Доктор Нонна - Не отрекаются, любя (сборник) Страница 7

– Ты что, магазин ограбила? – Антонина укачивала Юлю, остолбенело глядя, как Лера выкладывает на стол консервы, сыр, палку сухой колбасы, помидоры, сок, йогурты, яблоки…

От звонка в дверь обе женщины вздрогнули.

– Вот и милиция за мной, – неловко пошутила Лера.

За дверью стоял Давид – мрачный, небритый, постаревший, казалось, лет на двадцать:

– Вы тут… как? – Он бросил взгляд на Антонину, прижимавшую с себе Юлю, и попытался улыбнуться.

Лера почти втащила его в комнату:

– Заходи-заходи, сейчас ужинать будем.

Антонина, продолжая укачивать Юлю, увела к себе Анечку.

Лера вытащила из шкафа пыльную, еще Давидом купленную бутылку, водрузила на стол:

– Вот, тебя дожидалась. А я… я не дождалась… Давид, я… взяла твои деньги…

На мгновение его взгляд посуровел:

– Что, все?

– Ну что ты! Только одну бумажку! Я верну, ты не сомневайся! – Лера прикусила губу.

– Оставь! – Он устало махнул рукой. – Я и больше бы подарил, тебе нужно…

– Давид… – Лера боялась задать главный вопрос, но он понял.

– Мальчик родился мертвый, а она… она не в себе. Лежит и смотрит в одну точку.

– Давид, но депрессию лечить надо!

– Да знаю! Психиатры смотрели, таблетки какие-то выписали, но толку от них…

– Но это же не сразу! Нужно время! Вот забеременеет опять…

– Не забеременеет, – сухо отрезал Давид.

Лера осеклась. Как врач она понимала, что при тяжелых родах с массированным кровотечением удаление матки, как правило, единственный способ спасти жизнь роженицы. Но сердце сжималось от жалости к этому измученному, в одночасье погасшему мужчине. Она пыталась найти хоть какие-то слова утешения – и не могла.

Давид подошел сзади, обнял ее за плечи и жарко зашептал в ухо:

– Лерочка, Лерочка, роди мне сына!

Как там звали ту жену, как его там, Лота, которая превратилась в соляной столп? Лера не могла вспомнить, но чувствовала себя тем самым соляным столпом. Ни слова вымолвить, ни даже пошевельнуться невозможно. Что он несет, боже мой?

– Я знаю, знаю, ты сейчас не можешь, тебе надо окрепнуть, восстановиться. Но через полгода? И у меня будет сын! И у моей жены будет сын. Она… Она примет. Она сделает, как я скажу. А я тебе с девочками за это куплю квартиру! И… молчать буду! – Он резко сглотнул. – Всю жизнь буду молчать!

Господи, как он может такое говорить? Разве она, Лера, кукла бездушная? Племенная корова? Инкубатор ходячий? Она ведь живая, и ей больно, как же он не понимает?

– Ты с ума сошел!

Высвободившись из-под горячих ладоней Давида, Лера резко подошла к столу, сомкнула дрожащие пальцы на горлышке бутылки, налила, расплескивая, в стакан и залпом выпила. Слабенькое сухое вино обожгло, как чистый спирт, который они пили после занятий в анатомичке. Горячая волна прокатилась по пищеводу, растеклась по телу – до самых кончиков пальцев, до плеч, казалось, еще чувствующих властное прикосновение сильных мужских рук – свернулась жарким клубком внизу живота.

Юля мирно посапывала в своей кроватке. Анечку Антонина увела к себе…

Лера, закусив губу, повернулась к Давиду. Обоняние вдруг обострилось до предела. Запахи заполняли комнату, как звуки симфонического оркестра – концертный зал: тонкий запах хлопка от Лериного халатика смешивался с оранжевым ароматом мандаринов, солоноватая нотка сулугуни оттеняла бархатное «звучание» шерстяного пледа. И над всем, как соло трубы, главенствовал острый запах мужчины. Туманил сознание, завораживал, тянул…

– Давид… я… я…

Она не успела договорить: жаркие ладони опять сомкнулись на ее плечах… И осталась только ночь…

Ночи…

Ночи несли темноту – и счастье! Беспощадное, пылающее, всепоглощающее острое счастье!

Дни вдруг стали очень короткими, как в Заполярье. Дней не было, было одно сплошное ожидание: Давид куда-то уходил, вроде бы делал какие-то дела, организовывал какую-то работу, но Лера не очень все это осознавала – каждый день она ждала наступления вечера, подгоняя стрелки часов: быстрей, быстрей, быстрей. Ночь же тянулась бесконечно, уснуть удавалось, лишь разойдясь по своим диванам, когда до бледного рассвета оставалось всего ничего…

Звонок разорвал тишину спящей квартиры, как вспышка молнии раздирает ночное небо. Лера, обернувшись мятой простыней, выскочила в коридор, где статуей Командора стояла Антонина. Даже в темноте было заметно, как тревожно расширены ее глаза.

– Что? Кто? – Лера, боясь разбудить девочек, говорила совсем тихо, успев еще подумать, что это очень глупо: если они не проснулись от телефонного звонка, что им какой-то шепот в коридоре.

– Телефон, – прошептала Антонина. – Его. – Она повела плечом в распахнутую дверь, за которой спал Давид. – Там… там плачут.

Взъерошенный спросонья Давид, впившись остановившимся взглядом в обшарпанную коридорную стену, все сильнее сжимал телефонную трубку:

– Да?.. Как?.. – В жидком свете коридорной лампочки, которую зачем-то включила Антонина, Лера видела, как побелели костяшки пальцев, стискивающих блестящий пластик. – Я… да… вылетаю сразу.

Повесив трубку, он повернулся к Лере:

– Она… она повесилась… Я должен быть там… срочно… Деньги – бери, сколько нужно. Я не знаю, когда вернусь.

Лера растерянно смотрела, как он торопливо одевается, бросает в сумку вещи, шнурует ботинки.

– А если… – Горло у нее перехватило, и вопрос «А если я все-таки беременна?» так и остался непроизнесенным.

Закрыв за Давидом дверь, Антонина обняла дрожащую как в ознобе Леру:

– Чужой он. И так проживем.

Без беременности, к счастью, обошлось. Но после спешного отъезда Давида как будто что-то сломалось у Леры внутри. Она часами сидела, не отрывая взгляда от окна, потом вдруг вскакивала, в лихорадочной спешке принимаясь за уборку, кидалась бежать по магазинам – срочно-срочно-срочно, Давид сегодня приедет, а на стол подать нечего! Анечку Лера замечала, только когда та подходила с каким-нибудь вопросом, а про маленькую Юлю, кажется, просто забыла. Это было дико, но Антонина боялась что-то говорить и тем более предпринимать – не было бы хуже.

Больше всего пугали бесконечно долгие Лерины визиты в ванную. Антонина стояла под дверью, из-за которой не доносилось никаких звуков, кроме журчания воды – даже рыданий, – и боролась с подступающей паникой. А вдруг Лера там… вдруг она что-нибудь с собой сделает?

Это было невыносимо, и Антонина наконец не выдержала:

– Лерочка! Может, тебе работу поискать? Не из-за денег, а… Ты же можешь в больницу вернуться?

Лера медленно отвела взгляд от окна, повернулась к безотказной соседке… и вдруг расправила плечи и… улыбнулась:

– Да! – Глаза ее сверкнули прежним живым огнем, хотя за окном опять висела мрачная осенняя хмарь.

Перебирая вешалки, как костяшки счетов, Лера отгоняла воспоминания. Вот эту блузку Давид в страстном нетерпении сорвал так, что нерасстегнутые пуговки защелкали по полу, как сухой горох из прохудившегося пакета. Вот на этой юбке – узкой, в тоненькую полоску – заело «молнию», и пришлось выползать из нее подобно меняющей кожу змее… а Давид, опустившись на колени, целовал ее ноги…

Нет, хватит.

Натянув первое попавшееся платье, Лера, не считая, сунула в кошелек пригоршню купюр, чмокнула девочек и вылетела из квартиры.

Господи! Как же я сама себя в тюрьму-то закрыла, думала она, улыбаясь и низко нависшим тучам, и нудному октябрьскому дождю, монотонно обливающему витринные стекла. За одним из них скучала пластмассовая девушка-манекен, облаченная в бирюзовый костюм… Не костюм – мечта! Лера решительно толкнула стеклянную дверь.

– Здравствуйте, чем могу помочь? – В заученной улыбке молоденькой продавщицы не было ни капли тепла. Много вас тут таких, говорили, казалось, ее искусно подкрашенные глаза. Все равно ведь не купишь ничего, небось от дождя зашла укрыться.

Но накупила Лера изрядно. И бирюзовый костюм, шедший ей, судя по завистливому взгляду продавщицы, чрезвычайно, и сказочной элегантности юбку, и платье-джерси, и какие-то блузки. Нежные ткани ласкали ладонь, как детская кожа.

Неожиданное солнце, растолкав толстые холодные тучи, весело играло в черных лужах, в мокрых оконных стеклах, в витрине парикмахерской напротив… Вот! То, что надо!

– Стрижку? Укладку? Подешевле? Подороже? Может быть, маникюр? – Лера искоса взглянула на свои руки и ужаснулась. Но солнечные зайчики продолжали плясать внутри:

– По полной программе! На ваше усмотрение!

– Вашим тонким чертам очень подойдет короткая стрижка, – говорил молодой быстроглазый мастер, моя Лере голову. – Готовы к перемене стиля?

– Готова! – Она размашисто кивнула, так что брызги полетели во все стороны.

– Прекрасно!

Зазвякали ножницы, расчески, зажимы… На зеленую пелеринку посыпались русые пряди. И прошлое – туда же, думала Лера, решившая, что не будет смотреть в зеркало, пока мастер не закончит. Пожилая маникюрша, пристроившаяся с инструментами возле парикмахерского кресла, закончила обрабатывать левую руку и, шутливо подтолкнув мастера – мол, подвинься! – переместилась со своими причиндалами к правой, приговаривая добродушно: «Ну разве можно так себя запускать? Такая молодая, такая красивая!»