Аркадий Макаров - Валёк. Повесть о моём друге Страница 7

– Он! – толкнул меня в бок Валёк. – От милиции прячется.

– Дядь Саша, это мы! Не пугайся! Зашли покурить сюда – крикнул я, неизвестно почему робея, перед этой всполошенной тенью. – Мы в милиции против тебя ничего не говорили!

Богомол, руками и ногами путаясь в соломе, так же по-собачьи предано подполз к нам.

То ли от холода, то ли от страха и от неотвратимости содеянного зубы его клацали так, что казалось, вот-вот будут высекать искры.

– Мальчики!.. Мальчики, спасите меня!.. Вы малолетки. Вам ничего не будет, а меня повяжут! Её Богу захомутают! За «красную шапочку» на зоне мне кранты! Опидорасят!

– Это что ж мы на себя наговаривать будем? Не, я не могу!.. – потянул мой друг, упав в копну трухлявой соломы.

Я тоже отрицательно замотал головой, вспомнив тяжёлый нрав своего родителя. За такие проделки, моё представление о наказании терялось за гранью рассудка.

– Да меня отец убьёт! – только я мог и вымолвить.

– Ребята, дорогие, мне же труба! – елозил у нас в ногах дядя Саша.

Вот теперь-то, стоя на четвереньках, он был точно похож на богомола из учебника по зоологии. Узкая маленькая головка его на коричневой и тощей, как засохшая ветка, шее бестолково дёргалась, выражая крайнюю степень отчаянья.

– Курить есть? – миролюбиво спросил Валёк.

– Есть, есть! – обрадовался дядя Саша. – И выпить есть! Вот! – он подтянул к себе уёмистый вещевой мешок набитый всякой всячиной и, покопавшись, достал бутылку водки и с колесо от детского велосипеда круг до невозможности пахучей колбасы.

– Берите! У меня ещё есть! – погладил Богомол пузатую холщевину мешка.

Не удержались. Выпили вдвоём с Вальком.

Богомол от водки отказался. Сказав, что козе не до плясок, когда хозяин нож точит.

Вкус водки резкий и ещё не совсем привычный для нас, с первого раза отбил всякую охоту повторить, но мы,, не потеряв ощущение полноты жизни, навалились на колбасу, разрывая молодыми зубами пахучую мякоть.

Через минуту мы уже беспечно покуривали на соломе, глядя на сгорбленного, как будто переломанного в пояснице дядю Сашу.

Он сидел напротив, всё время сморкался, вытирал тыльной стороной ладони красные веки и унизительно поглядывал на нас, с готовностью выполнить любое наше желание.

За растление малолетней, Богомолу грозил неоглядный и верный срок размером в десяток лет. Мы это уже достаточно понимали и по-своему жалели дядю Сашу, не доходя умом, что перед нами сидел настоящий маньяк и педофил, которому самое время отвечать по закону.

А в то время закон ещё был по настоящему неотвратим.

Детский разум наивен и непоследователен.

– А что? – говорит Валёк. – Возьму всё на себя. Скажу, что она сама согласилась.

– Скажи, скажи! – закричал исступленно Богомол, – Я тебе денег дам. Вот, на велосипед собирал, бери! – он вытащил из кармана несколько бумажек и стал совать моему другу.

– Не, – сказал Валёк, – деньги – это зло. Ты нам лучше расписку напиши, что в любое время будешь исполнять все наши желания. – Идёт?

– Идёт, идёт! Об чём разговор? – несказанно обрадовался Богомол. Все двери для вас открыты! Возьми деньги!

– Подкуп карается по закону – строго посмотрел на дядю Сашу мой неподкупный друг, и, вытащив из кармана сложенную тетрадь, вырвал из неё лист бумаги – Пиши! – протянул его Богомолу.

Тот трясущимися руками что-то долго писал, сморкался, опять писал, и что-то там недописав, бросил:

– Да я вас на руках носить буду! При чём здесь бумага?

– Вещественное доказательство – вставил я.

От таких слов Богомол даже застонал весь и передёрнул плечами:

– Ну, скажешь тоже… Прямо – прокурор!

– Так уж и пошутить нельзя! – поднял я листок и разорвал его на мелкие клочья.

Решение было принято.

То ли милиция не стала докапываться до истины, чтобы не портить показатели района с правонарушением, то ли этим правоохранителям было всё «до лампочки», но в признание моего друга там поверили сразу. Особенно поверили на педсовете, по единогласному решению которого Валёк был вновь исключён из школы и уехал к бабушке получать среднее образование.

Нашего друга дядю Сашу вычислять не стали, и он остался при своих интересах: крутил кино и наслаждался живыми картинками из той замечательной книги, которую мы ему так опрометчиво подарили. Захаживать к нему в кинобудку теперь было некому – Валёк отправился в ссылку к «няне», а у меня после отцовской разборки появились другие интересы.

8

…Пока Валёк за столом увлечённо живописал мне морские пейзажи и корабельные нравы, та давняя школьная история снова ожила в моей памяти, но не разрешила до конца загадку характера моего друга. Сказать, что он это сделал из жалости к Богомолу нельзя, он его презирал так же, как и я. Сказать, что это было его бравадой?.. Как знать?

Говорят, вино развязывает языки – это верно. Но оно так завязывает беседу, что выпутаться из этой трясины можно только тогда, когда грохнешься чугунной головой о столешницу в полном забвении своего существования.

В тот день у нас с Вальком настоящего разговора не получилось: слишком быстро закончились все слова, остались лишь одни междометия…

Утром, вынырнув из ночного провала, на холодном крашенном эмалью льдистом полу с навязчивыми вопросами: «Где я?» и «Что я?» с удивлением обнаруживаю, выпавшего из моей настоящей жизни своего друга, рядом невозмутимо храпящего на рыжем от пыли ботинке вместо подушки.

«Ах, да! – хлопнул я себя по лбу, – так это же Валёк! Как же я сразу-то не врубился?! Ну, и посидели мы вчера! С этим надо кончать!» – и я по-старчески шмыгая ногами, подался на кухню.

Водочный и табачный перегар во рту надо было чем-то нейтрализовать. Поставил на плиту чайник. Взгляд, упавший на опустошённую посуду на столе заставил меня с остервенением передёрнуться: – нет, только не это! Кофе, слава Богу, ещё есть в тумбочке.

Друг, услышав мою возню, позёвывая, поднялся и уселся рядом на стул:

– Ну, что? Опохмеляться будем?

– Только не с утра! – запротестовал я. – Мы сейчас лучше кофейком полечимся…

– Ну, как скажешь! Заваривай покрепче и без сахара. От сладкого, говорят, диабет бывает.

Валёк пошарил, пошарил в своей безразмерной раскладной сумке и вытащил серебряную штучку, похожую на игрушечный с тонким станом самоварчик, только вместо краника самоварного тянулась из красной резины трубочка с мундштуковым наконечником из белой кости.

На мой молчаливый вопрос – что это? – Валёк довольно хмыкнул. Было видно, что вещицей этой он очень гордился.

– Раритет! У одного китаёзы в Хабаровске на золото выменял

– Ты что, на приисках лопатил? Откуда у тебя золото?

– Это у тебя нет! А у меня его, как у аравийского падишаха. Потом, как-нибудь расскажу. Давай лучше кальянчик посмолим. На опохмелку – незаменимая вещь! Сам увидишь. Сплошная левитация!

– Наркота что ли? Не, я этой дурью не балуюсь, с того самого раза, как мы с тобой маковое молочко гнали. Помнишь?

– Сказал тоже! У меня до сих пор хрящ на ушной раковине сломан. Ты-то тогда слинял, когда я твоему отцу подножку поставил. Вот он вгорячах мне ухо и оторвал. На, пощупай, до сих пор не срослось – Валёк повернулся ко мне боком, двумя пальцами сложил пополам большое, как морская раковина ухо. – Живой батяня-то? Я на него обиды не держу. Правильно он тогда нас, чертей, гонял. Крутой мужик!

– Нету отца, Валёк! Ушёл ниже уровня земли на два метра. От него теперь один холмик остался, да рябинка в ногах по осени костром полыхает…

Вот вспомнилось…

Дано это было. Так давно, что и не скажешь.

Учились мы с Вальком, кажется в седьмом или восьмом классе. Огород у нас был прямо за домом, на «задах», как тогда говорили. Небольшой огород. Всего восемь соток.

На семейную ораву нашу, все-таки пять человек детей, картошки едва хватало до весны.

Всю землю, даже и вокруг дома засаживали картошкой. Какие цветы? Какие лютики-маки?

Но матушка моя любила, чтобы на огороде всегда что-нибудь расцветало. Вот и посеяла однажды маковые зёрна. Горстку, да и ту – промеж грядок.

Когда мне пришлось картошку окучивать, я от недогляда посшибал почти все всходы мака, но какая-то часть осталась цвести буйным цветом.

И вот среди лета меж зелёных кустов картофельной ботвы, поднялись, и крылья раскрыли, как заморские бабочки, ярко-красные с чёрным обводом цветы, да такие, которые мне никогда не приходилось видеть.

Цвели дружно да опали быстро. Осыпались, обнажив и выставив напоказ, зелёные с рубчатыми шапочками головки тугие и плотные, похожие на плоды дурмана-белены.

Белену я знал. Попробовал однажды пожевать мелкие бледные зёрнышки, потом мать меня парным молоком дня два отпаивала. У меня в ушах всё какой-то гул стоял и голоса разные, резкие и крикливые, как будто радио в мозгу провели. Голоса разные, а слова одни: «Во саду ли, в огороде поймали китайца. Руки-ноги оторвали – голова болтается». И пена изо рта шла, словно пузырёк жидкого мыла выпил. Глаза от света резало так, что мне казалось, сто прожекторов на меня наставили, и все сто в одну точку бьют. Руки-ноги судорогой сводило.