Елена Асеева - Грань Страница 7

А развернувшийся лицом и телом к столу Витек тотчас протрезвел окончательно и даже перестал покачиваться. Так и не приобретя устойчивости в ногах, он для верности прижался к печи спиной и посмотрел на стол, где возле той самой закопченной, немытой кастрюли, полной шелухи от картохи, теперь стояла здоровенная черная крыса. Она стояла на задних лапках и, облокотившись передними лапками о кромку кастрюли, заглядывала внутрь, почти утопив в ней свою голову. Ее удлиненная, тонкая, с глубоким блеском и почему-то черного цвета шерсть лежала ровными, точно причесанными, рядами. В длину крыса достигала до полуметра и ее внушительность пугала и без того робкого и трусливого Виктора Сергеевича. У крысы был не менее длинный чешуйчатый хвост почти розового цвета, и лежал он на грязной поверхности стола, беспокойно постукивая о дерево. Еще миг крыса заинтересованно ковырялась в кастрюле, откуда слышалось тихое шебуршание, словно она разыскивала там остатки еды. Затем она внезапно резко вынырнула из глубин кастрюли и, повернув свою тупую и широкую морду с небольшими ушами и расположенными чуть ниже светящимися красным светом глазами и двигающимся вправо и влево черным носом, уставилась на Витьку. От этого резкого выныривания и от пугающих красных глаз крысы у несчастного алкоголика в испуге опять широко раскрылся рот и оттуда даже вывалился покрытый белым налетом и синеватыми прожилками язык.

Длинные, тонкие белесоватые усы, облепившие морду крысы, энергично выпрямились и, вытянувшись параллельно поверхности стола, замерли в таком напряженном состоянии… Крыса отпустила кромку кастрюли, ее левая передняя лапка, шкарябнув полотно алюминия, съехала вниз и повисла вдоль тела. Она неспешно переступила задними лапками и, повернувшись к хозяину дома светлой по окрасу, почти серой грудью, все еще придерживаясь за борта кастрюли правой передней лапкой, открыла рот и низким, бархатисто-мелодичным голосом второго некошного, того самого, что поселился в пропитой башке Витька или в умирающих его мозгах, сказала:

– Привет, Витек, свин поросячий… Гляжу я, ничегошеньки у тебя похрямать-то и нету… Скажу честно, совсем ты того, опустился, значит, совсем… И главное, мы тебе талдычим, талдычим, чтоб ты, вонючая шлёнда, бросал пить, а ты вновь за свое, – крыса на мгновение замолчала, а после, негромко мекнув, продолжила голосом Витька: – Да, пить не буду… Эту самую «Жидкость» больше не буду пить никогда! – крыса недовольно покачала головой так, что ее усы задрожали мелкой-мелкой рябью, и она заметила, уже опять переходя на тот бархатистый голос некошного: – Мы тебе, дуралей, о чем говорили… о «Жидкости», чё ли??? Мы тебе вообще о спиртном говорили… И кого, интересно мне знать, ты решил дурануть? Меня, чё ли? Да я таких шкандыб упитых видывал стока, скока тебе и не видывалось в твоих кошмарных снах… Видывал я их и учил. И тебя, баглая, я научу – научу предков своих уважать и этого самого, – и крыса внезапно сверкнула на Витька красными бликами своих глаз и запела басом:

Бог устал нас любить,Бог устал нас любить,Бог просто устал нас любить,Бог просто устал…

– Кха-кха…, – прекращая петь и громко закашляв, точно поперхнувшись любовью Бога и выгнув спину, намереваясь выплюнуть это застрявшее где-то внутри гортани слово, крыса утерла левой лапкой выскочившие изо рта мелкие крупинки черной слюны, повисшей на кончиках усов. – Ты чего, шлёнда, не догнал, о чем я? Что ж, придется пояснить… Твои предки, с коими ты связан навеки тонкими ниточками духовной и физической связи, с самого твоего рождения и вплоть до последнего твоего дня в этом мире защищают тебя, оберегают и заслоняют от всяких злобных личностей, что непременно желают захватить в полон твое тело и особенно твою душу. Но пока ты живешь достойно, пока ты трудишься, борешься, любишь и ненавидишь, словом, пока ты живешь, испытывая трудности, радости, горести и чувства – светлые, злые (не столь важно), – эти невидимые связи очень крепки и не подлежат разрыву… Но стоит тебе, мерзость, забыть твоих предков и, свернув с достойного пути, направиться на путь пьянства, наркомании, путь уничтожения души, как все-все эти ниточки начнут, натягиваясь, точно струна, рваться… Сначала порвется одна такая ниточка, затем вторая, третья, а потом они разорвутся все махом… Звяньк… звяньк… и все… Теперь ты на грани, это предел твоей жизни… Теперь не жди помощи предков… Теперь ты один… Один на один с нами – некошными!

Крыса резко прекратила говорить, будто сказав все, что хотела, и не собираясь более ничего прибавить. Она внезапно вновь изогнула спину, тряхнула головой и громко хрякнула, прочищая горло или же собирая слюну во рту, выуживая и ту, которая уже нырнула в глотку. Какие-то секунды, минуты она хрякала, после выпрямила свой звериный стан, собрав все, что необходимо. И злобно сверкнув своими очами в сторону Витька, немного отклонила спину назад да стремительно выплюнула из приоткрывшегося рта длинную, черную слюну, которая полетела прямым прицелом в лицо Виктора Сергеевича и, преодолев необходимое расстояние, упала на его подбородок, вернее, на жалкую, каштанового цвета с проседью, бороду.

Негромко охнув и наконец-то сомкнув до того момента разинутый рот, Витек поднял дрожащую, точно пугающуюся слюны, правую руку и попытался смахнуть ее с бороды… Однако настырная, а может, липкая слюна хоть и соскочила с жиденьких волосенок, но тотчас зацепилась за мизинец руки, коим его пытались скинуть, и повисла на нем, начав внезапно увеличиваться… ах, нет, не просто увеличиваться!.. Черный плевок стал расти, вытягиваясь и видоизменяясь. Прямо на глазах Витька из этой вязкой, жидкой субстанции, похожей на множество малюсеньких, склеенных между собой капелек воды, появился угловатый с заостренным концом зеленый росток. Он медленно, изгибаясь, вроде миниатюрной змейки, стал выползать из черного плевка, на ходу немного расширяя свой стебель и выкидывая вправо и влево по его кромке небольшие коричневые почки, напоминающие зерна кофе. А те, словно в такт роста и изгиба стебля, принялись, громко бухая, лопаться и выпускать темно-зеленые, лопастные, с белыми прожилками, кожистые листья.

Растущий стебель увеличивался в длину и в ширину, по мере роста он обзаводился дополнительными веточками, на каковых вскоре, из выскакивающих и набухающих почек, появились листочки. Еще немного, и растеньице вспухло, мигом умножившись в несколько раз, и тогда стало ясно, что это зеленое чудо похоже на плющ – тот самый, который можно встретить в лесу плотно обвивающим стволы деревьев. Плющ рос неторопливо и укрупнялся лишь при пульсации слюны, словно эта висевшая на мизинце пузырчато-склеенная жидкость работала, как станок, выпуская из себя поэтапно продукцию… Сначала немного, совсем чуть-чуть, а после плюх – и большую порцию…

Однако чуток погодя, когда онемевший и замерший на месте Витюха попеременно то открывающий, то закрывающий рот и ощущающий внутри груди тоскливо-колющее сердце, беспомощно уставившись на производимое чудо, перестал трясти рукой, поняв, что плевок так и не стряхнет, станок-слюна увеличил производительность в десятки раз и поставил на поток бесперебойный выпуск плюща. И уже через несколько минут увеличил во много раз и длину ростка, и его зеленую массу так, что плющ, достигнув пола (правда, не коснувшись его острым зеленоватым кончиком), изменил свое движение и, повернув налево, схватился своими маленьким розоватыми корешками за штанину Витька. Пройдя по полотну правой штанины, он перекинулся на левую, при этом не прекращая испускать из себя почки и листочки, а после принялся огибать ноги по кругу, делая нечто в виде петли… Виктор, не очень-то понимая, что происходит (хотя в том состоянии, в котором он находился последние пять лет, это и вообще было трудно сделать), ошалело выпучил глаза и издал какое-то невнятное «Ам-м». А стебель уже делал новый оборот вокруг ног… Еще доли секунды – и он обогнул колени, выбросил боковые ветви, обильно укрывшие все полотно брюк, и вскоре уже подобрался к бедрам. Плющ обмотал своим крепким жгутом талию, прижав к бокам опущенные вдоль тела руки и, сделав еще несколько витков, добрался до шеи. Затем он сделал последний круг возле худой, щедроватой кожи шеи и замер, продолжая лишь испускать листья из кофейных почек и боковые побеги плотным ковром, застилающие свитер… Какое-то мгновение конец ростка покачивался из стороны в сторону, вроде как наблюдая за процессом работы, а когда густота зелени поглотила все иного цвета и качества, застыл, перестав трепыхаться, и, громко чмокнув, внезапно выпустил из себя небольшой цветок, с пятизубчатой чашечкой и пятилепестным венчиком изумрудного цвета.

Теперь Витька был неотличим от тех самых деревьев в лесу, что были подвержены атаке мощного и хитрого плюща, который, с присущей ему смелостью, селился на стволе выбранных им жертв и, густо обматывая их своей листвой и побегами, впивался в кору своими маленькими розоватыми присосками-корешками. Свободное от листвы лицо Виктора от страха и неожиданности нападения покрылось огромными капельками пота. Они какое-то время висели на коже и то ли от холода, что царил в доме, то ли от ужаса, что объял их обладателя, ударяясь друг о дружку, едва слышно позвякивали, точно льдинки. Витька немного погодя, точно придя в себя, попытался разорвать эти растительные путы, резко дернув руками, но он был так плотно спеленут, что даже не смог пошевелить пальцами, как если бы они у него и вовсе отсутствовали. От понимания того, что он в ловушке, в его карих глазах, каковые последние годы выглядели несколько сонными, в тот же миг пропал всякий сон… Он улетучился, уступив место другому состоянию, а именно – состоянию дикого страха, надрывно разрывающего душу и человеческую плоть.