Сергей Куприянов - Жизнь глазами пессимиста. рассказы Страница 7

Не до смеху было взрослым, которым приходилось восстанавливать пути через заметенные дороги, расчищать и убирать тонны снега. Тогда пускали бульдозер и толпа мальчишек бегали за ним, пытаясь привязать санки, но он часто останавливался, водитель вылезал из кабины, орал благим матом, мы разбегались, а потом опять бежали… Но как-то намело очень много снега и, видимо командир части, позвал на помощь серьезную технику. Это была роторная снегоуборочная машина. Выглядела она странно, все равно, что если скрестить обычный грузовик с комбайном. Она заглатывала сугробы своей пастью, вместо зубов, в которой был огромный шнек. И выплевывала на сторону огромные комья снега. Кто-то из пацанов её метко окрестил «крокодилом», видимо, из-за зеленого цвета или из-за её прожорливости.

– «Крокодил» едет! – крикнул кто-то и толпа побежала смотреть, как это чудовище будет поглощать заносы.

Не помню, кому пришла идея, но как-то её все подхватили: «А давай под снежки». «Снежками», «незапомненный» мною, пацан называл те комья снега, вылетавшие из трубы чудовища. Все побежали с радостными криками. Ну кто же мог предположить, что белые, с виду легкие, комья, окажутся спрессованными тяжелыми глыбами. Я один из первых подбежал к падающим «снежкам» и одним из первых был сражен первой же, попавшей на мою спину, глыбой. Засыпанный снегом, с болью в спине, я барахтался, чтобы выбраться из-под лавины таких же глыб, под дружный хохот пацанов, наблюдавших в сторонке, среди которых был и он – тот, которого я не запомнил…

Моя любовь – Венгрия

Пыльная буря начала 69-го года покрыла все вокруг черной, всепроникающей пылью. Она была кругом: на зубах, ресницах, волосах. Любовно выложенная вата между окнами, украшенная дождиком, мелкой резанной фольгой от конфет или кусочками разбитых елочных шариков, стала похожей на окопный земляной вал. Покрытые снегом поля, напоминали негативный снимок, с редкими, выделяющимися на черном фоне белыми пятнами Спасения не было. Говорили, что это следствие, распаханных при Хрущеве целинных земель Казахстана.

Мы с матерью жили на «чемоданах», ожидая вызова от отца, получившего назначение в Венгрию. Его сменщик уже оккупировал часть нашей квартиры своими вещами и я украдкой, чтобы не видела мать, ходил в комнату, где они были сложены. Тетради на пружинках, шариковая ручка, о которой знал только по слухам, карандаши, пахнущие совершенно новыми, возбуждающими воображение о загранице, запахами.

Какая она Венгрия?

Новая школа, новая квартира, другой, совершенно другой, воздух, каждая мелочь обращала на себя внимание. Необычные чернила, в необычных чернильницах, вкус хлеба, чужого, заграничного, печка, стоявшая в комнате, от которой шло тепло, расплавляя волю к урокам, сбивая в сон. Постепенно все новое переходило в привычное, только долго не мог привыкнуть к реву самолетов по ночам. Только, через месяца три перестал обращать на это внимание.

Наступил апрель. Территория гарнизона была засажена множеством фруктовых деревьев и от их цветения стоял дурманящий аромат. Приближался День рождения Ленина. И нас, третьеклассников, должны были принять в пионеры. Предстоящий праздник омрачался отсутствием у меня галстука, поскольку не продавались в магазинах, а кроить из какой-нибудь тряпки не хотели, праздник все-таки и галстук должен быть атласным. Но нашлась добрая душа, Людочка, к которой я тайно симпатизировал и писал записки, оставляя их в тайниках. Может она и догадывалась кто ей пишет, но решила держать интригу до конца. Она вскоре уехала в Союз, оставив на память пионерский галстук.

День принятия в пионеры был обставлен торжественно и помпезно, и вся обстановка звучала в унисон с тем переполняющим, перехватывающим дыхание, чувством радости, которое больше никогда не испытывал. Вообще, вся пионерская жизнь протекала здесь по-особенному, без формализма и нарочитой идеологизации. Огромные, высотой в метра три, пионерские костры, сбор металлолома и макулатуры, «Зарница», соревнования, все проводилось с каким-то неподдельным энтузиазмом и вдохновением. И не большего было чувства гордости и причастности к чему-то грандиозному и великому, когда через гарнизон проходила колонна солдат, следующая на развод караула, под музыку «Прощание славянки». При первых же звуках оркестра, мы бросали все свои занятия и мчались к дороге, по которой шла колонна.

Несколько повзрослев, появились и другие заботы и увлечения. Бегали в кино, которое крутили на открытой площадке солдатского клуба. Там садились почти под экран на землю, временами подбирали брошенный кем-то окурок, курили. А после фильм, как правило на военную тематику, прибегал домой брал черный ржаной хлеб, который получали по карточкам доп. питания, открывал консервы в томате и наворачивал, представляя себя на передовой, в минуты затишья боя.

Жила по соседству со мной девочка Марина, обычная, в общем, девчонка. Но была у неё одна особенность, не по возрасту интересующаяся, устройством противоположного пола. Не то что это меня донимало, но часто вводило в краску, особенно, когда она исследовала половую принадлежность кота, стимулируя ему эрекцию. А однажды гуляя с ней, наткнулись на маковое поле. Находясь под впечатлением от «Волшебника Изумрудного города», забежали на средину, легли в маки и ждали, когда мы уснем, но сказка осталась сказкой. Потом, когда мы стали еще взрослей, уже в пятом классе, дружили втроем, я, Марина и Игорь, с которым тренировались целоваться, надеясь, что наши тренировки не пройдут даром и нам удастся поцеловать Марину, о чем мы в тайне мечтали.

Конечно, тогда это пребывание в Венгрии воспринималось, как маленький социалистический рай, где в магазинах было мясо, жвачки, пиво двух сортов, помидоры зимой и многое другое, о чем житель Союза не мог даже мечтать. Но радость и благостность порою прерывалась страшным известием: «Отцы Вовки и Женьки из восьмого дома… погибли, разбились». Похороны, почетный караул, траурное шествие, музыка, от которой разрывало душу на части, искореженная груда алюминия на свалке с номером «13». А ты недели две назад сидел в кабине этого «МиГа» и крутил ручку штурвала и свистел, изображая звук двигателя. И все… Теперь смотришь на своих сверстников, отцы которых погибли, их растерянные глаза и не понимаешь почему и во имя чего эта смерть.

ППШ

Коллекционирование марок, да и не только марок, всего, что только могли коллекционировать в те годы, происходило без денег. Только путем обмена, одного чего-то ценного на другое, более ценное для себя. Самым ликвидным предметом мена были: свинец, из которого плавили всевозможные вещицы, от пистолетов до значков, порох, из найденных патронов, сами патроны, которые находили повсюду, стоило только хорошо покопаться. Так однажды, проходя через перепаханное поле, заметил Варлерка, мой товарищ, какую-то ржавую железяку. Потянул и вытащил… ППШ (пистолет —пулемет Шпагина, проще, автомат времен войны) Он был грязный ржавый, но довольно целый, правда без приклада и магазина. Находку тщательно скрывали, перевели гору наждачки, пытаясь очистить его от ржавчины, но все было напрасно. Отчаявшись, рассказали мы о своей беде нашему однокласснику, Сане. Тот загорелся.

– Давай меняться, что хочешь?

– Марки есть?

– Есть, альбом, классные марки, отец еще собирал.

Притащили мы ППШ в школу, ну не прям в здание, а встретились возле склада, место укромное. Развернули. Саня ахнул.

– Беру… На альбом.

И каждый стал рассматривать свою добычу. Альбом большой, зеленый с ГДР-овской переводкой.

– По рукам.

Время от времени интересовались, как идут «реставрационные» работы. Саня сделал приклад, очистил от ржавчины, смазал. ППШ был готов к контрольной стрельбе. Подогнали мы ему еще патронов с десяток, намытых в ручье. Сам не видел, но говорил, что стрелял, не все патроны, правда, были годны, отсырели. А тут, по случаю, утилизировали списанные лётные перегрузочные костюмы. Ну как утилизировали. Прапорщики с солдатами облили соляркой, подожгли, а сами ушли. Но мы-то были на чеку, выхватили из огня, что ещё не загорелось и наутек. Так костюма четыре и спасли. А гермошлемы, вот, не горят, их бросали под трактор. Те, что для транспортной авиации, разбирали мотоциклисты, а для истребительной были никому не нужны и их давили гусеницами. Но нам удалось отвлечь и один стырить. Когда мы сказали Сане, что у нас есть, его буквально переклинило.

– Тащите, – кричит, – у меня еще марок шестьсот есть.

Ну мы не стали торговаться, принесли.

Одним днем в класс пришла директриса с милиционером. Она спросила Валерку. Тот встал, испуганно взглянув на меня, не понимая, зачем его вызывают и вышел из класса. Потом, уже дома, он рассказал мне, что привели его в детскую комнату милиции и стали расспрашивать, знает ли он Саню и как ему попал ППШ. Дело в том, что Саня вечером накануне, надел летный костюм, гермошлем, повесил на грудь ППШ и пошел на ближайшую станцию электрички, не знаю, прогуляться по платформе, подышать воздухом с запахом пропитки шпал. Но народ на платформе куда-то делся, а позже к нему домой уже пришли… Валерку поставили на учет в милиции, а про меня как-то… может не выдали, хотя их и не пытали. Не знаю до сих пор.