Алина Николевская - Прозорливый идиот, или Ложимся во мрак Страница 7

– Есть Мэрилин Мэнсон, – не сдавался я.

Губы блондина скривились.

– Фальшивка и убожество. Типичный продукт шоу-бизнеса. По текстам – начальная школа, по качеству звучания – провинциальная Россия, по актуальности музыкального материала – всё это имело смысл двадцать – двадцать пять лет назад. В смысле эпатажа – восковая копия Элиса Купера, который по большому счёту тоже фальшивка.

– Но почему? – изумился я. – Все знают, – в активе Элиса гастроли с наркотиками, выпивкой, кровью, змеями, закулисными драками и ещё кучей всякого разного. Не говоря уже о психушке, куда он, в конце концов, загремел.

– Ага. И через месяц вышел, чтобы вновь шокировать обывателей сценами, якобы, необузданного разгула, включающими в себя леденящие кровь инсценировки харакири и детоубийства, с текстами, повествующими о сексе с мертвецами и о зловещих медсёстрах-маньячках. Казалось бы, живёт человек так, как дышит, бездумно швыряя в толпу радостно визжащих фанатов одну вонючую бомбу за другой, и радуется. На самом деле «Великий и Ужасный Элис» все сорок лет своей концертной деятельности чётко держал нос по ветру. Как змея сбрасывает кожу, так и он менял музыкальные жанры, неизменно оставаясь в рамках мейнстрима. Не брезговал даже диско и тривиальным радио-форматом, пока не стал походить на чьего-то подвыпившего папашу, ворвавшегося на школьный бал.

Крыть было нечем. Но капитулировать следовало, не теряя достоинства, и я спросил:

– А кто же, по-твоему, не фальшивка?

– Много кто, – блондин отпил из стоявшего перед ним толстостенного стакана. – Хочешь? Двойной бурбон с содовой. Настоящий. Рекомендую.

– Хочу, – сказал я.

Приподнявшись, он выбросил вверх руку – пальцы в виде буквы «V» – подавая знак бармену, который не замедлил откликнуться, прислав официанта с подносом.

– Спасибо, – произнёс блондин после того, как стаканы с бурбоном переместились с подноса на стол. Потом, обратил взгляд на меня.

– Выпей, потом договорим.

Три глотка виски сотрясли меня, как динамит, вытряхнув из доброго расположения духа – я и раньше был не в восторге от самоуверенно-снисходительного тона моего визави, а тут вдруг тон этот показался мне недопустимо оскорбительным.

Я уставился на блондина с вызовом.

– Ну и кто же, по-твоему, не фальшивка?

– Джим Моррисон, например. Его безумства многих восхищают, но вряд ли кто из ныне живущих музыкантов хочет вступить на этот путь. Его выходкам пытаются подражать, но получается лишь жалкая пародия. Перед его поэзией все, вроде как преклоняются, тащась от шальных образов и метафор, но мало кто замечает – во всех поэтических текстах сквозит одна и та же мысль, то уходящая на глубину, то выступающая на поверхность.

Так мирен и мягок был голос моего собеседника, так тих и спокоен, что струны агрессии ослабли, и злость моя улетучилась.

– Ну и что это мысль? – поинтересовался я с довольно, впрочем, мрачным видом.

– Мысль очень простая: я люблю жизнь, но и смерть считаю другом. Незадолго до смерти лидер группы The Doors Джим Моррисон написал:

«Я взбирался ступенями кладбища, шорохи, мгла…

Та короткая ночь лучшею порою была.

И пусть я одинок, так и не обзавёлся женой,

Мой единственный друг, ты по-прежнему рядом со мной».

Блондин отодвинул на край стола пустой стакан. Пригубил от полного.

– А когда Doors выступали в лондонском Roundhouse, у меня на DVD запись этого концерта, так там есть момент – Джим мимоходом заглядывает в объектив камеры и вполголоса говорит оператору: «Не парься, шеф, мы здесь ненадолго… совсем ненадолго». Прямо мороз по коже! И сколько ни смотрю, мурашек меньше не становится. А здесь, – он втянул носом воздух, словно принюхиваясь к беснующейся возле сцены толпе, – процентов на десять – наркотики, а на девяносто – имитация экстаза.

Я хотел было возразить, но не стал этого делать. И хорошо, что не стал. Ведь стоило истаять финальному такту последней перед перерывом композиции «фронтёров» – звук был похож на стон старого издыхающего тролля – как сидевший на полу в непосредственной от нас близости голый по пояс парень, перестал бить себя кулаками по голове, кричать и сотрясаться в конвульсиях. Встал, отряхнулся, поболтал со стоявшей рядом девушкой и деловой походкой направился к выходу, разминая в пальцах сигарету. А ведь казалось, покинет вечеринку в карете «скорой помощи» после серии успокоительных уколов.

На лице Ди Зилло, извергнутого из недр остывающей и распадающейся на части человеческой массы, выражения бессмысленного счастья также не наблюдалось. Наоборот, он был довольно хмур. А, встретившись со мной взглядом, нахмурился ещё больше. Сам подходить не стал, жестом попросил приблизиться.

– Не знал, – он встретил меня недоверчиво-презрительным прищуром, – что ты тоже из этих. Хотя столько лет прошло….

– Ты о чём? – спросил я, начиная нервничать.

– Говорят, он гей, – Ди Зилло кивнул в сторону блондина, который, откинувшись на спинке стула и красиво заложив руки за голову, не сводил с нас глаз. – А выводы делай сам.

Меня бросило в жар, ибо я как человек, склонный к самоанализу, и при этом чуткий к новым веяниям нашего времени всегда с беспокойством относился к тому, что в присутствии друга того же пола ощущаю порой не только душевный подъём, но и некоторую эмоциональную теплоту. С подозрением смотрел на парней, обнимающихся и целующихся без стыда, с воем кидающихся после разлуки к другу на грудь, сам предпочитая, если уж не удалось уклониться от объятий, садистически лупить приятеля промеж лопаток, ощеривая зубы.

А блондин, между тем, раскурил сигару, и явно обращаясь ко мне, не повышая голоса, – шум в зале к этому моменту уже утих, – произнёс:

– Приходи завтра. Завтра здесь будут совсем другие люди.

*

К тому времени, как лёг в постель, оказалось, – незнакомец в сущности уже выиграл. Я страшно жалел, что не сказал: «А пошёл ты…», меня тяготило ожидание завтрашнего дня и данное мной обещание. Которого я, конечно же, не давал – просто скованной походкой с лицом, не обещавшим ничего хорошего, направился к выходу, – но ведь не отказался, промолчал, а молчание, как известно, знак согласия. Эти мысли разрушали мой сон. Полночи я был занят размышлениями, и эти часы мне уже не принадлежали, они принадлежали незнакомцу. Я вынужден был лежать и думать о нём, лежать и отгадывать, что он завтра мне скажет, о чём спросит, лежать и мучительно восстанавливать в памяти подробности нашего разговора, отчётливо при этом понимая, – он умнее меня, образованнее, намного привлекательнее внешне, лучше воспитан. Именно поэтому атака этого человека, явно более сильного и настойчивого, чем я, была мне неприятна, всё во мне противилось этому, сжималось и закаменевало. Лишь после того, как некоторым образом уяснил себе своё завтрашнее поведение – зайду в «Фантазус», выпью у барной стойки пару рюмок «Реми Мартин» и уйду – мне удалось отвлечь мысли от незнакомца и наконец-то уснуть.

Наступил следующий день. Наступил и тот послеобеденный час, когда люди позволяют себе строить планы на вечер, и созваниваются друг с другом. Мне позвонил Ди Зилло и пригласил в клуб «Точка», где выступала играющая тру хеви метал немецкая группа «Soman», ближе всех подобравшаяся к тому музыкальному стилю, который принято называть анти-музыкой. Я с радостью согласился, подумав, – ну вот и хорошо, – «Фантазус» автоматически побоку, – хотя от анти-музыки немцев был не в восторге, – у меня имелся их диск. Более всего это напоминало грохот работающего цеха – ритмично ухают прессы, шипят сварочные аппараты, металл скрежещет о металл, здесь же кого-то методично пытают, начальник всего этого адского хозяйства, чеканя шаг, ходит туда-сюда как заведённый, то раздавая отрывистые команды, то что-то злобно бормоча себе под нос. Творение, конечно, на любителя, но, если включить воображение, представив, что получаешь удовольствие, вкушая от чистого индастриал источника, то очень даже ничего.

Если бы я услышал в тот вечер в «Точке» то, что ожидал услышать, я бы так там и остался. Но перед приездом в Москву лидер «Soman» – здоровенный рыжий немец, страдавший маниакально-депрессивным психозом, распустил группу, набрав новичков, а главное, и это было его роковой ошибкой, – завязал с наркотиками. В результате публика получила вместо хаоса и чистой металлической агрессии тоскливый зудящий панк-рок, что катился и тянулся – весь в зазубринах ломаных ритмов, – словно ржавая консервная банка, привязанная к хвосту туберкулёзной крысы.

– Хреновое псевдопогружение в говённый андеграунд, – поделился своими впечатлениями от первых двух композиций Ди Зилло. – Ловить здесь нечего. Я, пожалуй, в «Реллакс», там сегодня «фронтёры» играют. Конечно, мало радости опять с ними встречаться, видеть, как пафосно суровые шведские парни нарезают сырой, непропечённый блэк-метал, сами по колено в гитарной грязи, но всё лучше, чем здесь. А ты куда?