтях. Борис бросился поддержать его.

– Ты… что здесь… делаешь?.. Ночью…

– Я чувствовал плохое… Я звонил, никто не отвечал… Андрей, я боялся…

– Не надо, Борис. Не бойся, – он перевернулся на бок, потом исхитрился сесть. – Помоги мне встать, и пойдем домой. У нас много работы, ты же знаешь. Надо научиться превращать улицы в Дорогу…

Что-то было зажато в его кулаке. Он оторвал руку от асфальта и поднес к лицу.

Дудочка.

Он рассмеялся.

Я не могу победить тебя, город. Но я – Мастер. Я могу иное.

– Пойдем, Борис.

– Да, Мастер.

Что же…

Плачь, Гамельн.

Москва, 1999

Замок в ничейных землях

Глава 1. Большая Дорога

Осень только еще начиналась.

После ленивого обложного дождя днем вечер оказался неожиданно тихим и солнечным, каким-то по-осеннему чистым. Густой предзакатный свет заливал лес на противоположном берегу реки, и на фоне зеленой еще листвы большинства деревьев багровели кусты бересклета и светились мягким золотом кроны лип. Тень большого граба, под которым я сидел, перегораживала реку поперек; за пределами этой тени солнце просвечивало воду до самого дна, и было видно, как чуть колышутся прилепившиеся к валунам зеленые бороды водорослей. Почему-то перед закатом почти всегда смолкают птицы; и сейчас лишь вода тихо-тихо звенела по камням…

Да, осень только еще начиналась, но лето – лето уже кончилось, и это означало, что до холодов и снега я никак не успею добраться до Лотабери, посетить Бастиана Лотаберийского и вернуться домой. Путь оказался дольше, чем рассчитал отец, и виноват в этом один я. Наверное, меня можно понять, но простить – вряд ли. По крайней мере, в глазах отца мои объяснения лишь увеличили бы мою вину: сам он всегда думал сначала об интересах клана и лишь потом о себе. Он и меня научил думать так же, но, увы, только думать, а не поступать…

Конечно, я не должен был задерживаться из-за всяких пустяков (так сказал бы отец), но сыну вождя клана не так уж часто доводится встретить человека, который мог бы стать его настоящим другом: слишком велика разница между наследником клана и всеми остальными, даже когда «остальные» и не спешат при встрече стянуть с головы берет…

…Ярран лежал у меня на коленях, освобожденный от ножен, – меч, уведший меня в этот путь. Матово поблескивала сталь, древняя у рукояти и совсем юная у острия; змеился по клинку едва видный узор харалужной «витой» ковки. Бронза прямой гарды, отполированная до блеска оружейниками клана, успела уже потускнеть, и только серебряная обмотка рукояти по-прежнему посверкивала на солнце тонкой сканью.